Она была искусствоведом, специалистом по раннему Возрождению, знала пять или шесть языков. Общался с ней я редко, но исключительно благоговейно, даже робел. Назову ее Анной Витальевной — имя у нее было другое, но здесь это не важно.

Она была превосходной рассказчицей — низким голосом, очень неторопливой. Кажется, именно от нее я впервые услышал имена Филиппо Липпи и фра Беато Анджелико. И да, у нее были превосходные альбомы, кто-то привозил из Европы.

Не знаю, чем был ей интересен такой юноша, как я, тем более что Ренессансом тогда не увлекался никак. Но она говорила не только о проделках гениального озорника Липпи. Любимым ее зачином было: «Знаете, Алексей, когда ваша бабушка еще не родилась… », ну и далее следовал рассказ о годах ее юности, друзьях ее юности, приключениях ее юности и всяком таком. Я слушал, кивал, при этом страшно боялся задать какой-то вопрос, который бы выдал во мне не слишком образованного балбеса. Да, я чуть побаивался Анны Витальевны с ее мхатовским басом. Ну будто я простолюдин, до которого снизошла благодушная княгиня.

Однажды в пылу рассказа о каком-то печальном событии очень далеких годов Анна Витальевна на секунду задумалась, как бы точнее его охарактеризовать. И вдруг усмехнулась: «Короче, это был совершенный п…ц».

Я вздрогнул. Специалистка по кватроченто, «подруга» самого фра Беато Анджелико произносит это немыслимое в ее аристократических устах слово. Но я не ослышался. Анна Витальевна произнесла его четко, у нее вообще была отменная дикция, несмотря на преклонные годы.

Она увидела мою реакцию: «Алексей, ну что вы право! А как еще можно обозначить ту ситуацию, чтобы точно, емко, кратко и чтобы вам стало понятно?» Я улыбнулся: «Действительно, никак».

Дальше выяснилось, что моя дорогая Анна Витальевна была совсем не чужда «теплого матерка», как она его называла. Она это делала нечасто, но по делу, изящно, затягиваясь сигаретой. И, что интересно, дальше наше общение с ней пошло куда живей и — как бы это назвать? — родственней, что ли. Она и впредь инкрустировала речь этими вербальными драгоценностями, что мне очень нравилось в ее благородных устах. Ей это шло.

Собственно, рассказ о далекой Анне Витальевне был лишь долгим и витиеватым предисловием к недавнему выводу европейских ученых, что крепкая брань — это вовсе не удел «низших слоев». Нет, это наш спасительный психологический механизм. Что он даже способен быстро наладить доверие между малознакомыми собеседниками, поведали ученые об этом в интервью The Times. Замечу: то были европейские ученые, ну что там для них «крепкая брань»? Слово merde? Или fuck? Да не смешите.

Нет. У нас есть свой многовековой «спасительный механизм». И не какая-то там общеупотребительная «жопа». Кого удивишь на Руси жопой? Да, наше спасение — тот самый русский мат. Быть может, одно из главных достижений русской цивилизации, ну помимо там балета, таблицы Менделеева или романов Толстого. Кстати, граф Толстой был тот еще матерщинник и это дело очень любил, вставлял в речь легко и просто. Писал-писал о душевных метаниях Анны Карениной, а потом выйдет поболтать с кем-то из приятелей и как вставит звонкое слово, будто станционный колокол прозвенит на всю Ясную Поляну.

Мат — это самая ядерная энергия нашего языка. Физики отдыхают. Слова эти очень просты, но по-своему чарующе красивы. А сколько от них производных, мы же на одних приставках и суффиксах можем творить лингвистические чудеса. И, главное, они незаменимы. Надо обозначить ситуацию только так и не иначе. Не фигово, не гадко, не хреново, а…  ну сами подберите слово.

В моей жизни сложилось так, что я не матерился очень долго, лет до восемнадцати точно. Не любил. Рос среди хулиганов Люблинского района и не матерился, за что слыл парнем не очень полноценным. Там у нас это был просто язык общения. Возможно, моему раннефилологическому уху это и претило: мне не нравилась речь, которая вся состоит, по сути, из однокоренных слов. (Как сейчас мне не нравится речь подростков, которую я слышу повсеместно, включая скамейки на детских площадках. Они пользуются матом неумело и тупо, без огонька и блеска, что досадно. Будто дешевым пивасом вокруг поливают.)

Лишь позже я оценил всю прелесть нашего мата. Особенно когда стал общаться с людьми глубоко интеллигентными, поэтами и художниками, которые мат использовали как та же моя Анна Витальевна. Ювелирно и по делу.

Да, формула проста: мат надо просто использовать разумно. Не превращать в язык ежеминутного общения, но делать средством эффективным и ярким. Тогда он работает по-настоящему. Ну возьмите хоть легендарные комменты отлученного от сети Ройзмана. Одно слово — и все описано идеально.

Или такая ситуация. Вы беседуете с человеком, с которым задумали проект. Стартап, простите за выражение. И вроде обо всем договорились, остается буквально договор подписать. А он вдруг начинает пороть чушь, выясняется, что он не «так понял» — короче, ничего не складывается. Можно пытаться корректно и нудно объяснять ему, что вы не о том договаривались. Мы же все тщимся быть «мастерами коммуникаций». Выстраивать нарративы, снова простите за выражение. У нас коучей и психологов уже больше, чем шахтеров. Но это время, нервы и вообще не хочется больше иметь дел с этим странным человеком. Тогда проще всего сказать, твердо и вежливо: «Уважаемый Аркадий Иванович, а идите вы на… » Конец связи. И Аркадий Иванович сразу все понял, и вам больше не надо тратить время на обременительную «коммуникацию». Все ясно, все свободны.

Материться вообще полезно для здоровья. Это наша русская психотерапия. Это как раскрытие чакр, снова простите за выражение. Кто-то медитирует на берегу теплого океана, а мы задорно материмся, когда лютой зимой видим фотографии, как некто медитирует на берегу теплого океана. Каждому свое. Знаю полно людей, которые никогда не делают это публично. Считают делом малопристойным. Особенно женщины. Но после тяжелого, допустим, телефонного разговора, уже наедине с собой, эта женщина вдруг громко крикнет: «Да что за х…я!» Не «Что за вопиющее безобразие!», не «Ах, какой он негодяй!» — нет, это вообще не работает. А вот так — кратко, смачно, однозначно. И женщине сразу легче, она будто взлетает над Москвой как Маргарита, ставшая ведьмой.

Материться надо. Сказал — и отлегло. И даже вроде дела стали налаживаться. И даже несносный Аркадий Иванович вдруг позвонит: «Извините, я все-таки был не прав, давайте встретимся».

Но все же как филолог уточню: материться надо только по делу, не громко в публичных местах, не в присутствии детей и сотрудников правоохранительных органов — могут привлечь.

Быть может, Россия и держится столько веков только благодаря мату. Иначе бы сгинула давно. Словно Византия какая-нибудь.

И что в нем такого? Не баллистические же ракеты. Ну просто набор звуков. Обычных русских гласных и согласных. Не мантры какие-то. Но без них мы как Пушкин без Болдинской осени, как Плисецкая без «Умирающего лебедя», как Высоцкий без гитары, как Пугачева без Галкина, как Раскольников без топора.

… А та самая Анна Витальевна как-то призналась мне, закурив: «Знаете, у меня была очень непростая судьба, очень. Похоронила трех мужей. Нет, я не жалуюсь, я очень много сделала, хоть меня не печатали годами. И я же имела дело с прекрасным, с фра Беато Анджелико и Филиппо Липпи. Но хрен бы с ним, с Ренессансом — думаю, именно благодаря мату я и прожила такую долгую и — могу теперь признать — счастливую жизнь. Иначе бы загнулась лет сорок назад. Или спятила еще раньше».

Вместо «хрен» она произнесла, разумеется, другое слово.