О жизни в общежитии Гнесинки, где приучала к порядку вьетнамцев, о сдаче экзаменов экстерном из-за гастролей и о скользкой из-за плитки Пятницкой улице.

Я родилась…

В Нижнем Новгороде — бывшем Горьком.

Кремль, набережная и парк под народным названием «Швейцария» — по аналогии со швейцарскими курортами с высокими крутыми горами, поросшими густым лесом: очень красиво, но очень страшно было подниматься по этим склонам — я таким образом боролась со страхом высоты, когда специально лазила по этим практически отвесным горам. Попутно видела под собой нашу прекрасную русскую реку Оку, которая недалеко от этого места впадала в лучшую реку мира — Волгу.

Еще мое знаковое место силы — нижегородская Стрелка, где я распевалась, оттачивая голос. Потом я узнала, что именно в этом месте распевался мой земляк Шаляпин — они с Горьким часто устраивали соревнования, пытаясь докричаться до лодочника на другом берегу реки. Горький чаще побеждал, поэтому когда они пошли устраиваться в театр, то приняли Горького, а не Шаляпина.

Переезд в Москву…

В первый раз я попала в Москву в детстве, с мамой — она заведовала дореволюционным отделом Горьковского краеведческого музея. Она встречалась и с нашими космонавтами, и с руководителями государств — брала интервью для музея. Я видела лучших людей страны: очень большое впечатление произвело на меня то, как они себя вели, особенно по отношению к прислуге — своим помощникам, уважительно и по имени-отчеству. Такой я и запомнила русскую элиту с детства.

В Москву я переехала в 1983 году: из Нижнего в свой оркестр меня забрал Олег Леонидович Лундстрем — я тут же поступила в Гнесинку. На самом деле мне не повезло в начале. Когда я попала в Москву, одной ногой стоя в оркестре Лундстрема, музыканты пригласили меня на концерт Gary Burton & Chick Corea в американское посольство. Сейчас мы понимаем, что это была мягкая сила, но тогда об этом не думали и с удовольствием на эти концерты ходили. Я пришла на концерт, а после него мы компанией поехали в гости к кому-то из музыкантов, он жил в Новогиреево — тогда я подумала: «Вот здесь я не хотела бы жить». И, можете себе представить, когда я вышла замуж, то попала именно в Новогиреево. Потом я к нему привыкла, полюбила Кусковский парк — одно из моих любимых мест в Москве. И позже жизнь моя иногда устраивалась так, что я была в этом районе нередким гостем.

Первый год в Москве у меня был очень бурным — буквально сразу же Анатолий Ошерович Кролл позвал меня в свой знаменитый оркестр «Современник», где пела Долина. И оказалось так, что я одновременно работала в двух лучших джазовых оркестрах страны и мира и получила прекрасную школу, без которой в рок-музыке я была бы не тем, кем хотелось бы. Один из самых знаковых музыкантов мира всех времен и народов лидер группы Deep Purple Ричи Блэкмор сказал, что если ты не знаешь классики и джаза, то ты не можешь называться рокером. Мне очень нравится это выражение. И если меня спрашивают, есть ли русский рок, я говорю, конечно, нет, ведь я не знаю ни одного рокера за исключением своего мужа, который свободно чувствует себя в любом стиле.

Я окончила Гнесинку с отличием. Приходилось учиться экстерном — это меня мобилизовывало быть не хуже, а лучше. Много работала. В то время Ира Отиева тоже поступила в академию Гнесиных и не могла бывать на гастролях с Лундстремом так часто, как и я. Поэтому получилось так, что мы ездили на гастроли по очереди и по очереди же сдавали экзамены экстерном.

Пока я не вышла замуж, я жила в общежитии на «Полежаевской», в знаменитой «Бастилии», где квартировались студенты вузов, связанных с искусством: было очень весело и громко. Там мне, как самой старшей на первом курсе, пришлось выполнять функции добровольной народной дружины. У нас была постоянная проблема с вьетнамцами, которые категорически не хотели подчиняться местным законам и распорядкам — они считали себя великой нацией, победившей Америку. В связи с этим они отказывались от участия в субботниках и уборках. Но мне удавалось их строить — до сих пор в интернете можно наткнуться на комментарий: «Ольга Борисовна, до сих пор вспоминаем ваши прекрасные разборы полетов и отличное послевкусие» — наши воспитатели с ума сходили от всех этих гениев. Вьетнамцы вообще были четырнадцатилетними вундеркиндами, нашими первокурсниками — семнадцатилетние малолетки с большими амбициями. Из взрослых — только я, мне было 23, одна народница 20 лет и барабанщик из Алжира лет 25, которого я буквально отбила у толпы разъяренных вьетнамцев, которые его чуть не забили. Реально! Очень жесткие «онижедети». А было так: вьетнамский гений скрипичного искусства громко пиликал на скрипке в коридоре. И алжирец сделал ему замечание. Тот еще громче стал пиликать. Тогда африканец отвинтил барабанную тарелку и зарядил ему этой тарелкой по голове. Тот завизжал — и все вьетнамцы выпрыгнули из комнат и напали на нашего несчастного алжирца. Но тут появилась я, как всегда вовремя, и, не разбирая, кто тут прав, просто раскидала их в стороны. Весила я тогда прилично, и сила толчка у меня была неслабая. Почему никто больше не вступился за алжирца? Да просто боялись связываться: у нас было положение — иностранцев трогать нельзя, а то сядешь. Вьетнамцы наши меня не то чтобы боялись, а признавали. Уважали, насколько они вообще могли кого-то уважать. Однажды, когда они отказались вместе со всеми ликвидировать засор, хотя больше всего проблем было от их жареной селедки с бананами, я забрала ключи от кухни и отдавала их каждому в руки по согласованию. Через несколько дней «победители Америки» прислали ко мне делегацию за ключом от кухни. Я сказала: «Без проблем, но чтобы они вылизали весь этаж и мусоропровод» — это их штраф. Они все сделали и даже не пытались со мной спорить.

Поэтому когда я возвращалась в общежитие поздно, то наши коменданты-воспитатели ждали меня чуть ли не с цветами и оркестром, ведь с моим приходом восстанавливался порядок. Нет, меня не боялись. Я не была злым прапором. Просто любила справедливость. И скажу честно: наказание обязано быть! Необязательно строгим, но справедливым. Когда ко мне приходили жаловаться, я отправляла договариваться с обидчиком под страхом общественного третейского суда, который бывал у нас по субботам, когда я была не на гастролях. Все, что накапливалось за неделю, приносилось на этот суд и разбиралось по справедливости. В итоге проигравшая сторона покупала торт. И мы все вместе потом весело пили чай с этим сладким итогом спора. У нас был самый клевый этаж — очень веселый. И вкусный. Когда было время, я варила супы и борщи на всех желающих — очень люблю кормить, «фамилие такое».

А вот если самое любимое место в Москве, то это Ленинградка от «Динамо» до «Сокола»: я жила там в нескольких местах — и на улице Правды, и в знаменитой «Смене», и рядом с храмом Митрофана Воронежского на 2-й Хуторской. До сих пор даже дочка моя любит это место, хоть мы давно и живем в Подмосковье.

И, конечно, исторический центр Москвы — я очень люблю Красную площадь, Казанский собор, Иверскую часовню: Кремль — святое место. Боровицкие Ворота, дом Пашкова, библиотека имени Ленина, Арбат и любимая Поварская, где моя Гнесинка — знаковые места.

Хочу поменять в Москве…

Я бы посоветовала поменьше класть скользкой плитки. Например, на Пятницкой улице очень скользко — это надо срочно менять. В принципе, я сейчас не так часто бываю в Москве и изменений особо не замечаю: даже когда еду по Москве, то что-то пишу или читаю в машине. Иногда сама себя поймать не могу. Последние недели две мы с моими девочками-волонтерами спали по очереди, считая сметы для Донбасса. Плюс никто не снимал с меня обязанностей по отношению к моей семье и работе.

Мне очень понравилось, когда в Москве появились баннеры с нашими героями — это очень правильно и гораздо лучше, чем обнаженные женщины с пониженной социальной ответственностью, которые лезли в глаза на каждом шагу: не знали, как детей водить по улицам — глаза закрывать или внимание отвлекать. Для меня, как для русского православного человека, это важно.

Фото: Persona Stars