О московском культурном взрыве, рецепте от мрачности (по Жванецкому) и проекте «Невавилонская библиотека».
Я родилась…
В Москве во флигеле дома 13 по Мясницкой улице. Это сеновал особняка Салтыковых — «дома с портиком», который выходит на Мясницкую. После революции его превратили в коммуналки, и в такой коммуналке я родилась и жила до семи лет. Летом там было жарко, зимой — холодно, как и положено на сеновале. Ванной не было, мыться ходили в Сандуны. Зато были катание на трехколесном велосипеде по коридору и наблюдения за сложными взаимоотношениями соседок. Там были очень изящные сюжеты.
Сейчас живу…
В доме, соседнем с тем, в котором родилась. Потому что всегда хотела вернуться.
Мой любимый район в Москве…
Мой. Все, что между Мясницкой и Солянкой. Кривоколенный, Потаповский, Покровка, Лялина площадь. Там даже можно выбрать маршрут, чтоб почти не натыкаться на новоделы на месте снесенного. А вот по Покровскому бульвару я стала ходить меньше — не могу смириться со сносом одного из моих любимых конструктивистских зданий: Таганской телефонной станции. Специально выбираю пути, чтобы мимо этого места не проходить.
Мой нелюбимый район в Москве…
Их много, в основном те, где совершены эти акты вандализма на государственном уровне. Не могу, например, ходить мимо того, что теперь называется Военторгом, если иду — специально смотрю в другую сторону. Да чего перечислять, только расстраиваться.
В ресторанах бываю…
Очень редко. Я поклонница забегаловок и кофеен. Среди них есть любимейшие, но я их вам не сдам.
Главное отличие москвичей от жителей других городов…
К сожалению, мрачность. Говорят, это как-то отменилось на время чемпионата, но меня здесь тогда не было. А так выходишь утром на улицу или, не дай бог, садишься в метро — и сразу вспоминаешь Жванецкого: насчет того, что вот если б все мы с утра «по чуть-чуть, по слегка, чтоб солнце побыстрее взошло». Может, улыбнулись бы друг другу, а не отводили бы мрачно глаза, случайно встретившись взглядом.
В Москве лучше, чем в Нью-Йорке, Берлине, Париже, Лондоне…
Совершенно бешеная культурная жизнь, она вправду напряженней практически чем где бы то ни было. Я говорю это не потому, что я здесь живу и «встроена», а про другие места не знаю, нет, это правда так — и по моему опыту, и по свидетельствам большого количества самых осведомленных тамошних наблюдателей, моих английских и американских друзей, пишущих о культуре. Не все, правда, считают, что это хорошо. Философ Михаил Ямпольский недавно целую книжку написал о том, что теперешний московский культурный взрыв — это как раз свидетельство того, что мы все заложники режима, и у нас стокгольмский синдром. Не знаю, какой у меня синдром, но в этом смысле мне в Москве интересно.
В Москве за последнее десятилетие изменилось…
Не нравится — сносы памятников, новоделы на месте памятников, беспредел девелоперов с дозволения властей, как в Кунцево, повышение цен на ЖКХ, политика слияния общеобразовательных школ, убивающая хорошие школы, идиотское освещение бульваров и вообще все это аляповатое декорирование улиц к смене сезонов и праздникам.
Хочу изменить в Москве…
Заставить заняться реставрацией памятников, а не «постройкой такого же дома, только нового», как это сейчас происходит.
Мне не хватает в Москве…
Сочувствия. История с прачечной для бездомных, которой не дали открыться жители соседних домов (причем с бездомными они боролись с яростью, достойной иного применения, например протеста против пенсионной реформы, которую все мирно скушали), меня поразила. Что же с ними делается-то?
Инсталляция «Невавилонская библиотека»…
Осип Мандельштам писал, что список прочитанных нами книг — это и есть наша биография. Инсталляция «Невавилонская библиотека» в некотором смысле — буквальное овеществление этой фразы.
На вагоне, который по эскизу Александра Бродского спроектировали Надя Корбут и Кирилл Асс, дизайнеры Юрий Остроменцкий и Дарья Яржамбек, написали список тысячи книг моей жизни. Из этого списка все видно — вот я маленькая, вот подросток, вот в университете, вот наступают девяностые, и в жизнь врываются новые невероятные книги, вот у меня дети, и я им читаю, вот я взрослею, вот старею и перехожу с романов на нон-фикшн.
Внутри вагона все эти книжки присутствуют физически. Водворенные в созданную Бродским странную нездешнюю атмосферу, они создают ощущение потусторонности — это то ли внутренность книжного шкафа, то ли кроличья нора, сквозь которую Алиса летит в Страну чудес (она же была оставлена книжными шкафами, вы помните).
«Невавилонская» — потому что в отличие от бесконечной библиотеки из рассказа Борхеса «Вавилонская библиотека» (считается, что он предсказал электронные библиотеки) она конечна. Все написанные на свете книги, все книги из бесконечно расширяющегося электронного хранилища прочесть нельзя в принципе. Все книжки из домашней библиотеки — можно.
Их можно не только прочитать, но и перечитать, и обдумать, и оплакать. Так я и делаю.
Инсталляция Анны Наринской «Невавилонская библиотека» открыта в Еврейском музее до 19 января 2020 года.
Фото: Алена Ермишина/Wonderzine