«А теперь — Shura!» Певец выходит на сцену, в крупных очках, улыбается. И все кричат, визжат, достают телефончики. Зал озаряется экранами смартфонов, которые перебивают свет прожекторов.

Я встал у стены, чтоб ненароком не уронили. Не скрою, это было для меня испытанием. В 10 вечера я обычно дома, с теплой кружкой, готовлюсь ко сну. А здесь — клуб «16 тонн», большая толпа, все пьют и шумят. То, что мной, занудой, оставлено в прошлом, где-то рядом с анекдотами про новых русских и турецкой курткой, заляпанной амаретто.

Идея была проста — заглянуть в клубы юности. Где мы когда-то бесились. Выяснить, что там сейчас, взглянуть осторожно из моей прочной капсулы. В Москве их осталось немного, совсем единицы. И удивительно, что остаются.

Вот те же «16 тонн», которые открылись в 1996 году. И живут уже в третьей эпохе. Выжили в буйные 1990-е, в гламурные нулевые, а теперь — ну понятно, что нынче. Видимо, это самый древний клуб Москвы. Пару лет назад скончался даже легендарный «Найт флайт» на Тверской, который открылся еще в 1991 году, и зарубежные гости столицы любили там знакомиться с большегрудыми русскими девушками. Так что можно считать «Тонны» уже чем-то вроде особняка Шехтеля или дома Мельникова, туристов водить.

Больше того: с момента основания там все тот же арт-директор, Владимир Морозов. Который сам чуть удивляется, что клуб жив-здоров, но видит причину исключительно в качестве музыки. Там всегда очень хорошая музыка. Там много кто начинал. Например, еще мало кому известная Земфира.

«Тонны» были одним из первых клубов, изготовленных в стиле британского паба. Мы тогда за границы не ездили, пабов не знали, так что в «Тоннах» нам открывался неведомый мир и разливалось хорошее пиво. Забавно, но те, кто ходил сюда в конце 1990-х, теперь наверняка приводят взрослых детей: «Сынок, тут прошла моя юность… » Шутка. Дети сами приходят.

«У нас в одном пространстве нормально сосуществуют люди, которые любят Гарика Сукачева и группу “Электрофорез”, — говорит Морозов. — Вон на их концерте недавно были одни девчонки-студентки».

А я намеренно пришел на Шуру — символ эпохи, когда все сверкало-искрилось. И я еще много бухал, а спать ложился под утро. Там, где оказывался. Но о Шуре чуть попозже.

Насчет побухать. В «Китайском летчике Джао Да» я сейчас впервые, кажется, был трезвым. Открылся клуб в 1999 году, с тех пор на том же месте и даже сильно расширился. Но не изменился. Мне показалось, что даже столы и стулья все те же, хотя я уточнил: нет, другие. Да и мог ли я тогда запомнить какую-то мебель? Сюда с друзьями мы заваливались уже хорошо «подготовленные». Было дурным тоном являться на концерт трезвым. Это себя не уважать. Отсюда меня, как правило, выносили. Но я упрямо возвращался, потому что тут было весело.

Клуб открыли мама и сын — Ирина Паперная и Алексей Паперный. С Ириной тут я и познакомился, хотя момент знакомства навсегда утонул в рюмке текилы. Но Паперную всегда здесь можно было встретить, с ее неизменной улыбкой. В преклонном совсем уже возрасте она ухитрялась оставаться девчонкой, тусовщицей. Кем она была в этом клубе? Арт-директором? Продюсером? Промоутером? Дурацкие определения. Ирина Борисовна там была всем — мамой, хозяйкой, подругой для всех — сотрудников, музыкантов, их друзей, вечно пьяных шалопаев вроде меня. Ирина Борисовна из тех, кто незаметно создавал город, среду обитания, делал ее человечной и обаятельной. Ее не стало ровно год назад. В клубе остается ее фотография — конечно, с улыбкой. И я ей улыбнулся в ответ.

«Летчик» выжил без Ирины Борисовны, концерты там беспрерывно, иногда два одновременно за вечер, на разных площадках. В мой приход играла группа «Дочь Монро и Кеннеди». Кстати, хорошая. Публики было немного, в основном ветераны типа меня. А гонорар музыканты получали от зрителей, там ходил бойкий чувак с шапкой по кругу, и всякий кидал, сколько хочет. Что вполне себе мило, хотя не уверен, что много.

Была лишь одна проблема. Я, как дурак, пришел вовремя. Сказали: начало в семь тридцать, ну я и пришел, забыв, что в таких местах вовремя не начинают. Было пустынно. Сидел я один, что-то скучно жевал. Вообще моя затея с клубами возникла еще до мобилизации. А после 21 сентября многие заведения потеряли клиентов. Говорят, в среднем 20–30%. Видимо, их завсегдатаи теперь в Ереване, Тбилиси, Стамбуле и Тель-Авиве. Но дальше в «Летчик» зрители стали подтягиваться, даже были знакомые, иронично спросили: «Так и не пьешь?» И потеряли ко мне интерес.

В клубе «Пропаганда» тоже сильно поредели ряды. Я был там в пятницу вечером, когда самый разгул, специально выбрал момент. Нет, люди были, играл какой-то диджей, все что-то ели и пили. Но я озирался вокруг и не мог разобрать, что тут за публика.

«Пропаганда» тоже из давних, открылась в 1997-м. И была дико модной. Помнится, однажды я позвал туда девушку, она была с ходу покорена: «Ого, какое место!» Я лишь улыбнулся, как благодушный Паратов: «Ну я же знаю, Лариса Дмитриевна, куда надо ходить» (та Лариса Дмитриевна была в кожаных джинсах, что очень украшало танцпол). Но вот теперь? Кто эти люди? За столом рядом выпивали девушки лет сорока, но совсем без огонька. За другим уселись чуть ли не застенчивые подростки, они даже вынуждены были показать официанту паспорта, чтобы он принес им вина. А еще за одним — ну совсем загадочные персонажи. Они походили на бригаду рабочих, которые отмечали завершение ремонта в квартире. Один был в спортивном костюме «адидас», явно главный, наверное, бригадир. Он всем разливал. Правда, по четвергам тут играет легендарный диджей Санчес, и тянется это уже больше 20 лет.

Ах да, как я выяснил, гей-вечеринки тоже остались. Кому интересно — сами узнайте, когда. Всезнающий гардеробщик поведал, что ночами, конечно, танцуют, есть молодежь, но «уже не как раньше».

Как раньше — это в «Петровиче». Да, конечно, я не мог его пропустить. «Петрович» еще в 1997 году открыли два политтехнолога и художник Бильжо. В подвал во дворе на Мясницкой потянулись творческая интеллигенция и ее друзья с подругами. Получить членство клуба было непросто для обычных парней вроде меня, поэтому меня сюда приводили.

О, «Петрович», убежище блистательных алкоголиков и очаровательных тунеядцев. Помню, не раз там видел Михаила Леонтьева, тогда еще большого друга всех поэтов-художников. Впрочем, я нажирался не хуже, чем он, и приставал к блондинке-официантке.

«Петрович» тоже феномен для Москвы, где все меняется даже быстрей, чем промежуток между первой и второй. Давно забыты «Пилот», «Метелица», «Манхэттен-экспресс», «Птюч» и ОГИ. Сгорел к черту «Дягилев» и закрылся «Вермель». А этот подвал на Мясницкой держится, как бастион, ощерившись веселыми пьяными мордами. Все тот же нелепый «коммунальный» дизайн, творенья Бильжо и меню в алых папках. Меню неизменно. Это меня очаровало вконец. Я увидел то же сало на кусочке черного хлеба, ту же селедку с картошкой, оливье, холодец и мою ненаглядную хреновуху. Ел я селедку, уминал холодец, закусывал салом, только не пил хреновуху, что, конечно, досадно, ибо гармонии я не достиг. Того состояния, когда бросаешься в пляс под ненавистные советские песни.

Леонтьев, правда, давно не ходит сюда. Бильжо не в России. Но в целом люди все те же, лишь постарели изрядно. Поэтому могут спокойно бухать — мобилизация им не грозит. Один при выходе растянулся на лестнице и вряд ли бы встал, но друзья помогли (я и сам тут падал не раз. Вообще не рухнуть на лестнице «Петровича» — это считай и не был московским интеллигентом). Говорят, скоро тут будет опять играть легендарный Рыженко на своей буйной скрипке, уезжал на лето. Здесь время остановилось и застыло блаженно, как холодец.

… А Шура в «Тоннах» запел про дожди. И люди взревели от счастья. Три хмельные дамы возле меня извивались вовсю, ухитряясь держать бокалы с вином. Одна — внимание! — в бинтах на лице: явно после какой-то пластической операции. Слегка омолодилась, наверно. Да, на концерте была та публика, которая балдела от Шуры четверть века назад. Которой хотелось вернуться обратно хоть на пару часов. Когда Шура еще был прелестно-беззубым, когда все было просто и ясно, жизнь впереди. В те мирные 1990-е годы. Но отшумели летние дожди. Будем очень долго зимовать.