О старинной голубятне в Перово, московских хиппи и Гоголях и о духе мирного человека на московской кухне, который мы утратили.

Я родился и вырос…

В раннем детстве несколько лет я жил в деревянном доме, который находился на так называемых перовских болотах — сейчас недалеко находится метро «Перово». Я смутно помню и этот дом, и немного странноватых соседей: алкоголика дядю Витю, его жену Люду, которую он иногда побивал. Помню двоюродных бабушек: крестную моего папы и ее сестру — они жили вместе с нами. В то время им было меньше, чем мне сейчас, но тогда они казались мне совершенными бабушками-старушками. Помню окна нашего деревянного дома и запах рам: зимой для утепления клали вату, и она казалась мне насыпанным между рамами снегом.

Мне было около пяти лет, когда в Перово начали строить новые дома — хрущевки. По другую сторону улицы от строительства этих домов появилось стеклянное кафе, которое казалось необыкновенным, сказочным дворцом. Папа иногда водил меня туда. Там я впервые узнал, что такое шашлык: его с острым красным соусом подавали на железном подносике в виде лодочки. Потом, когда мама и папа были на работе, я, пятилетний мальчик, сам бегал туда через дорогу, что было довольно опасно. И в кафе выпрашивал шоколадки в виде золотых медалек. Мне их давали бесплатно: папу хорошо знали — они с друзьями проводили там встречи, часто заходили в это кафе выпить пива или вина, за что мама на него ругалась. Тогда-то папа и расплачивался за мои смешные «кредитные» шоколадки.

Потом мы переехали в хрущевский дом на Кусковской улице. Он до сих пор стоит — там живет мой папа, которого я навещаю каждую неделю. И мое детство продолжилось там.

В это время я застал людей, которые ходили по улицам со специальными штуками с круглыми точильными дисками. Эти мастера вставали рядом с домами и кричали: «Точу ножи-ножницы!» Они же выменивали у жильцов всевозможное старье на пробковые пугачи. Когда дома не было родителей, ради этих пугачей дети могли принести очень хорошие вещи: брюки папы или блузку мамы. Кончалось это для детей всегда плохо, но тем не менее пугачи были у каждого из нас. Потрясающие: маленькие железные пистолетики, почти как настоящие.

Я вспоминаю фрагменты детства, которые вспыхивают в моей голове…

Помню живодеров: приезжали страшные машины, и по всей округе дети кричали друг другу: «Живодеры приехали!» Эти люди ловили бродячих собак и собак домашних, но бегающих без ошейника. Сейчас все гуляют вместе со своими собаками, а тогда нет. Многие переехали из деревянных домов, где были свои дворы и собаки жили в будках, в маленькие квартирки. Переехали с собаками, и их пришлось выгуливать, но такой культуры не было. Обычно просто открывалась дверь квартиры, и собака сама выбегала на улицу, а потом возвращалась — подбегала к двери и скреблась, чтобы ее впустили. У нас тоже были небольшие собаки, поэтому мне надо было вовремя прибежать, чтобы спасти свою собаку от этих живодеров.

А еще вспоминаю голубятни…  Одна, старинная-престаринная, до сих пор стоит рядом с нашим перовским домом. Я помню ее с детства, и она жива до сих пор. Голубятни тогда были кругом! Все повсюду гоняли голубей.

Большой город я стал открывать…

Когда начал учиться в старших классах, мне надо было ездить к преподавателям: я занимался с некоторыми репетиторами, был не очень хорошим учеником. Мне трудно давались точные науки. А потом начал посещать специальные подготовительные курсы для поступления в институт. Все это было в центре Москвы — тогда она, настоящая, и начала для меня открываться.

Хотя в детстве бывали моменты, когда мы выезжали в центр Москвы. Моя мама была преподавателем французского языка, у нее была довольно длительная командировка во Францию, после которой появились друзья-французы. Они приезжали в Советский Союз, так как они были французскими коммунистами, такая возможность была. Мы с ними гуляли по Москве — меня брали с собой. Помню, какое сильное впечатление в мои 9–10 лет произвел на меня Новый Арбат. Примерно как если бы я попал в Нью-Йорк. Производили впечатление и гостиницы, в которых они жили. Я как будто бы попадал в иностранный мир: бары-рестораны, где я впервые попробовал кока-колу. Эти места были «валютными» — туда не пускали обычных советских граждан, а нас туда приглашали мамины друзья. Они привозили мне жвачку — я чувствовал себя чуть ли не иностранным миллионером: когда приходил в школу с жвачкой и давал попробовать ее своим товарищам, то был в фаворе — имел большое уважение.

Хипповская юность…

Московские хиппи — это кафе «Аромат», или так называемый «Вавилон». Это на Никитском бульваре, где сейчас кафе «Жан-Жак». Это было основным местом, где собирались хиппи.

И «Квадрат» — квадратный сквер рядом с памятником Юрию Долгорукому. Недалеко находилось кафе-мороженое «Марс». Еще Пушкинская площадь — Пушка. Это три основные точки: «Аромат», «Квадрат» и Пушка. Чуть-чуть позже хиппи начали собираться у памятника Гоголю — это называлось «Гоголя».

Квартир было много разных — они тоже были такими точками для сбора хиппи. Одна из таких квартир — замечательного и самого крутого хиппи Шамиля Валиева (Шамы). Он был не просто хиппи, а выдающимся поэтом-хиппи своего времени. Его квартира недалеко от церкви Воскресения на Успенском Вражке на Неждановой, конечно, была точкой хипповского притяжения. Было и еще несколько других мест, где можно было вписаться.

Уехал из Перово…

Когда я стал учиться в институте, то начал снимать небольшую квартирку, вернее, подвальчик, довольно забавный и известный: в Мансуровском переулке, дом 8 — квартира булгаковского Мастера. Там вместе со мной жили несколько очень интересных людей: замечательный поэт Миша Сухотин и скульптор Андрей Цедрик. Я устроился ночным сторожем в музей архитектуры Щусева и за 15 рублей снимал этот маленький подвал с печкой, такую совершенную каморку. И так в течение какого-то времени жил в самом центре Москвы. А учился недалеко от «Бауманской»: наш факультет романо-германских языков находился в Переведеновском переулке.

Любимые места…

Бассейн «Москва» место ужасно забавное: мы туда ходили только зимой — было прикольно купаться, когда волосы превращаются в сосульки, а кругом запах шоколадной фабрики.

Место, где находится мой храм Троицы в Хохлах, — я благодарен Господу, что он меня с храмом поселил в такое чудное место — замечательное, самое красивое в Москве. Все эти переулки…  Чистопрудный, Мясницкая…  Кстати, на Мясницкой (на улице Кирова, немножечко дальше магазина пластинок — к Лубянской площади) была чайная, где тоже собирались хиппи.

Все переулки Рождественского бульвара, где находится Архитектурный институт, в котором в то время тоже училось огромное количество хиппи. Сретенский бульвар.

Все Бульварное кольцо и все, что ему принадлежит, — место моего постоянного обитания всегда и место моих самых любимых прогулок и всех самых потаенных уголков — мне кажется, что не осталось там ни одного переулочка, где бы я не бывал и не проходил. Любимое развлечение хиппи того времени — все время ходить-бродить по Москве, выискивая укромные места.

Нелюбимые районы…

Мне всегда не нравились места Автозаводской. Несмотря на то что там прекрасный и удивительный Симонов монастырь, все, что вокруг него, вызывает чувство страшной изнасилованности нелепейшей безжизненной советской застройкой. И само мое родное Перово мне не очень нравилось, честно говоря. Как и все эти районы: затхлые, серые, невеселые.

Ужасно не любил я район Бибирево-Медведково, где в течение семи лет работал учителем. Каждое утро мне из Перово приходилось ехать в Бибирево к первому уроку. Можете себе представить! С двумя пересадками и на трех автобусах. Зимой…  Это были два часа жуткой дороги, и из одной жути ты попадал в другую — никакого просвета. Очень тяжело и депрессивно для меня.

Впервые за границей…

Я оказался во время своего свадебного путешествия в 1989 году. Мы только поженились, шла перестройка — появлялись маленькие возможности поехать за границу. У меня к тому времени было много друзей, живущих в Италии. Они учились в Институте русского языка имени Пушкина, приезжали сюда. Знакомясь здесь, ребята передавали наши контакты своим друзьям, которые после них приезжали учиться. Таким образом мы сдружились и дружим и по сей день со многими прекрасными людьми. Они-то нас и пригласили к себе. И мы с молодой женой впервые попали за границу: поехали на поезде из Москвы в Милан, проезжая разные страны. Это было очень интересно и захватывающе.

Хочу поменять в Москве…

Так уж страшно менять что-то в Москве. Это вообще самое страшное, что может быть — все время что-то менять в Москве. Плитку точно хватит — невозможно больше менять плитку.

Меня больше всего беспокоят…

Безобразные, ужасные пластмассовые китайские фонарики — они висят в центре Москвы, абсолютно убивая Никольскую и другие пешеходные улицы. Как и обмотанные гирляндами деревьями. Жуткая, мерзкая, отвратительная безвкусица, которая превращает город в даже не знаю что. Это ужасно раздражает. Город требует украшения, но деликатного. Без всякого сомнения. Но такое — дешевка!

Мне очень нравится, как подсвечена вся Москва и наш храм — в вечернее время это очень украшает город, придает хорошее настроение. А вот эти все гирлянды — очень плохо. Безвкусно. Как искусственные цветы на кладбище — такая ассоциация.

Москвич — это…

Не который живет в Москве, а который любит московские улицы, ходит в московские музеи. Который готов стоять несколько часов в очереди, если привезут какую-нибудь известную картину, для того, чтобы с ней хоть немножечко побыть. Это человек, который следит за репертуаром московских театров и старается попасть на премьеры. Москвич — это тот, кто ходит в концертные залы и любит музыку. У него есть понимание Москвы не только как места для жизни, а Москвы как магнита, который притягивает к себе все самое прекрасное в этом мире. Москвич тот, кто в этом притяжении живет.

Для этого необязательно быть интеллектуалом. Москва — это очень красивый город, он привлекает к себе красоту. А москвич тот, кто отзывается на эту красоту. Надо быть чувствующим человеком.

Конечно, я живу в Москве…

Сбежать из Москвы?..  Нет, я совершенно городской житель. Иногда хочется выехать. Так же, как периодически хочется выехать из России за границу: погулять, походить по музеям, а потом все-таки вернуться.

Желаю Москве и москвичам…

Раньше в городе был дух мирного человека: торопливого, всегда куда-то спешащего, вечно занятого, но человека, который всегда окружен друзьями. Не случайно существует такое понятие, как московские кухни. Именно московские. Я помню наших родителей и нас самих: после всех-всех дел было счастьем собраться на такой кухне и все время говорить-говорить-говорить, друг друга слушать, спорить, потом снова говорить, петь песни под гитару, пить вино, не расходиться до поздней ночи — желание быть друг с другом, не разделяясь. Мне кажется, мы потеряли дух московской кухни. Мне бы хотелось пожелать нам всем этого ощущения.

Фото: Евгений Беспалов