Кажется, что времена, когда соцсети взрывали истории под хештегами #MeToo и #Янебоюсьсказать, остались где-то там, в кажущемся таким тихим и спокойным совсем еще недавнем прошлом. Казалось, невозможно даже представить, как подобное могло происходить в среде продвинутой московской арт-богемы, где все назубок выучили постулаты новой этики.

Тридцатитрехлетний Кирилл Широков, он же Cyril Sсheer в социальных сетях, по профессии авангардный композитор, но благодаря своим поэтическим опытам также приобрел некоторую известность в литературных кругах. Представлял Россию на Венецианской биеннале 2012 года, номинант премии «Золотая маска-2019», участник ныне закрытого проекта «Платформа» Кирилла Серебренникова, постоянный резидент «Электротеатра Станиславский», где выступал как преподаватель и сочинитель музыки к спектаклям, включая оперетту «Зойкина квартира». После начала СВО эмигрировал в Германию.

По собственным подсчетам, на протяжении 14 лет Кирилл вступал в отношения с 38 людьми (некоторые из них сейчас идентифицируют себя как небинарные персоны, но в дальнейшем для простоты мы будем обозначать их как «девушек». — Прим. авт.), включая три законных брака, некоторое количество попыток совместного проживания и бессчетные короткие связи. Всех своих известных на текущий момент партнерш он подвергал различным формам физического и психологического насилия, среди которых были попытки удушения, нанесение колотых и резаных ран, избиения, депривация сна, угрозы убийством, угрозы самоубийством, изнасилование и различные формы принуждения к сексу, финансовый абьюз (принудительное изъятие денег), насильственное ограничение круга общения, а также множество других способов превратить жизнь человека в кромешный ад. На сегодняшний момент опубликованы свидетельства девяти «бывших» Широкова.

«С Кириллом мы познакомились, когда он приехал в Берлин на пару дней, — рассказывает последняя девушка Кирилла Полина Коробкова, композитор и инициатор кампании #cyril_sсheer_abuser. — И c декабря 2022 года Кирилл жил со мной в моей берлинской квартире. В июне я его выгнала. Я прошла через те же самые издевательства, что и прочие пострадавшие, а однажды утром он попытался меня задушить. Просто так, без какой-либо ссоры. Когда за ним закрылась дверь, я поняла, что, во-первых, стала жертвой совершенно кошмарного абьюза, а во-вторых, что моя история явно была не первой. Ну и связалась со своей подругой из бывшей московской тусовки, которая тоже была с ним 10 лет назад, и оказалось, что у нас очень похожие истории. Она в свою очередь знала многих других его бывших партнерок, мы сравнили свои опыты, и оказалось, что все это длится уже как минимум 13 лет, а может, и больше, просто не все люди еще готовы говорить. У некоторых пострадавших не только ПТСР, но и очень сильный стокгольмский синдром».

Многим своим будущим жертвам Широков сперва казался человеком интересным и притягательным, к тому же за ним по пятам уже следовала определенная слава. «По мнению многих из тусовки, он был кем-то вроде гуру своего поколения, — напоминает Полина Коробкова. — Его все знали, он собирал много вечеринок у себя дома, все хотели с ним дружить, общаться и тусоваться».

Другие говорят, что он производил совсем иное впечатление. «Я бы не назвала его душой компании и вообще он был человек довольно закрытый, — удивляется одна из жертв Кирилла Ксения Ч. — Когда мы познакомились, Кирилл был скорее похож на человека испуганного и зажатого. Активнее вести себя с окружающими он стал, когда начал больше пить — алкоголь его растормаживал».

«Когда Широков поступил на кафедру современной музыки в консерватории, вокруг него начала формироваться группа, посещавшая полуандерграундные концерты, где сами композиторы исполняли то, что они написали, для очень небольшого круга людей, — добавляет композитор Дмитрий Б. — Эта тусовка была крайне депрессивной, с очень сильным размыванием нормы, особенно если вспомнить постоянные высказывания самого Кирилла о том, что любая норма — это тоже фашизм».

Знакомясь с новыми для себя людьми, в особенности с девушками, Широков не мог выдержать некую ровную линию общения, а сразу переходил от зажатости к развязности, что характерно для крайне неуверенных в себе людей.

Из свидетельства Александры Уваровской, третьей жены Широкова: «Мы познакомились с Кириллом на концерте. Впечатление он произвел приятное. Примерно через месяц он внезапно оказался в гостях у моего друга. Он был с девушкой, это была моя знакомая. Он сыпал злыми шутками и производил впечатление человека на грани самоубийства. Через полчаса он неожиданно сказал: “Я люблю тебя”. Я была оглушена. Я попыталась поговорить со знакомой, но она меня словно не слышала. Позже я поняла, что она в тот день совершила попытку суицида. Кирилл издевался над ней…  Немного позже он подошел ко мне и быстро и без согласия обнял. Он не имел на это права, я не просила об этом и не успела его оттолкнуть. От него неприятно пахло алкоголем и больным желудком. Он еще раз посмотрел мне в глаза и сказал, что любит меня, что это навсегда и теперь мы связаны…  Позже он сыпал комплиментами, говорил, что поведет меня в новую жизнь, где меня ждет его любовь. Все эти слова, как гранаты, разрывались у меня внутри. Они нарушали все мои внутренние законы…  Кирилл действовал стремительно и сознательно, не просто нарушал, а уничтожал мое личное пространство».

Похожим образом Кирилл ранее сходился и с Ксенией. «Мы начали общаться весной 2012 года, — вспоминает она. — Постепенно я стала замечать, что это общение имеет потенциал какой-то нездоровой драмы. И переводить отношения в романтическую плоскость я не хотела. Но Кирилл был очень настойчив, и в итоге я решила дать этому шанс, поверила, что там может вырасти что-то здоровое. Это связано с моим глубоким убеждением, что люди ведут себя жестоко лишь потому, что их недостаточно любили».

«У всех девушек Кирилла был какой-то момент виктимности, что ли, — уверен Дмитрий Б. — У всех был какой-то личный опыт насилия, создававший брешь, в которую вклинивался Кирилл — убеждение в том, что все хорошие, всех можно вывести к свету, а зла не существует. И Кирилл активно пользовался их эмпатией. Эти девушки искренне хотели его спасти и верили в какую-то его исключительность. Каким бы ни был тяжелым их опыт, он почти всегда оправдывался безусловной ценностью Кирилла».

У девушек с Широковым все начиналось с системы манипуляций, формировавшей у будущей жертвы зависимость и одновременно чувство уязвимости. Ее последовательность описала в своем свидетельстве Василиса Ф.:

«Ты невероятная, мне важно, интересно, ценно все, что ты думаешь и чувствуешь. Только ты меня понимаешь, давай всегда будем вместе, давай жить вместе, давай поженимся!

Ты невероятная, и ты меня понимаешь, но вот все остальные люди — отвратительны, они фашисты, путинисты, собственники, капиталисты, в том числе наши общие знакомые, в том числе мои коллеги, твои коллеги, наши друзья, твои друзья, мои родители, твои родители, любые родители.

У меня есть желания, и если ты не собственница, не фашистка, не путинистка, не капиталистка, то тебе понравятся мои желания, ты будешь рада исполнять мои желания, ты поймешь меня и примешь меня целиком, чего бы я ни хотел, что бы я ни делал.

Я знаю, как ты устроена. Ты сопротивляешься моим желаниям и не получаешь удовольствия от всего, что я делаю, потому что на самом деле ты хочешь уничтожить меня и мои желания, ты пользуешься моей уязвимостью, ты хочешь втянуть меня в семейные отношения, ты хочешь владеть мной, потому что ты собственница/фашистка.

Ты хочешь моей смерти. Я знаю, чего ты хочешь. Как и все другие, ты против меня. Ты должна измениться. Если ты не против меня и не хочешь моей смерти, ты исполнишь мои желания и примешь меня целиком, какой я есть».

Главным на этой стадии было вызвать у жертвы непроходящее чувство вины. Пройдя этот этап, Кирилл приступал уже к полной «переделке» попавшей в его руки живой игрушки, используя и моральное давление, и прямое насилие. Его система работала как контрастный душ: угрозы убийством сменялись угрозами или попытками самоубийства, философские споры заканчивались самыми грязными оскорблениями или, наоборот, многодневной «пыткой отвержением», когда Широков демонстративно прекращал всякое общение со своей партнершей, ну и, разумеется, на этой стадии уже начинал бить, а иногда и резать.

«С самого начала Кирилл начал угрожать, что убьет меня, если я от него уйду, — вспоминает Ксения Ч. — Потом начался контроль за моими переписками. Кирилл просто забирал у меня телефон, требовал пароли от всего. Тогда же у моих знакомых освободилась комната в квартире, мы переехали туда из общежития консерватории и прожили там полтора года. Все это время я пыталась уйти от Кирилла, но он все время просил меня подождать определенного момента, типа пока он не сдаст сессию или еще что-то. Или же начинались угрозы суицидом, и он неоднократно показывал, что способен что-то сделать с собой. Однажды он разбил себе голову о бетонную стену. Еще он периодически себя резал, но это как раз меня не очень пугало в отличие от его попыток побиться головой об стену или об асфальт. Он, кстати, прекрасно понимал, что если что-то сделает с собой, то это подействует на меня куда сильнее, чем его насилие по отношению ко мне».

Ну а затем он переходил к уже ничем не прикрытой жестокости. Из свидетельства Ариадны Мэй, второй жены Широкова: «После того как мы в очередной раз серьезно поссорились, его как сорвало, и он впервые применил силу. С безумными глазами и в полном неадеквате Кирилл содрал с меня одежду и стал говорить, что сейчас изнасилует меня. Он швырнул меня на кровать и стал скручивать, чтобы я не дергалась. Я не могла пошевелиться и начала паниковать. Он сильно меня зажал. Каким-то чудом я вырвалась, но он снова схватил меня и прижал к стене. Стал душить меня, говоря, какая я тварь и что должна сдохнуть. Плевал мне в лицо, при этом говоря, что сейчас распнет меня. Рядом на стене висели ножницы и гвозди, которые можно было с легкостью вынуть из стены. Он стал тянуться за ними. Я стала задыхаться и понимать, что скоро вырублюсь. После того как он потерял бдительность, я вырвалась и побежала к открытому окну…  Мы жили в общежитии консерватории на первом этаже для семейных пар. Подбежав к окну, я стала орать “Помогите!” так громко, как только можно. Столпился народ рядом с окном. Кирилл опешил и, сильно испугавшись, выбежал из комнаты».

Финалом этой стадии становился полный психологический слом жертвы, когда она превращалась в полностью подчиненное воле Кирилла существо. Важную роль здесь играло не только насилие, но и состояние депривации сна, в которое он намеренно вводил своих партнерок.

«Это на самом деле же чудовищная пытка, — говорит Полина Коробкова. — Когда полностью стирается твой график, ты не можешь ни работать нормально, ни вообще что-либо делать, это просто сводит тебя с ума. Скорее всего, это делалось для того, чтобы привести меня и других в состояние абсолютной покорности и эмоционального отупения. Однажды он мне сказал, что гордится тем, что все девушки, которые у него были, перестали спать».

Может показаться, что это был просто еще один способ контроля, однако, судя по описаниям части жертв, у Широкова еще и была довольно своеобразная поллюционная мания, свойственная в основном подросткам, зато широко представленная в кино и литературе — фантазия о любви или сексе с умирающей или смертельно больной девушкой.

Из свидетельства Александры Уваровской: «Я не могла спать, и это его веселило. Когда я выходила из строя, он получал, что хотел, в основном странный секс. Ему нравился секс с телом. Когда я отключалась, то потом смутно помнила, что секс был. Я часто теряла сознание. В отключке он поил меня крепким алкоголем. Позже он “играл” со мной в “похмелье”, насильно “кормил” поочередно кофе, супом и молоком, пока я не отключалась, и тогда он мог оседлать мое тело. Кирилл снял на видео эпизод моего самоубийства. Я наелась таблеток и очень быстро отключилась. Меня тошнило на пол, и он снимал это на видеокамеру. Я билась в конвульсиях, он продолжал снимать и улыбался. Впоследствии он пересматривал этот материал вечерами в моем присутствии. Он говорил, что не верит, что мне действительно было плохо. На видео все было понятно. Впоследствии Кириллу надоел этот материал, и он удалил его, параллельно дергая себя за штаны».

И вот наступал финальный этап, на котором сломанная игрушка переставала представлять для него интерес. В этот момент Кирилл переключался на другой «объект», устраивая «игру в конкуренцию» и оказывая своей новой пассии знаки внимания на глазах у прежней жертвы, затем начинал требовать от нее либо секса втроем, либо разрешения переспать на ее глазах с новой подружкой. Либо же просто избавлялся от надоевшей ему и уже полностью сломленной девушки.

Из свидетельства Александры Уваровской: «Позже я совсем ушла в себя и потеряла личность. Индифферентно относилась к упрекам, крикам, боли, стыду. Перестала за собой следить. У меня клоками выпадали волосы, струпьями слезала кожа, постоянно был тремор. Все погасло, я с трудом различала цвета, уже не вздрагивала от любых звуков. Кирилл переключил внимание на другую женщину. Это была моя знакомая…

В один из дней он приказал мне собрать вещи и уйти. Я не смогла этого сделать, у меня не было сил встать. Он вяло довел меня до обморока, я вяло отключилась. Так прошел примерно месяц. Он швырял в меня вещи, я не реагировала. Он становился на меня ногами, когда я спала, и топтал. Прыгал, пинал мое тело ногами. Я не могла пошевелиться».

Не всем жертвам Широкова пришлось пройти все вышеописанные этапы страданий. К кому-то он терял интерес уже на середине отношений и увлекался другой. Некоторые находили в себе силы прогнать его самостоятельно, а Ариадна Мэй тайком собрала чемодан и сбежала от него в другой город.

Все жертвы говорят, что Кирилл был не обычным абьюзером, а «подлецом с идеологией». Он вообще не скрывал свою склонность к садизму, она проскальзывала у него как в монологах, которые он периодически произносил на публику, так и в его стихах.

«Кирилл был большим фанатом де Сада и обожал на него ссылаться. Помимо маркиза он очень много транслировал Делеза и Батая, — рассказывает Полина Коробкова. — Он говорил, что обособлен от любых институций и навязанных ими правил. Он называл себя противостоящим всему миру. Вообще все его мысли вертелись вокруг следующей конструкции: если вы хотите быть свободными, то должны быть со мной, а если вы не со мной, то вы фашисты. Плюс тотальный релятивизм — он часто говорил, что поскольку насилие присуще вообще всему, то, значит, его не нужно табуировать, да и вообще ничего ужасного в нем нет».

От современных левых идей Кирилл взял в первую очередь концепцию привилегий и активно использовал ее для морального унижения своих партнерш. Ксению Ч. он обвинял в том, что та являлась коренной москвичкой, а значит, «более привилегированной». В отношении Полины Коробковой он выстроил целую систему. «Наш с ним конфликт в диалоге начался с того, что он заявил, мол, у меня более сильный дискурс, потому что я более рациональна и успешна, что было, кстати, правдой, — рассказывает она. — В Германии у него не было ничего, его никто не знал, он не зарабатывал здесь ни копейки и жил за мой счет. Ему полагалось пособие по гуманитарной визе, но поскольку он переехал ко мне из другого города, то его он лишился. Разумеется, он меня потом в этом и начал обвинять, при том что сам же и предложил идею с переездом. И вот этот аргумент, что я в отношениях с ним “нахожусь на стороне силы”, он загонял меня в полнейший тупик, потому что он постоянно говорил, что когда я начинаю с ним вести диалог, то я его подавляю, я его не слышу и устраняю его возможность существовать».

Идея о том, что любой разговор с ним уничтожает его и подавляет его возможность существовать, была для Широкова одной из ключевых. При всей его любви к пространным монологам он отрицал важность словесного общения. По мнению Дмитрия Б., он почерпнул эту идею из фильма Годара «Прощай, речь», хотя, возможно, мог заимствовать и у философа Ролана Барта, который в одной из своих работ писал, что «язык как языковое представление не реакционный и не прогрессивный, а попросту фашистский, потому что фашизм — это не запрет на то, чтобы говорить, а принуждение к высказыванию».

«И вот так любой диалог с ним стал невозможен, — говорит Полина Коробкова, — потому что любые мои слова были просто словами, а то, что говорил он, было не про язык, а про что — я так и не поняла. Это уже ближе к сектантству было, когда тебе внушают, что есть нечто трансцендентное, что нельзя проговорить словами и осмыслить, а можно только почувствовать или пережить».

«Мой друг, который тоже хорошо знал Кирилла и много с ним разговаривал, как-то сказал, что главная проблема была не в том, что Кирилл считает себя выше других людей, а в том, что он не относит себя к людям в принципе, — поясняет Ксения Ч. — Он с ними взаимодействует как с каким-то иным биологическим видом. Поэтому и язык для него нечто странное, потому насилие и садизм для него были “чем-то другим”. Однажды он даже подробно объяснил, чем именно — актом приближения. То есть когда он меня резал или как-то еще причинял мне боль, для него это было именно “акцией приближения”. Он постоянно мне говорил, какая я далекая и как он не может ко мне приблизиться. На мне до сих пор следы этих его “приближений”. Для него это было своего рода актом нежности. Как мне кажется, у него было поражено понимание того, как на других людей воздействуют те или иные вещи».

Важный вопрос «Почему все знали и молчали?» мы задавали каждому нашему собеседнику и получали самые разные ответы. Полина уверена в том, что у Широкова был некий гипнотический дар, однако он ничуть не помешал ей самой предать все то, что он с ней делал, огласке. Ксения Ч. продолжала поддерживать с Кириллом отношения и первое время пыталась осторожно предупредить сближавшихся с ним девушек о том, что их ожидает. Однако всякий раз получала ответ «не лезь». Позже у нее появилась уверенность, что Широков изменился, основанная на их пространных беседах, в которых он извинялся и каялся. «Невозможно представить, что подобные глубинные перемены и подобную рефлексию можно выдумать и имитировать, — говорит она. — Конечно, когда я замечала какие-то стремные вещи, происходившие в его последующих отношениях, то пыталась что-то делать, но ведь если полезть поперек чужой жизни, то можно встретить довольно жесткую реакцию и лишиться возможности наблюдать даже издали». Также Ксения считает, что говорить о том, что «все молчали», бессмысленно, поскольку ни у кого не было цельной картины.

«Из всех “свидетельниц Кирилла” Александра Уваровская написала самый тяжелый текст, — говорит Дмитрий Б. — Читая его, я долго пытался понять и совместить в голове мое общение с ними и все то, что там происходило, когда двери за мной закрывались. То есть заметно было, что у них очень экзальтированные отношения, на грани взаимного насилия. Однажды я встретил их возле Электротеатра и увидел, что они оба были избиты, все в синяках, но при этом обнимались и целовались. Я тогда вообще не понял, в чем дело, подумал, что, может, они где-то нарвались на гопников. И только спустя годы стало понятно, что это они друг друга так побили, что это была самооборона со стороны Саши. Но при этом они вели себя как такие классические идиллические возлюбленные и понять со стороны, что там происходило, было невозможно. А самое удивительное знаете что? Что большинство этих девушек до того момента, пока Полина не начала всю свою кампанию, вообще не осознавали себя жертвами. Опять же для примера возьму Василису. Она все эти годы продолжала с ним дружить. Она дружила с его девушками и убеждала их в том, что Кирилл хороший, что его нужно просто понять. И это все работало как секта, они друг друга взаимно убеждали в том, что все нормально. Такая своеобразная омерта у них там была».

После того как Полина Коробкова публично заявила о насилии и выложила первые свидетельства других жертв, находившийся это время в Париже Широков выложил на своей странице в запрещенном в Российской Федерации Facebook короткий пост с обещанием пойти на психотерапию и прекратил вести все свои соцсети. Он также удалил ряд переписок со своими «бывшими». Последнее он, впрочем, практиковал и раньше, и каждый раз это напоминало сокрытие улик. Информация о его делах тем временем распространилась, и многие западные арт-институции прекратили совместные проекты с участием Широкова, а работавшие с ним раньше отечественные деятели культуры разразились сочувственными постами в адрес жертв.

Напоследок возникает еще один логичный вопрос. Кампания по кэнселингу Широкова прогремела, все имеющиеся на данный момент откровения жертв выложены на всеобщее обозрение. А что дальше? Наиболее желательным вариантом выглядит уголовное дело и запрос со стороны Российской Федерации в адрес властей Германии на его экстрадицию. Даже в имеющихся свидетельствах хватает материала на целый ворох статей: нанесение тяжких телесных повреждений, покушение на убийство, доведение до самоубийства, пытки, насильственное удержание человека и, наконец, банальный грабеж. Однако судебное преследование осложняется тем, что многие жертвы Широкова до сих пор продолжают молчать, боясь даже на словах еще раз ощутить весь этот ужас. Те из них, кто все-таки отважился заговорить о пережитом публично, сходятся в одном — Кириллу Широкову нужна не психотерапия, а строгая изоляция от общества.

Фото: социальные сети

18+