О жизни Родченко в Москве и о выставке в Центре фотографии братьев Люмьер.

Родченко родился…

В 1891 году в Петербурге, в здании театра прямо над сценой. В своих дневниках он так и писал: «Я родился над сценой». Его отец был бутафором, и для Родченко театральная среда обладала мистической окраской. Мальчишкой он спускался в театр, когда зрителей там уже не было. Пустая сцена для него была особым пространством, в котором с участием человека что-то может меняться. Зная сейчас, кем он стал, мы можем красиво это интерпретировать — это пространство творчества.

В 1901 году семья переехала в Казань, родители хотели для сына профессии, которая приносила бы деньги, и собирались отдать его учиться на зубного техника. Подростком Родченко по этому поводу очень переживал: он хотел рисовать, а перспектива заниматься зубными протезами его не радовала.

В 1914 году в Казань ненадолго приезжает Варвара Степанова, они с Родченко встречаются на студенческой вечеринке, и с этого момента начинается их длительное творческое семейное сосуществование, хотя какое-то время им пришлось жить в разлуке.

Она уезжает то в Кострому, то в Москву, а он живет в Казани. Они переписываются — это целый роман в письмах, где у каждого есть свое имя: король Леандр Огненный, королева Нагуатта. Все пронизано духом символизма. Мы Родченко знаем в первую очередь как конструктивиста, но когда смотришь на его ранний период, лишний раз убеждаешься, что Бердслей тогда был всем для всех, как и идеи поэтов-символистов — Брюсова, Белого. И все прошли через журналы «Мир искусства» и «Золотое руно». И как это находит отражение в его рисунках, и это название «Бал у герцогини», и его работы, напоминающие Бердслея пластикой линии, заливками.

В Москву они переезжают в 1916 году.

В Москве Родченко жил…

Во дворе ВХУТЕМАСа на Мясницкой, как и весь остальной преподавательский состав. У него был общий балкон с архитектором Ладовским. Это была мастерская. В соседнем корпусе жили Лавинский, Древин, Удальцова. Все фотографии, представленные на выставке, не случайны — это портреты людей, которые были частыми гостями Родченко.

На самом деле это пространство было достаточно камерное. Это было то, что мы сейчас называем квартирой-студией, где есть огромная комната-мастерская, от которой Родченко постепенно отрезал какие-то кусочки и в одном отсеке устроил фотолабораторию, потому что к любому творчеству он относился очень серьезно. То есть не просто отгородиться занавеской, поставить увеличитель и этого будет достаточно, нет: он оборудует комнату, красит стены в черный цвет, старается провести воду, чтобы устроить ванны для промывки пленки, фотографий. За химикатами и всем необходимым лабораторным оборудованием он ходил в магазин на Тверскую. Для него была очень важна технологическая сторона процесса. Однажды он купил увеличитель на Кузнецком Мосту и на руках нес его до дома, отдыхая на подоконниках магазинов.

Я живу…

Тоже на Мясницкой, близко к тому месту, где жил Родченко.

Люблю гулять в Москве…

В переулках Китай-города, в сторону Петроверигского переулка, в сторону Лубянского проезда.

Любимые места Родченко…

Сохранились карты трамвайных маршрутов, и по этим картам можно восстановить, как перемещался Родченко. Он очень любил трамвай, в частности трамвай А. Если взять московские снимки, то можно восстановить, куда он мог ездить.

Мой нелюбимый район…

Я не фанат индустриальных районов. Я дизайнер-график, и архитектура как дисциплина, профессия, мне понятна, поэтому я могу представить, как это могло бы выглядеть иначе.

Место в Москве, куда собираюсь, но никак не могу доехать…

Мне очень нравится Марфо-Мариинская обитель, и я там была всего несколько раз. И почему-то так складываются маршруты, что они проходят мимо этого места.

Отличие москвичей от жителей других городов…

В снобизме, наверное? Мне это не нравится, и я это поняла, когда с выставками Родченко стала ездить в другие города. Первый был Краснодар, затем Норильск, Витебск — и ты вообще-то понимаешь, что там аудитория более благодарная и более открытая, чем московская. Столичная жизнь изобилует мероприятиями, и это такой отрицательный эффект, когда человек не может выбрать, потому что он не может физически посетить все и оставить в себе информацию, переработать, воспринять. И получается такое отторжение.

В Москве лучше, чем в других городах…

Прежде всего то, что это мой родной город и здесь моя семья.

В Москве за последние десять лет изменилось…

Мне не нравится варварское отношение к архитектуре, которая подлежит реконструкции. Находится в руинированном состоянии. Я не уверена, что единственный выход — это вот так отстраивать абсолютно все с нуля. Есть более щадящие способы, потому что город формируется не столько застройками, сколько памятью.

Мне не хватает в Москве…

Тишины и спокойствия.

Если не Москва, то…

Все зависит от того, какой у тебя род занятости, если есть возможность работать удаленно, то может быть и какая-то абсолютная глушь.

А если ты обязан какое-то время в неделю отдавать педагогической практике и работать со студентами, когда у тебя дети оканчивают школу и собираются поступать в тот же вуз (Художественно-промышленная академия им. Строганова. — «Москвич Mag»), в котором ты преподаешь, то вариантов нет. Есть варианты бегства ненадолго.

В моей семье занимается фотографией…

Александр Николаевич Лаврентьев — мой отец. Просто сложилось так, что он всецело отдал время наследию и педагогической работе. Он же ведет фотографику, дисциплину в МГХПА им. С. Г. Строганова. И то, что он объясняет студентам, он объясняет не как искусствовед, а как практик. Мой муж, Алексей Коноплев, не только фотограф, но и тот человек, который сканирует негативы из архива Родченко, Шайхета, Петрусова — сохраняет фотографическое наследие 1930-х. И дочь моя очень активно занимается фотографией и обладает цепким взглядом. Как это происходит, для меня загадка — ей 17 лет.

Выставка в Центре фотографии братьев Люмьер…

Создана на основе двух портфолио, которые наша семья печатала в 1994 году. Портфолио из коллекции фонда Still Art предназначались не только для музеев, но и для учебных заведений. Для них — в первую очередь как study collection, материал, по которому будущие фоторепортеры, фотохудожники будут познавать азы модернистской фотографии. Потому что через цифровые версии это по большому счету невозможно: нужно прикасаться к снимку, видеть качество печати, зерно пленки, края эмульсии на стеклянных негативах. К каждому снимку была дана аннотация: на какую камеру он снят, какая выдержка, где этот снимок публиковался. Такая техническая часть, которая уходит на задний план и о ней знают только профессионалы, но она тоже формирует фотографию. Обыватель видит только композицию, героев, может высказать свое отношение, а эта часть остается за кадром. На этой выставке сделана правильная попытка обратить на это внимание.

Еще это хороший повод вспомнить о первой персональной посмертной выставке Родченко в 1957 году, работы для которой отбирала Степанова, и все, что мы в этой выставке видим, оно так или иначе с тем набором соприкасается. Это снимки, которые Степанова помнила, и сам Родченко их выделял как удавшиеся, как вехи на своем пути. И есть еще один момент, который людей приводит в некоторое недоумение, —  изолированность каждого кадра, его оторванность. Все начинают спрашивать: «А по какому принципу они скомпонованы?» Тут дело не в том, как они скомпонованы, каждый из снимков олицетворяет собой какую-то серию, они и есть знаки и иероглифы его принципа, который он для себя открыл, который он предъявил.

Потому что есть фотографии из серии «Стекло и свет» — это воздушная история, где предметы за счет подсветки, зеркала, которое присутствует как поверхность, превращают действительность в абстрактный набор линий и форм, и это очень созвучно его линогравюрам, его работам в графике, где есть те же самые композиционные схемы. Есть снимки из фоторепортажей (например, «Работа скорой помощи»), есть портретные — это люди, с которыми он общался, на глазах которых происходило его становление.

Выставка «Александр Родченко. Из коллекции Still Art Foundation» открыта в Центре фотографии им. братьев Люмьер до 5 апреля.

Фото: Василий Прудников