О шампиньонах на асфальте на Новосущевской, 2-й физматшколе, «тихих» Патриарших, литературных кафе и жизни без начальников.

Я родился…

В роддоме имени Грауэрмана, что был на Арбате, где ж еще? Оттуда меня привезли в деревянный дом на Новосущевской улице. Дом, который в недолгий период нэповской вольницы построили в складчину несколько приятелей, среди которых был и мой дед.

Как и большинство мест, начинающихся с «ново-», Новосущевская — весьма старая московская улица, проложенная по руслу Неглинки от Селезневки до Марьиной Рощи. Так что можно сказать, что я родился на берегу реки, хотя бумажных корабликов по течению не пускал, да и самой реки никогда не видел, поскольку, как известно, ее загнали в подземную трубу за полтора века до моего рождения.

Натужная имитация Неглинки у кремлевских стен не в счет. Это водопровод. Настоящая, андерграундная Неглинка проявляет себя на поверхности иначе — в нехарактерной для московских широт активной растительности.

Новосущевская до сих пор утопает в вековых тополях. Мир моего детства — весь в тополином пуху, который мы, конечно, поджигали. Красиво, опасно, неизбежно — ползущая вдоль тротуара извивающаяся кромка огня…  Ужас (как я теперь понимаю) — огонь шел далеко вдоль улицы, которая вся состояла из таких деревянных домов.

Я так бы жил и жил в доме детства, но однажды пришла бумага, что дом наш будут сносить, а на его месте построят трансформаторную будку. Нас выселили. Дом снесли. Будку за прошедшие с тех пор полвека так и не построили. Вот как я описывал эти обстоятельства места и времени больше сорока лет назад:

Что касается модной стилистики ретро,
я родился в Москве, в деревянном доме,
унесенном резким порывом ветра.

От него ничего не осталось, кроме
тополей на углах с болтовней неизменных
воробьиных семейств, копошащихся в кроне.

Что касается ветра, гудевшего в стенах,
от которого в легких пожизненный след —
да хранит нас Неглинка, текущая в венах,

потому что на карте Москвы ее нет.

Разросшиеся тополя по периметру дома, которого нет, воспроизводят его размеры. Иногда прихожу сюда и не могу понять: где же он помещался меж этими деревьями, казавшийся мне таким огромным дом?

А ведь был еще двор: дощатый стол со скамейками, белье на веревках, тропинки, клумбы, палисадники, таинственное заброшенное бомбоубежище — целый мир. И вот этот маленький квадратик, этот исчезающий пятачок?

Иногда мне снится тропинка от нашего дома до улицы, которую городские власти однажды решили цивилизовать — покрыли асфальтом. А там грибница была, шампиньоны росли. Летом в асфальте обнаружилась маленькая трещина, потом шляпка вылезла. Меня это поразило — шампиньон (мягкий) пробил асфальт (твердый). Гриб срезали, в асфальте образовалась дыра, ее замазали. Потом еще один шампиньон вылез, еще один. Осенью уже весь асфальт был в дырах. По жалобе жильцов все опять утрамбовали, заасфальтировали. На следующий год шампиньоны снова пробили асфальт. Так продолжалось несколько лет, пока городские службы наконец не сдались. И когда я слышу, что все закатали под асфальт…

Сейчас живу…

Я вообще-то человек несовременный, не склонный к изменениям: всю долгую жизнь живу в одном городе, с одной женой, с которой мы встретились еще школярами, в 9-м классе 2-й физматшколы, да и после МГУ я больше тридцати лет преподавал в одной школе. Но все же внешние обстоятельства иногда вынуждают…

Когда наш дом снесли, нас переселили на самый юг Москвы, в чертановскую новостройку. Мы оказались в совсем другом пространстве, о котором я тогда же, в конце 1970-х, писал:

Дома, как рыцари, построены свиньей.

В корсет затянута дебелая столица.
Когда б не обзавелся здесь семьей,
я б здесь не стал семьей обзаводиться.

Прости меня, в коляске спящий сын,
что в этом доме выпало родиться,
но, может, сила вся родных осин

в том, что они родные, и защиплет
в глазах, когда придешь сюда один
и свой увидишь параллелепипед.

А потом мы переехали на Патриаршие пруды, где до того жили бабушка с дедом, откуда отец уходил в 1941-м на фронт, вернулся в 1945-м. Чудо. Единственный сын в семье, прошел всю войну, на передовой, в артиллерийской разведке, и вот — вернулся живым и невредимым.

Туда мы и переехали из Чертаново. Кухня в квартире — 4 метра, зато все окна на пруды. В это трудно поверить, но тогда Патриаршие были тихим центром, помню, в советском фильме «Время желаний» героиня, занятая обменом квартир, так этот район и именует.

Любимый район…

Мы с моим другом стараемся хотя бы раз в неделю пройти пресловутые десять тысяч шагов, но не просто так. Мы выбираем некую культурную цель — «чтоб себя уважать», как сформулировала одна наша знакомая. То мы движемся через пол-Москвы к «ГЭС-2», то на выставку в Зотов-центр, то в «Гараж», вот сейчас собрались на новую выставку в Музей русского импрессионизма. Ближе к лету я забиваю на актуальное искусство, выбираю бульвары, парки, Екатерининский, где с Левой Рубинштейном гуляли…  Со студенческих времен любим Нескучный сад, Архангельское, осваиваем новые для себя места, Покровское-Стрешнево например.

Любимые рестораны и бары…

В 1990-е возникли и уже стали частью московского мифа литературные кафе круга «Проект О.Г.И.», потом «Жан-Жаки», «Дача на Покровке» и так далее, в последнее время выступил в «Бобрах и утках», недавно в кафе «Гоген» на «Артплее» представлял свою книгу эссе, стихов и воспоминаний «Время других. Книга про поэтов», вышедшую в издательстве НЛО.

В Москве лучше, чем в Нью-Йорке, Берлине, Париже или Лондоне…

Лучше в Москве. Потому что я здесь дома.

Разве выносимо расставаться,
растворяться в импортной дали,
если человек 15–20
составляют население Земли?
Разве есть поэт, кроме Еремы?
Разве польза есть, кроме вреда?
Разве существуют водоемы,
кроме Патриаршего пруда?

Это я тоже давно, еще в 1980-х, написал. Но, может, и сегодня отзывается?

О педагогике, литературе, стихах, прозе, правозащите и школе…

Да, сейчас, с пенсионных высот оглядываясь назад, понимаю, что это может казаться странным — такие разные области, что их объединяет? Наверное, то, что мне повезло в жизни заниматься тем, что мне близко, что для меня естественно, что умею и люблю.

И еще, пожалуй, то, что во всех этих сферах я оставался автономным, сам по себе, обходился без начальников. Видимо, для меня это тоже всегда было важным.

Фото: Карина Градусова