Для слепоглухонемых детей мир пуст и беспредметен. Они не могут даже отделить свои внутренние ощущения от внешних, а значит, как-то выделить себя из окружающей среды. Есть ли у такого ребенка будущее? Можно ли вообще его чему-то научить?

Ответы на эти вопросы знают педагоги единственного и уникального в своем роде учреждения «Сергиево-Посадский дом-интернат слепоглухих для детей и молодых инвалидов», основанного ровно 60 лет назад, в 1962 году, учеными Иваном Соколянским и Александром Мещеряковым. Авторы единственного психолого-педагогического проекта, удостоенного Государственной премии СССР, разработали и опробовали свою методику в тогда еще Загорском детском доме.

До Соколянского и Мещерякова считалось, что в этом деликатном деле — обучении слепоглухонемых детей — лучше идти по пути наименьшего сопротивления, то есть посильной коррекции остаточного слуха и зрения, постановки устной речи и т. д. В результате дети могли хоть как-то зарабатывать себе на жизнь, в основном в сфере примитивного производства, но навсегда оставались вне общества.

Вразрез с принятыми установками Иван Соколянский и Александр Мещеряков решили доказать возможность обучения детей с потерей слуха и зрения вплоть до получения ими высшего образования. После проведенного ими в 1970-х годах эксперимента четверо воспитанников Загорского детского дома поступили на психологический факультет МГУ и продолжили заниматься научной деятельностью.

Соколянский и Мещеряков считали, что мышление человека имеет так называемую орудийную основу: простая ложка может дать ребенку доступ в мир человеческого мышления и языка, а значит, в мир литературы, философии и науки. Когда ребенок пользуется ложкой, его действия направляются уже не просто биологией, а формой и предназначением вещей. В этот момент и возникает человеческая психика. У слепоглухонемого ребенка она формируется в процессе овладения навыками, которые заключают в себе предметы быта. И только после этого становится возможным овладеть речью.

Недавно интернат был переименован в Государственное бюджетное стационарное учреждение социального обслуживания Московской области «Семейный центр имени А. И. Мещерякова». На территории площадью 10 гектаров несколько учебных корпусов, игровые площадки с качелями, песочницами, спортивными комплексами, мастерские, строится корпус для выпускников, есть даже теплицы, высажены кусты черной и красной смородины и разбит яблоневый сад. В столовой шумно, будто мы в обычной школьной столовке. В интернате есть дети, которые не видят или плохо слышат, но умеют говорить — благодаря им и создается видимость среднестатистического детского учреждения.

«Главный принцип работы с маленькими детьми — это совместная и совместно-разделенная деятельность», — рассказывает заместитель директора по учебно-воспитательной работе Ольга Александровна Дмитриева. Мы подходим к одному из столиков, Ольга Александровна берет ложку, лежащую перед мальчиком лет пяти: «Если ребенок не видит и не слышит, вот как Сережа, тогда включаются альтернативные средства общения. Как научить его кушать? Смотрите. Сережа, давай руку. Ему вкладывают в руку ложку и, если он слышит, говорят: “Сережа будет кушать”. Если он не слышит, ему предъявляют жест, жестом показывают, что он будет есть. Если он не видит, тогда ложка в руке ребенка, ваша рука на руке ребенка, и совместно с ним его учат есть, производить зачерпывающие движения. А потом педагог свою руку убирает, и ребенок начинает есть сам».

— А как Сережа поймет, что ему нужно идти в столовую?
— У нас очень четкий режим дня. Для этого существует система календарей, которая используется уже много лет. Первый вид календаря — очень определенный, четкий и последовательный. Он каждодневный, в нем каждый режимный момент обозначается для ребенка предметом или символом.

Ольга Александровна ведет меня в игровые комнаты. Здесь мы встречаем девочку лет шести-семи со светлыми косичками, которая доброжелательно здоровается. Ольга Александровна берет Вику за руку и подводит к столику, на нем лежит мешочек. Вместе с девочкой она развязывает веревочки мешочка и начинает по очереди доставать оттуда небольшие предметы. Первой достают маленькую игрушечную тарелку.

— Викуль, давай. Это то, что уже прошло, то, что уже было сегодня. Это тарелка. Что Вика будет делать? Вика будет кушать. Если ребенок способен повторить, значит, он повторяет. Если он не способен, значит, используется жест. С этим предметом Вика идет в столовую. Она знает, куда она идет, то есть деятельность для нее становится предсказуемой. И так по каждому виду деятельности. Этот мешочек — символ учебной деятельности. Вот шапка как символ прогулки, подушка — символ сна, дневного или ночного, ладошка — символ ежедневного занятия-приветствия. И когда деятельность выполнена, допустим, Вика попила, она убирает чашку вот в эту коробку. И переходит к следующему виду деятельности. И так с каждым ребенком в течение дня.

— Сколько нужно иметь любви и терпения. Сложно найти педагогов, персонал? У вас нет проблем с кадрами?

— Ну проблемы с кадрами в любом учреждении могут быть.

— А в чем самая большая трудность в вашей работе?

— Я давно здесь, поэтому мне легко. Тут работала моя мама. Я жила рядом, часто заходила к ней на работу и с детства привыкла общаться с детьми. Я уже сознательно шла учиться в Московский педагогический институт на специальность «дефектология» и работаю здесь с 1990 года.

— Сколько сейчас в интернате воспитанников?

— Около 200 детей с разной структурой нарушений развития. Мы с вами сейчас находимся в учебно-диагностическом отделении для детей с множественными тяжелыми нарушениями развития младшего возраста — от трех до восьми лет. В отделении пять отсеков, отсеки типовые, в каждом — две групповые комнаты. У нас группа — это четыре ребенка. Комнаты оснащены всем необходимым оборудованием, общая спальня, туалет и гигиеническая комната.

— Что значит с разной структурой нарушений развития?

— Дети с тяжелыми нарушениями зрения и слуха и не все разговаривают. Есть дети незрячие, у которых как бы физиологически слух сохранный, но собственной речи у них нет. У таких детей незрелая кора головного мозга, а именно она отвечает за собственную речь, но восприятие речи в бытовом контексте у них сохраняется.

— Чему их можно научить?

— В первую очередь это, конечно, навыки самообслуживания. Но не только: у нас все учителя имеют специальное педагогическое образование. Это дефектологи — специалисты, помогающие детям, страдающим психическими и физическими недостатками, адаптироваться в обществе. Есть дефектологи-логопеды, это коррекция именно речевых нарушений, есть учителя для детей с нарушением слуха, тифлопедагогика — для детей с нарушением зрения, олигофренопедагогика — для детей, у которых снижение интеллектуального развития.

— Все обучение проходит на ощупь?

— Нет, существуют определенные методики. Читать и писать на ощупь научить очень сложно. Для незрячего ребенка, у которого зрительных представлений никаких нет и он не может подражать, к примеру, взрослым, основным принципом работы будет именно обучение практическим действиям навыка самообслуживания — это то, о чем я говорила — совместно-разделенная деятельность.

— Но, видимо, раз у них нет опыта, они могут быть очень творческими и что-то изобретать и придумывать сами?

— Безусловно, потому что вступают в действие другие компенсаторные возможности организма. Известно, что у человека, лишенного зрения, другие органы берут на себя эту утраченную функцию, поэтому обостряются другие способности — очень часто хорошо развит музыкальный слух.

— У вас есть выпускники, которые проявили способности к музыке?

— Да, и продолжают сейчас учиться в Курске, там есть музыкальное училище для незрячих, и наши ребята там делают успехи, кто-то уже окончил. Одна наша выпускница продолжает получать образование уже в институте во Владимире.

— Есть ли такие, кто поступил в высшие учебные заведения по другой специальности?

— У нас была группа воспитанников, которые окончили Павловское училище для лиц с нарушением слуха под Санкт-Петербургом. По специальности «художник-оформитель». Есть окончившие Абрамцевское художественно-промышленное училище. А есть выпускники, окончившие педагогические институты, и сейчас они работают у нас педагогами. Есть те, кто окончил социальный колледж: юридическое направление, таких не много, но есть.

— Мне кажется, юриспруденция — это и для обычных людей сложно. Как же будут справляться ваши выпускники?

— Важно, чтобы были сохранены речевые функции, чтобы они умели читать и писать.

— А читать и писать они будут и без зрения?

— Ну а как же! У нас же существует специальная методика обучения по системе Брайля, рельефно-точечный тактильный шрифт, предназначенный для письма и чтения незрячими и плохо видящими людьми.

Я прошу показать мне, как читают по этой методике. Мы проходим по длинным коридорам через большой просторный вестибюль. Здесь установлены план эвакуации, обозначенный специальными метками, и информационные доски по Брайлю. Везде есть выпуклые стрелочки по стенам.

— Это уже для обученных детей, — комментирует Ольга Александровна.

— А если ребенок еще не обучен и не знает, куда идти?

— Самые маленькие начинают с того, что их, конечно, передвигают за руку, но при этом задают направление. Везде установлены поручни, которые помогают детям, есть метки для незрячих. Вот тут написано: дверной проем, правая часть двери, левая часть двери. Для тех, у кого есть остаточное зрение — подсвечивающиеся элементы — световые ориентиры. И, конечно, есть специальная методика обучения ориентировке в пространстве.

Мы входим в класс, где 11-летний Святослав читает «Робинзона Крузо» Дефо.

— Одна точка — это буква, — объясняет Ольга Александровна, — и по такому же принципу выкладывается вся строчка. Для изображения букв в шрифте Брайля используются шесть точек. Точки расположены в два столбца. При письме точки прокалываются, и поскольку читать можно только по выпуклым точкам, «писать» текст приходится с обратной стороны листа. Текст пишется справа налево, затем страница переворачивается, и текст читается слева направо. Святослав, покажи, пожалуйста, как ты читаешь?

Перед мальчиком коробка с гвоздиками. Святослав смотрит прямо перед собой и «читает» руками практически без запинки: «Вот когда я оценил удобство иметь домашний скот: моя мысль держать коз в загонах была поистине счастливая мысль. Стрелять я не смел, особенно в той стороне острова, где обыкновенно высаживались дикари: я боялся всполошить их своими выстрелами, потому что если бы они на этот раз убежали от меня, то, наверное, явились бы снова через несколько дней уже на двухстах или трехстах лодках, и я знал, что меня тогда ожидало».

— Это ты уже столько прочитал? Считается, что ты быстро читаешь? — я смотрю на Ольгу Александровну, она кивает.  Достает со шкафа печатную машинку: «Когда пишут, есть специальная печатная машинка, или пишут на приборе. На машинке проще писать, единственно сложнее вставлять и вытаскивать, на приборе идет зеркальное отражение. Грифель — такой удобный для пальцев механический штыречек, он похож на шило. Умещается в кисти руки».

— Святослав, может быть, ты тоже станешь писателем? — спрашиваю я.

— Нет, — смеется Святослав, — чем я еще люблю очень заниматься, так резиночками для браслетиков. Браслетики я плету очень быстро. У меня специальные скрепышки есть, — мальчик протягивает мне пакетики и спрашивает:

— А тут какого цвета? Прозрачные?..  А в этом пакетике?..  Цветные? Ага, понятно…

— У тебя, наверное, очень хорошая память?!

Я фотографирую Святослава на память. Он разрешает. Ольга Александровна поясняет:

— В основном у нас дети родительские, поэтому их снимать нельзя. А Святослав — ребенок без родителей. Поскольку мы долго были федеральным учреждением, дети принимались к нам на обучение со всей страны. Мы продолжаем это делать, несмотря на то что теперь являемся учреждением Московской области, так как остаемся единственным подобным заведением в России. Некоторые родители забирают детей на выходные, кто-то, кто живет далеко — на каникулы.

— У вас такая большая территория.

— Да. У нас четыре отделения, каждое находится в своем корпусе. Один блок для малышей до восьми лет. Они потом переходят в учебно-коррекционное отделение — это школа, где дети обучаются по адаптированным основным образовательным программам. До 18 лет. Отделение социально-коррекционное — у нас все 200 воспитанников включены в образовательную деятельность, все обучаются по разным программам — адаптированным для детей с нарушенным слухом и с нарушенным зрением. Кто-то обучается по программам массовой школы. Но и в социальных программах больший упор делается на социализацию воспитанников, на формирование профессиональных навыков. Есть еще медицинский корпус, теплицы, где дети сажают в основном цветы, и у нас очень много мастерских. Есть ткацкая, свечная, керамическая. Работы выпускников потом идут на оформление выставок, на городские фестивали, конкурсы, бывает, продаются на благотворительных мероприятиях. Это творчество. Эти мастерские именно для развития творческих способностей и, конечно, социализации. Строится реабилитационный центр для тех, кто закончил, после 18. Они там будут жить и работать.

Мы подходим к витрине с серебряными и золотыми кубками и вазочками. Ольга Александровна с гордостью смотрит на нее. Там и правда огромное количество наград. И я понимаю, что за этим стоит.

— У нас есть ансамбль «Преодоление», он состоит из наших воспитанников и педагогов. Это ансамбль, в котором незрячие дети поют, а глухие дети, которые не имеют возможности петь, сопровождают пение жестами. Дети участвуют в творческих соревнованиях. Вот это призы за наши победы и участие в разных масштабных мероприятиях. Эти за соревнования по плаванию…

— Они чувствуют себя счастливыми, как вы думаете?

— Наши дети? Я думаю, что да. Конечно. И мы себя чувствуем счастливыми. Дети разные по степени тяжести своего заболевания, но понимаете, вот когда сделан маленький шаг, когда он научился ложку донести до рта, а до этого его кормили из бутылки, хотя ему уже шесть или семь лет, любой малейший успех ребенка — это победа, радость и правда счастье. Конечно, это не день, не два, и, конечно, это кропотливый труд, но вот он донес эту ложку до рта, и мы рады. Радуешься как за своего. Даже больше!

Фото: Наталия Журавлева, sergey-mironov.livejournal.com