Петербургская студия «Новые городские художники» Евгении Штиль делает выставки художников с особенностями, в основном из психоневрологических интернатов. Что это: спекуляция, благотворительность или все же презентация современного искусства?

Как художники-аутсайдеры попадают в вашу студию? Есть какие-то каталоги или вы бегаете по больницам?

Они появляются из разных мест — кто-то живет в интернате, кого-то мы нашли в психоневрологическом диспансере, кто-то сам к нам пришел, а кого-то мы нашли в районном центре социальной реабилитации. Все по-разному, кто-то дома живет, но в любом случае это люди творческие, самобытные и интересные. В интернатах мы ставим бутылку кока-колы и просим ее нарисовать. В этом странном конкурсе выигрывает тот, кто выдает максимально аутентичное и отвлеченное от предмета изображение, у кого есть свое видение, своя неожиданная система координат.

Они понимают, что попадают в какую-то другую среду, а потом все равно приходится возвращаться в интернат?

Конечно, они попадают в среду нашей студии, где получают доступ к профессиональным материалам, профессиональной среде. Мы находимся внутри комьюнити, а не сами по себе. Я первым же делом позвала художника Стаса Багса быть проводником в мир современного искусства для самобытных художников, потому что никто раньше не ставил такую задачу — рассмотреть художников-аутсайдеров в контексте современного искусства. Это разговор о границах самого современного искусства, и мы их ставим под вопрос.

В Петербурге и Москве есть организации, занимающиеся с художниками-аутсайдерами, и они тоже продают такие картины. Вы считаете, что не относитесь к подобным организациям?

Никто из них не ставил задачу рассматривать это в контексте современного искусства. Это другая ниша — аутсайдер-арт, это вообще другое. Мы сделали профессиональную студию с профессиональными художниками, с профессиональной средой и занимаемся профессиональной деятельностью с самобытными авторами.

В 2019 году в интервью журналу «Собака» вы как раз акцентировали внимание на том, что не хотите разделять понятия аутсайдер-арта и неаутсайдер-арта, а точнее, не хотите, чтобы термин «аутсайдер-арт» относился к вашим художникам, потому что, по вашим словам, это создает сегрегацию внутри искусства.

Если три года назад я говорила, что мы не хотим считать аутсайдер-арт чем-то автономным, а хотим, чтобы это тоже было частью современного искусства, то сейчас я хочу сказать, что, возможно, не совсем правильно выражалась тогда или не совсем четко формулировала свои мысли на этот счет. Аутсайдер-арт был, есть и будет тем, чем он и является. С современным искусством это не связано и не может быть связано, потому что аутсайдер-арт — творчество художников, которое происходит там, где они живут. Когда человек 40 лет живет в палате и шариковой ручкой рисует картинки — это аутсайдер-арт, он не может быть современным искусством. Он не слышал о том, что есть какой-то другой мир, кроме палаты, и вот для этого придумано понятие «аутсайдер-арт». Когда мы находим интересных авторов и даем им студию, материалы, продакшн, ходим с ними по галереям, погружаем в контекст современного искусства, они постепенно начинают рефлексировать по поводу своего окружения. Сфера современного искусства начинает быть для них реальной окружающей средой — не больничная палата, а весь мир современного искусства. Они получают то, чего у них не было — информацию, поэтому они выходят за пределы своего заповедного пространства, в котором сидели. Мы имеем дело с художниками-аутсайдерами, но они не делают аутсайдер-арт.

Как правильно называть ваших художников?

Когда происходит что-то новое, ты не знаешь, как об этом говорить. Еще не найдены слова и не выработан дискурс. И этот дискурс мы формируем. Я сама лично как участник этого дискурса и, не будем скромничать, его создатель каждые полгода пересматриваю свой язык. И если мой первый пресс-релиз содержал в себе фразу «художник с ментальными особенностями», то очень быстро я поменяла эти слова, и они стали «художниками с особой ментальностью», потом эту формулу подхватили разные медиа, это интригует, а не отталкивает. Потом мне и это показалось ярким ярлыком и захотелось еще больше растушеваться в информационном потоке. И мы пришли к тому, что называем резидентов нашей студии художниками с непростым бэкграундом.

Мы имеем дело с креативными ребятами, у которых нет никакого шанса свою креативность развивать, проявлять и вообще преподнести свою идентичность, транслировать ее за пределы своей замкнутой системы. Всех наших резидентов объединяет одно — опыт социальной изолированности. У всех разные истории, которые привели их в аутсайд — зависимость, биполярка, попытка суицида, насилие в семье. Погружаясь в современное искусство, они получают возможность задействовать его инструменты для рефлексии собственного жизненного опыта.

Как вы думаете, Виталий Чистяков, чья выставка недавно прошла в Москве в Ruarts, все равно был бы художником, если бы у него не было диагноза?

Он и был художником до нас, создавал свои картинки в реабилитационном центре. Он ни секунды своей жизни не проводит без рисования и творчества, он этим живет, он просто фигачит нереальное количество контента ежедневно. Если он сидит на скамейке — он рисует, едет в метро — рисует. Когда мы показываем художников, мы делаем их видимыми миру, а мир уже сам решает, кто ему интересен. Наша задача — просто их показать, вытащить из небытия на поверхность.

А если мы говорим не про Виталия, а про других художников, они тоже до вашей студии занимались искусством?

Нет, таких мало. Такие, как Виталик и Зойка — вершина айсберга, топ-художники нашего объединения, у которых уже есть своя творческая биография, выставочная история. Есть очень много художников, которые не выходили за пределы этой студии, на широкую публику. Мы ищем для них форматы, в которых их можно было бы показать. Для подавляющего большинства это формат издательского проекта Aminazine, ежегодного сборника книг художников — зинов, в которых они себя представляют в виде графики, потому что дорасти до формата двухметрового полотна — это очень большой путь, и не каждый художник по этому пути пойдет. Издательский проект сейчас приоритетное направление, он стал наиболее релевантным, чтобы показывать художников в таком микроформате.

Как вы относитесь к масштабным выставкам в больших институциях, например в Еврейском музее и центре толерантности в Москве или в Русском музее в Петербурге?

То, что показывают под маркой аутсайдерского искусства, — с обязательным акцентом на том, что это художники с особенностями. Все это для узкого круга. На таких выставках очень мало народу, приходят только свои — родственники художников, их социальные работники и волонтеры.

Очевидно, что у галерей и больших музеев разные задачи. У галерей это взаимодействие в основном внутри профессионального круга, у музеев — популяризация произведений искусства. Вам интересен больше первый вариант?

Нас интересует востребованность художника. Наверное, мы менее амбициозны и не стремимся в Русский музей, поэтому я выбираю слово не «признание», а «востребованность», оно более ощущаемое.

Востребованность таких художников, которая происходит благодаря вашим усилиям, меняет их жизни?

Любая история успеха, которая автоматически вытекает из того, что мы назвали востребованностью, меняет их жизнь. Или, если чуть менее пафосно, меняет бессобытийный сценарий их жизни. Например, Кирилл Майданюк, попав в частную коллекцию, смог полететь с мамой в путешествие за границу. Они такого вообще не ожидали. Если бы Кирилл продавался как художник-аутсайдер, мы бы его продали за 100 долларов, но так как он действует в поле современного искусства, где есть свои сложившиеся конвенции, то тут получается, что его картина стоит в десятки раз дороже.

Или художник Артем Добродеев, будучи глухим художником, живущим в интернате в отделении с разрешением выхода по часам, смог продать работу, на эти деньги сделать себе загранпаспорт с визой и поехать в Европу.

Посетители выставки Виталия Чистякова в галерее Ruarts, узнав, что картины написаны художником с особенностями, заинтересовались ими больше. Как вы к этому относитесь?

Я это называю спекуляцией на понятии, сама от этого стараюсь держаться подальше. В современном искусстве, в которое мы влезли, никто художников таких не ждал, их туда не звали, никто за ними не приходил. Мы им помогли там появиться. И они заявили о себе в довольно амбициозном формате — в Центре современного искусства им. Сергея Курехина, потом в РОСИЗО 40 холстов у нас было. Сейчас уже начинают возникать галереи, которые хотят сотрудничать. Можно быть субкультурой, а можно быть частью культуры. Мы выбираем второе, именно поэтому Виталик Чистяков — это не аутсайдер-арт. У субкультуры аудитория всегда будет маленькой. Мы стремимся к тому, чтобы как можно больше людей из профессиональной среды видели наших художников.

Если «Гараж», скажем, предложит вам сделать отдельный павильон или департамент внутри своей структуры, связанный именно с аутсайдер-артом, пойдете на это?

Нет, я не уверена, что мы бы в это вписались, потому что это противоречит моей концепции. Мы никогда не участвуем в смотрах-конкурсах для художников-инвалидов, это не имеет отношения к тому полю действия, в котором мы хотим существовать и существуем. Это несовместимые вещи — выставлять Чистякова в Ruarts и вешать его картинки на поляне Царскосельского вернисажа. Надо определяться и выбирать — либо ты тут, либо ты там. Наш выбор очевиден.

Какая роль у вас при взаимодействии галерей и ваших художников?

При взаимодействии сторонних галерей мы берем на себя функции агентов художников, нагружаем себя ответственностью за них, потому что все вместе попадаем в поле коммерческой деятельности. Но лично я занимаюсь некоммерческими показами, которые предназначены для общего ознакомления с нашими художниками. Коммерческими занимаются те, для кого это профессиональная деятельность — галереи. Мы только договариваемся об условиях.

А юридически вы благотворительная организация?

Вообще по форме мы существуем как благотворительная организация, потому что ищем ресурсы и собираем их разными способами (меценаты, фандрайзинг, партнерские истории). У нас есть миссия — поиск и поддержка художников, которые никогда бы сами не смогли рассказать о себе. Мы создаем условия, в которых у них появляется такая возможность. Чтобы она появилась, нужно арендовать студию, краски сюда привозить, холсты заказывать и так далее. Вообще быть новым городским художником — это очень дорого. Например, приехать художнику из интерната сюда стоит 6 тысяч рублей, мы привозим их сюда и отвозим обратно каждую неделю. И, конечно же, мы упираемся в нехватку ресурсов.

Для привлечения внимания к проекту вы участвовали в 9-м Благотворительном аукционе фонда Cosmoscow, часть средств которого направлена «Новым городским художникам». Вы акцентировали внимание на социальном бэкграунде вашего художника, картина которого представлена в качестве лота на самом аукционе?

В некоторых случаях организаторы считают необходимым разъяснить фразы «опыт социальной изоляции» и «художник с непростым бэкграундом», чтобы было понятно, в пользу кого и чего они проводят аукцион. И, конечно, мы даем комментарий и не скрываем, что наши художники живут в интернате. На самом аукционе была представлена картина самой известной и яркой художницы нашей студии — Зойки, что говорит об успешной интеграции резидентов нашей студии в мир современного искусства.

И за сколько была продана картина Зойки?

За 3500 евро.

Фото: из личного архива Евгении Штиль, пресс-служба галереи Ruarts