У американок новый повод для демонстраций и волнений: Верховный суд США пересматривает эпохальное дело Роу против Уэйда, в результате которого с 1973 года женщины получили право делать аборты (то есть распоряжаться своим телом) по всей стране. В случае, если дело будет пересмотрено, с июня аборты перейдут в ведомство законов конкретных штатов и снова будут запрещены в 22 штатах.

Сложно представить такое наступление на женские права в 2022 году, но аргументы противников абортов сейчас получили распространение как никогда раньше — так называемые пролайферы хотят запретить аборты, считая их актом убийства.

Аборты вообще неразрешимый прецедент, ограниченный моралью с одной стороны, внутренней свободой с другой, да еще и подпираемый на законодательном уровне. У России своя история отношения граждан и государства к абортам. Регулирование вопроса искусственного прерывания беременности становилось подмогой в строении государственной идеологии. В нашей стране были времена, когда абортницы попадали в трудовые лагеря. С помощью экспертов «Москвич Mag» ищет ответ на вопрос: аборт — дело личное или общественно-государственное? Как показывают события в Америке, точку в спорах вокруг абортов ставить рано.

Елена Здравомыслова, содиректор программы «Гендерные исследования», профессор факультета философии и социологии Европейского университета в Санкт-Петербурге (ЕУСПб):

До революции 1917 года сама операция прерывания беременности была уголовно наказуемой, главными виновниками становились врач и женщина — такая модель регулирования установлена еще во время правления Алексея Михайловича. Моральным основанием для криминализации всегда была религиозная идеология, связанная с представлением о том, что человек не в состоянии распоряжаться богоданной жизнью. Таков и мировой опыт: плодоизвержение силами самой женщины или медика, во-первых, считается грехом, а во-вторых, преступлением. Тем не менее это распространенная практика, к которой прибегали женщины при помощи народной медицины, традиционных методов регулирования репродукции, повивальных бабок.

Движение за декриминализацию аборта развивается в России в начале XX века, что также является мировым процессом, связанным с сексуальной революцией и эмансипацией женщин. Все более морально приемлемыми становятся контрацептивные практики. И человек в принципе получает возможность легально использовать контрацептивы, которые даже в традиционных формах (создание кислой среды, прерванный половой акт, спринцевание, календарный метод) считались прежде недопустимыми. На фоне движения женской эмансипации в обществе постепенно распространяется идея, что женщина вправе распоряжаться своей жизнью и своей способностью к деторождению —она является субъектом репродуктивного права.

Перед Первой мировой войной в России за декриминализацию абортов выступало два ключевых профессиональных сообщества — юристы и медики. На съездах юристов вопрос рассматривался безуспешно — в законодательстве не было ничего изменено, но голос прозвучал. В медицинском сообществе — на Пироговских съездах — в защиту декриминализации активно выступали акушеры-гинекологи, в том числе создательница Женской прогрессивной партии врач Мария Покровская. В целом профессионалы высказывались против уголовного запрета аборта, защищая интересы женщин и свою профессиональную автономию.

Тогда ничего не было изменено, но началось движение в сторону репродуктивных прав и отмены уголовного наказания. Это время развития первой волны женского движения — борьбы за права женщин в разных сферах жизни. Например, суфражистки боролись за избирательные права женщин; феминистки первой волны выступали против принудительных браков, против узаконенной проституции, в защиту женского образования, трудовых прав и за возможность женщин работать в разных сферах профессиональной занятости. Все эти требования были направлены на усиление субъектности женщин, на этой волне обсуждались также их репродуктивные права.

Кроме того, подпольные аборты и инфантициды стали в обществе заметным явлением и понимались как социальная проблема. Именно из-за этого государственные деятели и профессиональные сообщества стали обсуждать пути решения социальной проблемы, в том числе и в русле декриминализации, медикализации и правового регулирования: если распространенная практика является уголовно наказуемой, но это не останавливает ее распространение, то, значит, она регулируется подпольными механизмами и при этом является устойчивой и крайне опасной для здоровья женщин. Вместо медиков женщинам, решившимся по каким-то причинам на прерывание беременности, оказывают помощь неспециалисты, что приводит к осложнениям и смертям. Довольно часто в случае запрета на аборт сфера репродуктивного здоровья ускользает от контроля профессиональной медицинской экспертизы. Именно поэтому медики считали важным узаконить репродуктивные права, но при этом сделать право на прерывание беременности ни в коем случае не абсолютным, а сбалансированным и кондиционным.

Анна Темкина, доктор философии в области социологических наук, профессор политических наук и социологии Европейского университета, содиректор программы «Гендерные исследования»:

Накануне революции было довольно сильное женское движение в России: прогрессивные взгляды царили и среди либералов, и в определенном крыле большевиков, которое в первую очередь связано с именем Коллонтай. Она продвигала прогрессивистскую повестку, а до революции ей занимался и Троцкий. Идеи социализма можно назвать лояльными в отношении к женщине, по крайней мере в теории: по сравнению с капитализмом женщина должна была быть освобождена от патриархальной семьи и патриархального рабства. Аборты были разрешены впоследствии в большинстве социалистических стран. При этом, например, в Румынии аборты жестко запрещались: вариации внутри социалистических стран были, они подверстывались под национальные и партийные интересы.

Я проводила довольно много исследований-этнографий в роддомах. Мы с коллегами достаточно хорошо знаем, что, несмотря на изменения и модернизацию, костяк медицины остается советского государственного типа, как и многие другие институты и политики. В том числе и ситуация с абортами. С одной стороны, сохраняется наследие институционального устройства (как работают институты, в частности медицинские, но не только), а с другой — наследие гендерной идеологии, хотя будет очень большим преувеличением сказать, что нынешняя гендерная идеология повторяет советскую, но без советского наследия довольно трудно понять, что происходит с абортами сейчас.

Елена Здравомыслова:

Есть четкие вехи в развитии законодательства и более мелкие изменения правового регулирования в отношении абортов — в зависимости от этого меняется идеология, агитация и пропаганда (то, что называется мягкой силой). Однако на всех этапах в советском атеистическом дискурсе об абортах не фигурирует аргумент о принципиальной неправомерности контроля репродуктивной функции и планирования жизни, типичный для религиозного дискурса.

Протоиерей Андрей Ткачев, священнослужитель, проповедник и миссионер, автор духовной литературы:

Христианство всегда относилось к аборту одинаково — как к убийству человека во чреве: вольному или невольному — это зависит от нюанса. И сделавшая аборт сознательно, и сделавший вменяются в убийцы. Никакой эволюции в отношении к этому греху в христианстве нет. Убийство есть убийство: заповедь «не убий» полностью распространяется на достоинства нерожденного человека. Можете себе представить, если вы знакомы с Евангелием, что к Елизавете, беременной на шестом месяце Иоанном Крестителем, приходит Дева Мария, только что зачавшая от Духа Святого Господа Иисуса Христа, — младенец живет, движется, бьется радостью и узнает Христа, хотя тот еще во тьме материнской утробы, но совершенно живой человек. Да и современные средства отслеживания беременности показывают, как ребеночек в животе сосет пальчик, улыбается, хмурится, прислушивается к голосам снаружи — слышит голос папы, но не знает о материнском. Это совершенно живой человек с неповторимым рисунком отпечатков пальцев, со своим генокодом.

О чем вообще можно спорить сегодня с современной наукой? Евреи считали невольный выкидыш невольным убийством. Но они не считали это людьми: он еще не оформился — это голем, зародыш. Мы-то сегодня знаем, что человек за внутриутробный период развития пролетает целые космические эры — от деления клетки он развивается до живого человеческого существа со всем набором соответствующих качеств. Это совершенно фантастический период жизни: за девять месяцев плод проходит все геологические эры и выходит из чрева готовым человеком. То, что это неповторимая личность, могло быть непонятно 5 тысяч лет назад, но сегодня любая наука — ультразвук, физика — покажет, что это живой человек. Вы же зачали его — никто в вас насильно мужское семя в утробу не впрыскивал. Как же ты убиваешь то, что зачала? Здесь все очень твердо, ясно и однозначно: есть небо — есть земля, есть Бог — есть человек, есть жизнь временная — есть жизнь вечная. Есть совесть, которая хоть и без зубов, но зажует до смерти, если нарушишь. И есть жизнь, начинающаяся с момента зачатия — это тайна Божия, до конца она неисследима. Всякий грех против тайны жизни — грех против Жизнодателя: грех против Того, имя кого Хая (жизнь). Господь, живущий во веки, — источник жизни, в нем жизнь, Он дает ее. Мы если ее пресекаем беззаконно, то враждуем лично с Ним.

Церковь была и есть, и пока она есть, она всегда будет против абортной активности, которая вырастает на эгоизме, на стремлении к удовольствиям, на своих личных переживаниях, на бесконтрольной гордости (я хочу — я сделаю) и на безбожии. Гордый зацикленный эгоист — безбожник, стремящийся к удовлетворению своих желаний. Это и есть абортная категория людей. По статистике, 50% женщин ответят, что сделали аборт, потому что хотели поехать этим летом на курорт и без живота ходить по пляжу — собирать мужские взгляды. Хочу поехать на море, а пузо бы мешало. Мотивация самая сатанинская, дебильная и идиотская. Абортники — страшные люди.

Елена Здравомыслова:

В раннесоветский период закон, принятый в ноябре 1920 года, декриминализировал аборт, сделал его легальным — это позиционировалось в официальном дискурсе как шаг в направлении эмансипации и наделения женщины возможностью принятия решения в отношении себя самой и своей беременности. Кроме того, аборт преподносился как цивилизующая мера медицинского вмешательства, ведь разрешался лишь медицинский аборт. Даже на этом раннем этапе в официальном дискурсе всегда утверждалось, что женщина по своему гражданскому статусу имеет материнские обязанности, но аборт разрешен, потому что 1920 год — время экономической разрухи, еще продолжавшейся Гражданской войны, следовавшей вслед за Первой мировой, период социальной аномии. Это был период, когда наблюдалось огромное количество нежелательных беременностей, многие из которых к тому же являлись результатом насилия и безответственных действий. Регулятор говорит: в это время мы вынуждены ввести этот закон. Это слова Крыленко, наркома здравоохранения: он отмечал, что закон является вынужденным, потому что он наименьшее зло по сравнению с инфантицидом и гибелью женщин от криминальных абортов. Массовое распространение этих незаконных и разрушительных для здоровья процедур стало тогда очевидным. Закон оправдывали идеологией эмансипации и ссылками на неэффективную традиционную контрацептивную культуру. В это же время развернулась партийная агитационная кампания о половом воспитании и половой гигиене, которую продвигали медики.

Анна Темкина:

Вообще сексуальная политика 1920-х годов была очень прогрессивной, но она быстро сошла на нет — ее не могла поддержать достаточно глубоко крестьянская страна. В те годы Россия соответствовала общемировым тенденциям: проводились исследования о сексуальном поведении, писали про изнасилования, о том, что тогда называлось половой жизнью. Позже такие исследования прекратились.

Елена Здравомыслова:

Однако довольно быстро, уже с середины 1920-х годов, постепенно меняется официальный дискурс и появляются нормы, ограничивающие доступность операций прерывания беременности. С самого начала вводится такое условие, как получение направления на аборт после обсуждения заявления специальной комиссией; постепенно сокращаются социальные показатели, которые разрешают аборт на сроке до 22 недель, далее, в 1926 году, запрещается аборт первобеременным и женщинам, которые делали процедуру менее чем за полгода до заявления. Заканчивается постепенное ограничение репродуктивного права рубежным постановлением ЦИК и СНК 1936 года «О запрещении абортов и увеличении материальной помощи матерям». Само постановление тоже поставлено в определенные идеологические рамки: законодатель запрещает аборты, но предоставляет льготы, пособия и государственно-партийную поддержку советской женщине-матери. Кнут и пряник — проявления отеческой заботы государства о советских гражданах женского пола.

27 мая 1935 года в «Правде» (примерно за полгода до запрета) напечатана статья врача Малиновского «О громадном вреде абортов». В ней отмечаются разрушительные последствия абортов для здоровья женщин, массовость абортов позиционируется как социальная, идейная и культурная проблема, подчеркивается значимость государственной задачи роста народонаселения. Статья в главной газете партийного агитпропа инициирует дискуссию в советской печати, все участники которой в один голос говорят о недопустимости и вреде аборта по разным основаниям. Главный аргумент совсем не pro-life, главный аргумент — мобилизация женщин на решение демографической проблемы Страны Советов. Женщина должна выполнить свой материнский долг как гражданка; партия и коллектив ее не бросят, а будут всячески поддерживать, даже если «подстрекатели» (которых выявляли не только на фронтах экономики, но и на фронте воспроизводства населения) принуждают ее к действиям по прерыванию беременности. Она имеет право на счастливое материнство и может полагаться на поддержку трудового коллектива и общественности, которая заменит ей «подстрекателей»(ими могли быть супруги, старшие родственники и «морально несостоятельные» подруги). Кроме того, что материнство представлено как основной гражданский долг советской женщины, в этой аргументации в пользу запрета абортов поднимается второй вопрос. Эксперты — в числе которых не только специалисты, но и сами матери — утверждают, что материнство не препятствует женщине в выполнении ее трудовых обязанностей. Материнство дает силы на то, чтобы быть и общественницей, и работницей. В дискуссии подчеркивается, что баланс ролей социально обеспечен в советском обществе — детские сады и ясли берут на себя часть воспитательных функций в период младенчества и раннего детства. Следующий аргумент психологический: женщина несчастна, если она не мать. Еще один — медицинский. Эксперты подчеркивают, что аборты, особенно множественные, чрезвычайно вредны для женского организма и могут стать причиной бесплодия. В печати проходит кампания по осуждению женщин, которые «слишком просто» относятся к абортам: в статьях их выставляют легкомысленными и морально ущербными. В «Работнице» был пересказан случай, когда девушка возмущалась: «Как это они запретят аборты?! А если я поеду в санаторий, там познакомлюсь с мужчиной и забеременею — что же мне, рожать?» Такие женщины рассматриваются как сексуально распущенные, чья нравственность не соответствует нормам советского женского гражданства.

Наряду с этим партийное государство принимает ряд мер, в том числе поддержания одинокого материнства. Одновременно ужесточается закон об алиментах, адресованный мужчинам. Также развивается сеть детских садов и яслей. Итог: аборт запрещен в 1936 году.

Анна Темкина:

Это вполне логично, в духе консервативного поворота того времени: у женщины изымается право самой принимать решение об аборте — контрацепция плохая, труднодоступная, сексуального просвещения нет. По умолчанию: от природы дети должны рождаться сами собой. Война и военное время всегда ужесточают требования к женщине и ограничивают ее право регулировать свое собственное тело. В 1944 году изменяют семейное законодательство: юридически признается лишь зарегистрированный брак, усложняется система его расторжения. Дети, рожденные вне такого брака (даже в стабильном партнерстве), считались незаконнорожденными, отцы не должны были выплачивать алименты — так стимулировался рост рождаемости (ограничение ответственности мужчин). Нужно «замещать умерших» на войне: как можно больше рожать.

Елена Здравомыслова:

Таким образом, мы видим, как советское государство сталинского периода решает свою ключевую задачу — преодолеть демографическую проблему, увеличить население страны. Партийное государство уверено, что репрессивные меры наиболее действенны в решении любых проблем. Криминализация аборта, по их мнению, может обеспечить рост населения. Однако, как показывают данные, собранные демографами и медиками, если в первые год-два после введения запрета рождаемость подросла, то потом оказалось, что это временный краткосрочный эффект репрессивного закона. Дальше рост рождаемости не наблюдался, а незаконные аборты получили распространение повсеместно: хотя в официальную медстатистику они попадали только в том случае, если были недостаточно удачны, имели негативные последствия и женщины попадали в медицинское учреждение. Только так можно было выяснить совершение криминального аборта. Если женщины прервали беременность удачно, то это нигде не фиксировалось. Уголовному наказанию за совершение нелегального аборта подвергался тот, кто проводил операцию прерывания беременности. Приговор — тюремный срок или исправительные работы сроком на 5 лет. Женщина не наказывалась при условии, что она не скрывает фамилию врача, иначе ее также отправляли в трудовой лагерь. Ресурсы рабского труда пополнялись и за счет такого контингента.

Надо отметить, что большинство женщин, делавших аборт в тот период — это те, кто уже имел детей. Они решали репродуктивную проблему, исходя из прагматических соображений — сможет ли выжить их семья, смогут ли они прокормить детей, в каких условиях будут жить? В ситуации распределительной системы, мобилизации, постоянной нехватки средств существования трудно себе представить, что у женщины есть желание стать многодетной матерью: жизнь в этом обществе очень тяжела. Когда аборт разрешен, женщина идет к медику. А когда запрещен, пользуется нелегальными услугами.

Наибольшее впечатление произвел на меня литературный источник, в котором описываются дилеммы репродуктивного выбора и политика в отношении абортов в сталинский период — это роман Людмилы Улицкой «Казус Кукоцкого». Кукоцкий — врач-гинеколог, как говорят, влюбленный в свое дело, старается изменить законодательство относительно криминальных абортов: готовит министру здравоохранения записку о необходимости отмены запрета на аборт. Главным его аргументом в послевоенные годы становится массовое распространение самодеятельных прерываний беременности, которые приводят к смерти женщины, не решая вопросы рождаемости. В романе проявляется столкновение разных позиций в рамках медицинского советского официоза. Врач, непосредственно работающий с женщинами, рассказывает министру о том, какому риску подвергают свое здоровье женщины, лишь бы избавиться от нежелательной беременности. Женщина-министр здравоохранения не внемлет гуманистическим аргументам. А в романе Рыбакова «Дети Арбата» героиня во времена криминализации абортов старается вытравить плод: если это не удается, ребенок рождается мало того, что нежеланный, так еще и с поражениями здоровья в пренатальном периоде. Аргументы таких людей, как Кукоцкий — в защиту репродуктивного здоровья женщин и против неэффективных репрессий. Ограничение репродуктивных прав приводит к тому, что в безвыходной ситуации люди решают вопрос сами, и это приводит к удручающим последствиям.

Дальше советская мягкая сила тоталитарного общества перестает обсуждать аборт: запретили и запретили. Что обсуждать? Это подцензурно. Тематика исключается из дискурса — вопрос замалчивается (как и многие другие), прославляется счастливое советское материнство и всемогущая советская женщина, которая и по-советски на тракторе работает, и рожает — решает все проблемы с помощью государства, которое и отец, и муж в одном лице.

В позднесоветский период происходит изменение демографической политики. Во время оттепели репрессии во многих сферах уступили место более либеральным методам нормативного регулирования. И репрессивное право в отношении репродукции также было заменено более либеральным законодательством. В 1955 году происходит легализация аборта, но никакой особой дискуссии по этому поводу не разворачивается, норма просто утверждается законодателем. Это не абсолютное право, а кондиционное: закон (как и в 1920 году) разрешает прерывание беременности по заявлению женщины в медицинском учреждении, совершаемое профессионалом на сроке до 12 недель беременности. Таким образом, мы видим, что в советский период происходит нормативная и обыденная медикализация прерывания беременности. В медицинском дискурсе и в соответствующем законодательстве фигурирует разделение беременности на триместры, выделяемые по критерию степени развития плода. В первом триместре, на начальной фазе беременности, женщина имеет право получить направление на аборт по своему заявлению. Второй триместр — плод находится в фазе активного формирования — аборт разрешен по социальным показателям: список довольно обширен — до 12 причин. Женщине все еще легко сделать аборт, для получения направления вполне достаточной социальной причиной является, например, то, что она не замужем или у нее нет работы, не говоря о таких серьезных основаниях, как изнасилование или заболевание. По медицинским показателям аборт разрешен на любом сроке беременности.

Анна Темкина:

С абортами произошла специфическая для позднесоветского времени история: в принципе они были доступны — любая женщина, которая не хочет родить ребенка, может бесплатно сделать аборт, обратившись в женскую консультацию. Пройдя предварительные процедуры и сдав анализы, она получает направление. Это происходит без дополнительных разрешений и комиссий, она делает выбор сама: аборт общественно не одобряется, однако у женщин практически нет другого способа контроля рождаемости. Приватная жизнь становится несколько более либеральной, люди вступают в сексуальные отношения до и вне брака. Нет официальной статистики абортов в позднее советское время, однако демографы называют ту культуру предохранения абортной контрацептивной культурой (термин демографа Андрея Попова). Это означает, что главным способом предохранения был аборт, и женщины делали много абортов на протяжении своей жизни. Мы собирали истории о сексуальных практиках этого поколения — некоторые женщины рассказывали нам про семь-восемь абортов за свою жизнь. Демографы склоняются, что после разрешения абортов цифра была порядка четыре аборта на жизнь одной женщины. Это в любом случае очень много. Сказать, что контрацепции совсем не было — неправильно. Но она была настолько низкого качества и настолько сложнодоступна, о ней было так мало информации, что люди предохранялись либо календарным методом, либо прерванным половым актом, что довольно ненадежно.

Потом число абортов немного снизилось: примерно такая картина застала перестройку. Аборты были распространены: часто не было другого выхода, делали их чаще всего замужние женщины, которые уже имели детей. Это было рутиной жизни: женщина должна иметь возможность регулировать — ограничивать — деторождение, потому что она продолжает быть работницей советского государства (об Узбекистане, например, или Таджикистане, где рождаемость всегда была выше, я не говорю).

В советское время для абортов не использовалась анестезия: такого рода карательная мера. Женщина должна рожать детей — секс существует только для этого. Секс для других целей не был морально одобряем. Если у женщины есть сексуальность, она занимается сексом, а последствием этого становится нежелательная беременность — значит, эта женщина недостаточно «правильная». Поэтому она заслуживает того, чтобы терпеть боль во время аборта. Анестезию ввели только после перестройки, хотя в советское время она была доступна по блату.

Врач московской больницы, который связал судьбу с бизнесом и не хочет приоткрывать детали биографии, вспоминает:

Я был сотрудником отделения анестезиологии и реанимации. Начал работать в больнице в начале 1980-х. Тогда, если говорить об обезболивании процедуры аборта, почти всем делали это вмешательство под местной анестезией, под новокаином, и редко, по знакомству, с препаратами типа сомбревина (короткий наркоз, где препарат действовал 10–15 минут, после этого возникало достаточно быстрое пробуждение и восстановление), а если его не было, то внутривенно вводили барбитураты или опиаты.

Когда к нам году в 1984-м пришел новый заведующий анестезиологией, он распорядился тотально всем, у кого нет противопоказаний, делать анестезиологическое пособие при аборте: внутривенный наркоз с калипсолом — все были счастливы, потому что он дает галлюциногенный эффект, действие калипсола сходно с действием лизергиновой кислоты (ЛСД). Женщины под калипсолом иногда матом начинали ругаться.

Всегда делалось колоссальное количество операций. Но тогда анестезиология только развивалась, как и реаниматология, поэтому, например, в детской практике все было под местной анестезией — гланды вырвать…  Ставок анестезиологов во многих больницах часто не хватало. Вообще считалось, что операции небольшого объема лучше проводить под местной анестезией — так меньше осложнений для здоровья. Плюс для общей анестезии нужен грамотный анестезиолог, а ему правильнее стоять не на абортах, а на серьезных операциях.

Местная анестезия при прерывании беременности все же вид обезболивания, не наживую: пациент в сознании, хотя все равно боли больше, чем при внутривенном или комбинированном наркозе. Знаете, мы всегда возмущались другим: в реанимацию, бывало, попадали женщины, которые прибегали к шарлатанским криминальным абортам — лишались и здоровья, и функции деторождения. Зачем они пошли ко всем этим жутким бабкам? Иди на аборт: он бесплатный, доступный, хотя у аборта есть куча осложнений вплоть до страшной злокачественной опухоли — хорионэпителиомы.

Широкое обезболивание в гинекологии — это половина 1980-х. Одно дело, когда женщине что-то вкалывают в вену, она засыпает, просыпается — все закончилось. Другое — если наживую ее, бедную, скребут. Что с психикой? Смотря у кого. Боль и мучения остаются в памяти. Я и сам до сих пор помню, как мне гланды драли…  Хотя я не видел, чтобы люди свихнулись от местной анестезии, но это далеко не самые приятные воспоминания у всех. Та же аппендэктомия у многих в памяти на всю оставшуюся жизнь, это почти всегда делали под новокаином, по Вишневскому. После этого и мутит, и тошнит — вливали до полулитра новокаина, отросток прямо плавал в нем.

Анестезиология совершила революцию в изменении восприятия любого оперативного вмешательства, потому что главный страх у многих — страх перед болью, а не потеря здоровья или органа или угрызения совести по поводу аборта.

Елена Здравомыслова:

Законодательство об аборте в Советском Союзе является самым либеральным в мире. Прерывание беременности в целом было медикализировано. Тут мы опускаем подробное обсуждение опыта женщин, совершавших эту операцию (хотя ему посвящено несколько исследований). Однако, несмотря на массовость и доступность процедуры, она воспринималась женщинами как психологически и физически болезненный, травмирующий, вынужденный негативный опыт женской ответственности и женской судьбы. Для обеспечения большего внимания со стороны медиков и меньшей травматичности опыта прерывания беременности женщины обращались к ресурсам блата и социальных связей. Однако страх нежелательной беременности и страх аборта были чувствами, хорошо знакомыми старшим поколениям российских женщин. Россия и по сегодняшний день занимает первые позиции по абортам в мире, хотя кривая распространенности устойчиво идет вниз и контрацептивная культура новых поколений изменилась. Доступ к современной контрацепции разрушает абортную культуру.

В остальном мире запреты стали сниматься в 1970-х годах, но до сих пор тема аборта является дискуссионной в ряде стран, преимущественно в тех, где имеет влияние религиозно фундированное движение «за жизнь», противостоящее законодательству, гарантирующему женщинам репродуктивные права («право на выбор»). Важно отметить, что контрацептивная революция, в частности доступность гормональных женских контрацептивов, расширила для женщин возможности для самостоятельного и ответственного репродуктивного выбора.

Евгений Арапов, старший юрист юридической фирмы «СВА-Групп», магистр юриспруденции университета им. О. Е. Кутафина (МГЮА):

С точки зрения юридической антропологии сейчас, в эпоху экономической глобализации, когда, в общем-то, и экономические системы стран, и политические (пусть формально) начинают быть очень похожими, одним из немногих отличий национальной общности становится отношение к вопросам, связанным с браком и семьей. Как отмечается в юридической литературе, такие темы становятся краеугольными для построения национальной идентичности, поэтому политика по вопросу абортов и ее законодательное регулирование вызывает много распрей и отличается в разных странах: можем вспомнить, что касается европейских стран, Ирландию и Польшу, где крайне строгое отношение к абортам, в то же время в находящейся недалеко от второй Румынии оно весьма либерально.

Елена Здравомыслова:

При осмыслении массовой практики медицинского прерывания беременности в советский период нужно учитывать, что аборт является репродуктивным выбором конкретной женщины в конкретных социальных условиях, в конкретной, как правило, непростой жизненной ситуации. Принимая репродуктивное решение, женщина заявляет о том, готова она или нет рожать и воспитывать детей в тех условиях, в которых она живет. Она голосует…  телом.

Когда в стране законодательно разрешено прерывание беременности, это означает, что в этом обществе церковь отделена от государства и что женщины обладают правом принимать самостоятельно решение о деторождении. Они имеют право репродуктивного выбора, берут свою судьбу в свои руки, а значит, и несут ответственность за принятое решение. При этом никто не заявляет, что аборт — это благо. Вопрос о репродуктивном праве — это вопрос о границе вмешательства государства в частную жизнь женщин. Репродуктивный выбор женщины в условиях легализации или в условиях запрета аборта всегда остается решением сложной моральной дилеммы.

Анна Темкина:

Что происходит после советского времени: с одной стороны, отношение к абортам меняется, с другой — сохраняется. Регулирование абортов в России сегодня достаточно либеральное. Оно таким и осталось с позднего советского времени. Но сейчас на вопрос рождаемости влияет очень много тех факторов, которые в советское время влияния не оказывали.

Во-первых, это рынок и рыночные институты: средний класс в основном использует хорошую контрацепцию — аборты становятся ЧП. При надежной контрацепции и консультации с платными или бесплатными врачами сейчас, по идее, можно самим определить желаемое число детей и календарь рождений — дети рождаются тогда, когда пара хочет, и в желаемом количестве. Бывают сбои: но женщинам среднего класса достаточно легко сделать аборт в частной клинике, у них есть для этого ресурсы. Менее образованные слои хуже владеют информацией, эффективную контрацепцию не используют, потому что она стоит дорого, в частную клинику пойти не могут — они оказывается более уязвимыми, чем обеспеченные женщины, которые могут решить этот вопрос.

Во-вторых, на аборты оказывают влияние религии и консервативный поворот. Консервативная политика объявлена государственной, она предполагает сильное влияние церкви и православной религии на повседневную и семейную жизнь людей. Церковь считает аборт грехом: он становится моральным актом, как и на Западе, — мы в этом смысле приходим туда же, где находятся, например, американские пролайферы. Аборт — грех, аморальный поступок. Возникают идеи пролайферов и прочойсеров — то, чего в советское время не было, эта лексика фундирована религиозно с одной стороны и феминистски с другой.

В-третьих, в русле консервативной политики ужесточается закон об абортах — он остается относительно либеральным, но появляется все больше ограничений. «Семь дней тишины» (период с момента обращения в клинику до момента аборта или разрешения на него), плюс есть религиозные врачи, которые будут отговаривать пациентку или откажутся делать аборт. Если в советское время в ход шли убеждения, связанные со здоровьем: сделаешь аборт — не сможешь потом родить, то сейчас все строится вокруг морали.

В-четвертых, государство активно стимулирует рождаемость монетарно, плюс в рамках программы материнского капитала. В целом в России осуществлялась очень сильная политика, которая означала, что женщин стимулируют на деторождение.

В-пятых, в стране есть феминистское движение, в нем — прочойс-линия, она продвигает идеи того, что женское тело принадлежит женщине, а не государству и медицине. Этот голос (особенно в последние пару лет) достаточно значим.

Если подводить итоги, в советское время относительно абортов проводилась определенная политика государством, а сейчас на аборты действует очень много разных факторов — в разных ситуациях складываются разные практики.

Стоит понимать, что на протяжении всего советского периода аборты порицались не только когда они были запрещены, но и во времена разрешенности: это не считалось легким и безболезненным выбором, хотя это и не было выбором. Женщин не стигматизировали за то, что они делали аборты, иначе так поступать приходилось бы со всеми, но проблема в целом умалчивалась публично за исключением тех периодов, когда аборты запрещали или разрешали.

Что происходило на излете советского времени с сексобразованием? Книг было много. Десятки разных переводных вариантов с немецкого и венгерского. В 1970–1980-е годы публиковался Нойберт (например, «Новая книга о супружестве»). Да и эти книги были с достаточно большой долей морализаторства: не про техники секса, а про то, что нужно укреплять коммунистическую семью и не допускать нежелательной беременности. Все же какая-то информация там была. В 1990-е были программы, которые поддерживали международные фонды, но все сошло на нет, потому что противоречит консервативной идеологии и западному финансированию. Сейчас публичные обсуждения темы, грубо говоря, как в советское время, но гораздо сложнее и тоньше. Человек по-прежнему объект и субъект государственного интереса. У страны есть демографическая политика, которую должны выполнять люди: женщины — рожать детей, семьи — быть моногамными, сексуальность = гетеросексуальность. Мейнстримная магистральная линия вот такая, не особо отличающаяся от советской.

Нельзя сказать, что тема абортов сейчас совсем замалчивается: информации достаточно много. Другое дело, что нет некой ее систематизации, нет сексуального просвещения в школах. У такой ситуации парадоксальные последствия: есть огромное количество информации, но ее нет в продуманном и выстроенном секспросвещении, доказательно учитывающем определенный возраст, уровень грамотности и психоэмоциональное развитие. В результате сведения о сексуальности во многом поступают из интернета и порнографии, которая доступна любому желающему. Возникает лицемерный парадокс: считается, что сексуальное образование плохо подействует на ребенка, при этом откуда человек узнает о сексуальных практиках, не становится важным.

Евгений Арапов:

Последние и наиболее серьезные законодательные изменения в этой сфере произошли в 2011 году, когда был принят действующий сейчас Федеральный закон «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации». Он сменил прежние Основы законодательства РФ об охране здоровья граждан, которые были утверждены еще 1993 году Верховным Советом РФ, то есть еще до конституционной реформы.

История вопроса юридически продолжительна: как уже сказано, Советская Россия стала первой страной, где еще в 1920 году были легализованы аборты. Это регулирование действовало по 1936 год. Впоследствии, в 1951–1955 годах, вновь было разрешено производство этой процедуры. Советское законодательство регламентации не имело —просто говорилось, что государство предоставляет женщине возможность решать вопрос о материнстве. В 1993-м вопрос впервые был регламентирован на уровне законов — введены первые ограничения по срокам (до этого они содержались в подзаконных актах советских министерств и ведомств). Основы, которые появились в 1990-х, действуют по сей день: по желанию женщины искусственное прерывание беременности разрешается на сроках до 12 недель, по социальным показаниям — до 22, при наличии медицинских показаний и согласия женщины — независимо от сроков. Аналогичные по смыслу формулировки из закона 1993 года перекочевали в действующий ныне закон 2011 года.

В том же году было введено то, что в юридической терминологии называют «период ожидания», который составляет, по общему правилу, 48 часов с момента обращения к специалисту на сроках от четырех по седьмую неделю и на 11–12-й неделе. Что касается семи дней («дней тишины»), такой период ожидания — на сроках от восьмой до десятой недели беременности.

Дальнейшее действующее регулирование изложено не в самом законе, а в подзаконных актах. Изменение, произошедшее в 2012 году, которое может заинтересовать — сокращается перечень социальных показаний для искусственного прерывания беременности: только беременность, наступившая в результате изнасилования. До этого, с 2003 года, например, к ним относились еще такие причины: если ранее в отношении женщины было решение суда о лишении родительских прав, если женщина находилась в местах лишения свободы, если во время беременности у женщины скончался муж или если у него I, II группа инвалидности. С 1996 года перечень был еще шире: отсутствие своего жилья, проживание в общежитии, безработность мужа или жены, доход ниже прожиточного минимума, наличие статуса беженца, беременность вне брака, многодетность, наличие ребенка-инвалида — всего 13 оснований.

Само право на производство аборта в доктрине конституционного права рассматривают как вытекающее из права на частную жизнь, ее неприкосновенность и уважение. В России ни в самой Конституции, ни в постановлениях Конституционного суда — нигде не зафиксировано, что аборт — конституционное право женщины. В Соединенных Штатах сейчас происходит довольно активная общественная дискуссия в связи с тем, что в Верховном суде США встал вопрос, является ли аборт конституционным правом женщины. В России это прямо не урегулировано: с одной стороны, он не считается конституционным правом, с другой — у нас в отличие от ряда других государств на конституционном уровне не введена охрана плода как человеческой жизни. Этот вопрос отдан на откуп политическим властям, которые принимают соответствующие нормативные предписания. Опять же считается (с точки зрения конституционного права), что законодатель должен отыскивать баланс интересов между правом на уважение частной жизни и защитой общественной нравственности, это закреплено в ст. 55 Конституции.

Что касается международной практики, Европейский суд приходил к выводу, что в принципе ограничение абортов вплоть до запрета, который действовал ранее в Ирландии, соответствует целям защиты общественной нравственности и поэтому может быть легитимным, но зависящим от того, какие права и процедуры предоставляются женщине.

Говоря о правах человека как о правах женщины-пациентки в связи с искусственным прерыванием беременности, надо заметить, что в России они закрепляются в подзаконных актах Министерства здравоохранения, которые регулируют порядок оказания гинекологической помощи. Порядок оказания медицинской помощи по профилю «акушерство и гинекология» утвержден в 2020 году приказом Минздрава. Можно просмотреть ряд процедурных аспектов, которые устанавливают законный порядок производства искусственного прерывания беременности. Производство аборта по желанию женщин допускается для лиц от 15 и старше лет — до этого возраста необходимо согласие одного из родителей за тем исключением, что женщины, которые официально признаны больными наркоманией, по своему желанию могут совершить аборт по достижении возраста 16 лет. Последняя особенность прямо не связана с искусственным прерыванием беременности, а вытекает из повышенного возраста согласия на любое медицинское вмешательство для наркозависимых подростков.

Несмотря на то что с 2005 года от разных субъектов законодательной инициативы исходило много попыток сделать аборты исключительно платными (кроме тех, что по медицинским показаниям), искусственное прерывание беременности сейчас остается включенным в Федеральную программу медицинской помощи, которая оказывается за счет средств обязательного медицинского страхования. То есть аборты в России, в том числе исключительно по желанию женщины, являются бесплатными и проводятся за счет государственных средств.

Следующий момент, который изменен за последние годы и тесно связан со всеми процедурными аспектами — необходимость особой формы добровольного информированного согласия на это медицинское вмешательство. В нем женщина должна подтвердить своей подписью, что ей был предоставлен период ожидания. В информированном согласии подробно описывается возможность наступления неблагоприятных последствий для здоровья женщины: формулировки таковы, что женщина соглашается, что последствия могут наступить даже при строжайшем соблюдении правил искусственного прерывания беременности — это и возможность бесплодия, и появление и обострение хронических воспалительных заболеваний, и разного рода осложнения, связанные с анестезией, и травмы внутренних органов. Кроме того, эта форма согласия предусматривает, что женщине предоставлена возможность получить сведения об ультразвуковом исследовании органов малого таза, в процессе которого демонстрируется изображение эмбриона и его сердцебиение, естественно, это зависит от сроков.

Что с юридической точки зрения означает такое согласие: в судебной практике административные и судебные органы толкуют данное положение, связанное с административным согласием и информировании о последствиях, как причину, по которой женщинам достаточно сложно взыскать компенсацию морального и материального вреда, если аборт был проведен в организации, имеющей медицинскую лицензию, врачом соответствующей специальности. В таких случаях суды неохотно встают на сторону женщин, даже если там действительно наблюдаются неблагоприятные последствия для здоровья. Если экспертиза доказывает некачественное оказание медицинской помощи, то можно получить компенсацию за моральный вред, но в целом рассматривается, что, будучи предупрежденной о последствиях, женщина сама несет и моральную, и гражданскую ответственность за итог.

Среди других гарантий прав пациентов действует правило, что аборты должны проводиться квалифицированным специалистом — врачом акушером-гинекологом, получившим высшее медицинское образование, это особенность российского законодательства. Последние рекомендации ВОЗ, вышедшие пару недель назад и уже начавшие обсуждаться экспертным сообществом, предлагают для бедных стран, чтобы искусственным прерыванием беременности могли заниматься специалисты по традиционной медицине, сотрудники аптечных организаций (в отношении медикаментозных абортов) — в общем, лица, не имеющие медицинского образования по гинекологическому профилю. Но наше законодательство занимает позицию, что это серьезное медицинское вмешательство, которое должен проводить узко специализирующийся врач. Среди других гарантий можно отметить, что в случае искусственного прерывания беременности пациентке положено обязательное обезболивание: это появилось как результат своеобразной практики, имевшей место в некоторых регионах Советского Союза, когда аборт проводился без обезболивания — сейчас закреплено, что женщине обязательно проводится анестезия.

Сергей Эпштейн, заведующий отделением анестезиологии и реанимации Центра эндохирургии и литотрипсии:

Я в специальности достаточно давно — 42 года. На заре деятельности в том учреждении, где я работал (Боткинская, а потом другая крупная московская больница), общая анестезия применялась не у всех пациенток при выскабливании полости матки по поводу беременности. Это точно. А кому именно и как ее применяли, трудно сказать. Как-то, наверное, выбирал гинеколог, приглашать ли анестезиолога провести наркоз. Но если это была не общая анестезия, то местную все-таки делали, так называемую парацервикальную — насколько она эффективна, конечно, вопрос.

Там, где сейчас работаю я, то, что вы называете абортом — это обычная операция, ничем не отличающаяся от другой. Могу сказать о себе: операция мне категорически не нравится. Если я встречаюсь с такими пациентками (хотя сейчас таких в моем поле зрения очень мало), стараюсь их отговорить. Наверное, за последние несколько лет двух даже удалось. Эта операция со стороны анестезии точно такая же, как и все: не надо ее каким-то образом вычленять. А общая анестезия, как известно, применяется с 1867 года, ввел ее доктор Мортон.

Может быть, искусственное прерывание беременности от других процедур отличается в социальном плане, но с точки зрения врача — обычная операция, которая приносит боль и страдания. Вот и все.

Фото: кадр из фильма «Дорога перемен»