«А может, лучше пойдем в магазин?» — спрашивает Кира.

Это мы были в Питере. Я предлагал Эрмитаж, дворцы всякие, культурные учреждения. Но в Эрмитаже моя восьмилетняя дочь уже бывала, в театре мы были накануне. Теперь дочь хотела шопинг. Раз хочет — значит, шопинг. Деньгами я запасся, я же крутой папа.

Отправились в Гостиный двор. Народа совсем никого, хорошо. Кира ходит среди рейлов, высматривает. Ну я рядом, с доброй и мудрой улыбкой. То есть мы примерно как в фильме «Красотка», только с поправкой на родственные отношения и русскую зиму.

«Кира, — говорю заботливо, — тебе нужна еще одна теплая шапка. Вон смотри, их тут полно!»

Кира отмахивается: «Нет, эти мне не нравятся».

— А вот же смотри, розовенькая, очень милая, чистая шерсть.
— Пап, она мне не нравится.
— Ты же розовенькое любишь!
— Пап, я давно не люблю розовое.

Раньше-то хорошо было. Дивное время. Приходим с ней в магаз, я набираю штанов, юбок, маек. Лишь бы розовенькие. И на кассу. Кира не спорит. Носит все, что купишь. Можно даже без нее покупать, благодать. Но лет в шесть идиллия закончилась. Кира стала противной девчонкой. «Это не хочу, это дурацкое». Ужас. Отцовская драма. Шучу, шучу. Просто теперь надо идти за ней следом, робко высказывая предложения типа: «А вот платье с Эльзой, не хочешь?»

Кира оборачивается, взгляд саркастический: «Пап, какая Эльза?»

— Ну ты же любила принцессу Эльзу.
— Пап, мне не пять лет, я давно не люблю никакую принцессу.

Блин, ну почему все так стремительно и бесповоротно? Мне же хочется, чтобы она была все той же девочкой в розовом, чтобы принцессы, чтобы всякие глупости, чтобы сказка никогда не заканчивалась. А у нее теперь усмешки подростка, она сидит в тиктоке, считает отца милым, но совершенно отсталым чуваком, который не шарит в стиле и моде (а я ж, блин, работал в Vogue и Harper’s Bazaar). И ей только восемь с половиной. Что будет дальше? Ой нет, лучше не думать. Лучше тихонько за нею.

— Кира, смотри, вот милая юбочка.
— Нет, мне не нравится.
— А тут молния очень прикольная.
— Пап, ну купи себе и носи.

Она еще иногда шутит дико смешно. Дерзит, конечно, но правда смешно. Наконец замирает у черных штанов. Широких, с какими-то иероглифами. Вот эти ей нравятся. И еще толстовка, черная же, с надменной манга-девицей. Мне, наверно, не очень все это нравится, но я помалкиваю. Это ее решительный выбор, а я могу купить себе юбочку, как дочь и советовала. Не надо лезть к детям со своими мнениями о прекрасном, особенно к девочкам.

Та же Кира на днях упросила меня купить нелепую утку в круглых очках, игрушку. Я стал посмеиваться, что вообще странно в ее возрасте покупать мягкую уточку. Но Кира быстро мне объяснила: эта утка дико популярна в тиктоке. А что я понимаю в тиктоке и утках? Да ничего, я даже слово «роблокс» не понимаю совсем. Слово «визбор» я знаю, а «роблокс» уже нет.

Короче, набираем вещей, шагаем в примерочную.

«Стой тут, — командует дочь, прячась за занавеской. — Только никуда не уходи».

Конечно, я буду стоять. Дочка, милая, я всегда буду рядом. Даже когда тебе будет шестнадцать и у тебя будут тусовки, влюбленности, драмы. И когда тебе будет двадцать пять и я буду тебе уже не так нужен. И когда тебе будет…  Ну сколько я протяну, столько и буду. И даже когда не станет меня, я все равно буду рядом — подмигивать со старых фоток, дурачиться на случайных видосах, шуршать в забытых рисунках. Никуда я не денусь, всегда буду рядом с тобой. Я же крутой типа папа.

… Кира выглядывает из-за занавески: «Что-то тут с пуговицей… »

И я помогаю ей застегнуть пуговицу на джинсах со стразами. Нет, ты все-таки еще маленькая, гордячка моя. Как хорошо, что я тебе нужен пока даже в таких мелочах.

Когда мы накупили всего, я спросил: «Ну что, куда дальше? Может, уже в Шереметьевский дворец?» — «Ладно, теперь можно во дворец».

Я держал ее за руку крепко: в Питере скользко. Она еще не стесняется ходить со мной за руку, и это тоже ведь счастье. А я совсем не крутой. Я отец-подкаблучник, но эта участь мне нравится.