Участники «Квартета И» Леонид Барац и Ростислав Хаит рассказали «Москвич Mag» о сериальном дебюте, который родился из признания Максима Виторгана, что он «средний», о том, как история друга-банкрота, бизнесмена Вадима Беляева, потерявшего холдинг «Открытие», стала новым спектаклем, и патриотично признали: «Кино в России не дерьмо!» 

Под конец прошлого года у вас вышли две премьеры: дебютный сериал «В Бореньке чего-то нет» и новый спектакль про финансовую корпорацию «Открытие». Меня традиционно мучает вопрос: почему за тексты всегда ответственны вы вместе с Петрейковым, а Ларин и Демидов остаются в стороне?

Ростислав: Это выкристаллизовалось естественным путем — втроем писать проще, так наибольший эффект. Саша Демидов — человек индивидуальный, ему нравится писать и держать ответственность самому. Камиль тоже недавно начал писать и отдельно нашел свою нишу. А поскольку мы втроем пишем лет двадцать пять вместе, то так оно до сих пор и выруливается — как сложилось, так и держится.

Конечно, на каких-то этапах зовем ребят, показываем им, что выходит, обсуждаем это. Такой уклад работы оптимален и дает максимальный КПД.

Леонид: Ребята — первые слушатели и вносят много полезного.

Получается, у вас, пишущих, некий контрольный пакет акций? Раз текст мой, то и решающее слово тоже. Топ ногой.

Леонид: Нет, конечно, мы себе такого не позволяем. Как называется наша система отношений — авторитарная она или демократическая, — я не хочу определять. Определив, можно разрушить.

В офисе мы уже больше 20 лет работаем в такой конфигурации: Сережа Петрейков — за компьютером, мы со Славой — по бокам. Получается, фактический отбор за Сережей — он же печатает.

А при создании спектаклей у нас режиссерско-студийный метод. Хотя слово «создание» очень пафосное. Повторюсь: разбирать на детальки не хочу — боюсь не собрать.

Ростислав: Каждый из нас понимает, что мы как коллектив интереснее, чем любой из нас в одиночку. По крайней мере так декларируем, а внутри хватает ума и рациональности не менять ситуацию, когда многое получается.

И что же, не обидно, что шутки написаны вами, а воспринимаются как коллективное творчество?

Леонид: Мне не просто не обидно, а невероятно приятно. Я очень люблю свое дело и считаю себя скорее драматургом. Победа на драматургическом поле мне важнее, чем на актерском. И когда наше общее дело хорошо воспринимается, я счастлив больше. Это звучит кокетливо, но тем не менее это так. Мне важно, чтобы итог был воспринят. А кому какая мысль принадлежит и кто это произносит — не важно. Лишь бы мысль была услышана зрителем.

Перетягивание одеяла…  Конкуренция всегда есть, особенно между мальчиками. Но никогда не было театрального подсиживания или зависти — мы всегда чувствовали общность. Умножали друг друга, а не делили ревностью.

Недавно на Start вышла финальная серия сериала «В Бореньке чего-то нет»: все восемь эпизодов Виторган, который по сюжету режиссер Максим, мучится, что кино в России — дерьмо…

Ростислав: Виторган мучится не что кино в России дерьмо, а что он дерьмо. Это разные вещи. Он видит, что есть разные режиссеры, которые делают нормальное кино, не отреклись от собственных идеалов и убеждений в отличие от него. Хотел одно, а делает совсем другое.

Да и вообще кино в России не дерьмо! Я в этом абсолютно убежден. Самым тяжелым был период с конца 1980-х по начало 1990-х, когда рушилась страна. Непонятно, о чем писать. Времени как такового не было. В политике безумно интересно, а в обычной жизни не было опор, от которых человек мог бы оттолкнуться. Безвременье с точки зрения эстетики. Но даже тогда умудрялись делать что-то хорошее: «Облако-рай» и «Любовь» Тодоровского, «Маленькая Вера» и другие прекрасные фильмы. Кино в России совсем не дерьмо…  А уж советское! Мне было лет восемь, когда мы пошли с родителями на «Осенний марафон». Все говорили, что это шедевр, я поддакивал. Восхищался: «Какое кино!» — хотя ни хрена не понял, почему это гениально. С тех пор смотрел его раз десять и с полным основанием могу утверждать: да, это великий фильм. Советское кино создавалось вопреки ситуации: свободы нет, а большие фильмы снимаются. Оказывается, так тоже бывает.

То есть вы никогда не ощущали предвзятости к отечественному кино как к чему-то (полагаю, благодаря бесконечным «Разбитым фонарям» Кивинова и всему массовому, что они породили) бездарному?

Леонид: Это много лет назад поменялось серьезным образом, вы уж совсем давно берете. У нас и мейнстрим интересный, и авторское кино — можно назвать перечень фильмов и имен. Брезгливость ушла. Я помню, когда вышли «О чем говорят мужчины», нам писали, что это единственное, что можно смотреть из российского кинематографа. Но все в прошлом — сейчас есть на что потратить время. Только в этом году вышли «Разжимая кулаки», «Купе номер 6», «Капитан Волкогонов бежал», и это далеко не все. Хотя есть и вещи, за которые стыдно, но они встречаются в любой киноиндустрии.

Однажды я показывал одной девушке монолог Петренко из «20 дней без войны» — великий монолог в фильме великого режиссера Алексея Германа-старшего. И она сказала, что хоть это замечательно и грандиозно, но монолог Камиля из «О чем говорят мужчины» сильнее. Мне хотелось ее убить. Вернее, меня разрывали два чувства: с одной стороны, гордость, а с другой — злоба и гнев: какое ты имеешь право сравнивать наши мысли, перенесенные на экран, с великим кино?!

Мы по-прежнему переносим наши мысли на экран, отдавая все умелому режиссеру на откуп. Чем умелее режиссер, тем больше это похоже на кино. И Дьяченко, и Нужному, и Фомину удалось превратить это в кино. Для нас это кино, для киношников — что-то отдельное. И я не злюсь, как раньше, а горжусь этим. У меня просто нет другого выхода.

А сериалы, о которых все традиционно иронизируют, наша национальная черта?

Леонид: Не национальная, а общечеловеческая — потреблять что-то простецкое и маргинальное. Причем я говорю даже не о теме, а о способе подачи. Маргинальная тема в «Горько!» решена настолько блестяще, настолько это хорошо сделано, что «Горько!» — прекрасное кино, а не проходная комедия. Некоторые близкие мне люди перепутали маргинальное и маргинальное с высоким художественным вкусом и не восприняли его. Хотя это здорово сделанное, трогательное, умное, хорошее кино.

Кстати, «Елена» Звягинцева — выдающаяся картина про победу нового маргинального над старым интеллигентным. Замещение одних людей другими: лучших меняют на худших. Можно вспомнить и «Тесноту» — сокуровская мастерская дает блестящие плоды киноискусства…

Вам, к слову, близка позиция Александра Николаевича в разрезе недавних политических событий?

Леонид: Сокуров болеет за страну, за то, что происходит внутри нее — резкое высказывание, за которое зацепился Владимир Владимирович, в прямой дискуссии было неуместно — согласен. Тут Сокуров зашел на проигрышную для себя территорию. Говорить про роспуск территорий страны главе государства — слабый ход. Есть масса аргументов, почему это не надо делать — тот редкий случай, когда я скорее за Владимира Владимировича, а не за Сокурова. Но то, что Александр Николаевич занимается политическими и социальными проблемами, делает ему как режиссеру и человеку честь.

А Владимир Владимирович заботится о стране?

Леонид: Мы об этом разговариваем часто и много. Интересно, что даже близкие люди имеют разные точки зрения. Страна живет, народ ездит за границу, в магазинах все можно купить; со сталинскими временами сравнивать — полнейшая ерунда и глупость. Другой вопрос, что сменяемость власти, нормальные выборы и честный суд помогли бы нашей стране двигаться вперед. Но этого власти нам не дают делать. Любая критика полезна. Даже дискуссия, поднятая Сокуровым. Искандер сказал, что сатира — ущемленная любовь к родине. Существует активная интеллектуальная часть социума, которая всматривается в происходящие в стране процессы. Грубо затыкать ей рот неэффективно для развития государства.

Насколько я понимаю, ваш новый спектакль «Один день из смерти Вадика Беляева» тоже крайне политичен, ведь он о том самом Вадиме Беляеве, который был крупнейшим акционером «Открытия».

Ростислав: С Вадиком Беляевым мы познакомились в 2004 году. Умный, мощный бизнесмен, создавший колоссальную корпорацию, которую он, к сожалению, в 2017 году потерял.

Мы начали писать пьесу без всяких мыслей про Беляева. Но Леша слетал к нему в Стамбул (Вадик не приезжает в Россию, поэтому время от времени зовет нас то на Кипр, то в Турцию) и поделился эмоциями от встречи.

Мы решили объединить то, что уже было в наработках (ситуация на поминках, когда, вспоминая об ушедшем, все начинают ругаться и ссориться), с Лешиными впечатлениями от встречи с Вадиком. Потом обострили: пока герои пьесы летели к другу, человек умер, но лодка все равно заказана, и вместо традиционных развлечений и гуляний все вспоминают и поминают. Все перемешалось. Главным героем предложили стать Вадику, он согласился. В результате пьеса про Беляева. И элементы его биографии там, конечно, прослеживаются.

Значит, и ответ на вопрос, стал он банкротом или его им сделали, тоже есть? Вы чего придерживаетесь?

Леонид: Мы об этом и рассуждаем. Миллион версий. Когда мы готовили спектакль, то встречались с разными людьми: провластными, от бизнеса, партнерами и конкурентами Вадика — это такие разные, но «правды», все они имеют право на жизнь. И однозначно сказать, как это произошло, я и сам не решусь. Но, так как он мой друг, я принимаю определенную версию произошедших событий. В спектакле же нет однозначной позиции, кто виноват — он, государство, конкуренты, страна, где после определенных событий, связанных с Крымом, все стало по-другому. Это обсуждается, никто не выносит вердикт. Просто разговор. Да и заходим мы со стороны человеческой: очень многие вышли из 1990-х, заработали деньги в нулевых и рухнули в десятых — это герои нашего времени, их много. Мы скорее разговариваем об эмоциональной стороне дела, очень редко выходим на политическую территорию.

Но раз Беляев ваш друг, то все-таки вы считаете, что ему помогли разориться?

Леонид: Мы выходим в политическую дискуссию, где я представляю только свою точку зрения, а не театра или спектакля. Нужно ли оно?..

Тогда давайте к «Бореньке» — в образе героя Виторгана явно угадывается феллиниевский Гвидо.

Ростислав: Конечно. От этого мы в том числе и отталкивались — думали о Феллини. Еще в 2008-м Максим сказал мне в личной беседе, что считает себя средним. Не факт, что он это повторит и сейчас так думает. Да и какой он, к черту, средний?! Очень популярный и успешный. Мало кто про себя может так сказать. Все, одно за другим, и превратилось в «Бореньку».

Виторган для вас все же режиссер или актер?

Леонид: Максим в первую очередь человек и близкий друг. А актер или режиссер — это уже вторично. Вообще мне кажется, что его сильная сторона — человеческая. Будучи интересным человеком, он интересен как актер или режиссер. Интеллектуальность, ум, порядочность, его честность — не тихая интеллигентская, а открытая сильная позиция — с этого входа он заходит в профессию.

У вас традиционно в работе задействованы приятели: и Майков, и Козырев, и Уколова. Друзья всегда профессионалы?

Леонид: Ну да. Так получилось, с кем дружим, с тем и работаем. Созвучные нам в жизни люди созвучны и в профессии. Бывало, что приходил весьма мастеровитый актер, но этот артист был не наш человечески, и его выталкивало из нас.

Говорят, Боренька срисован с некогда вашего продюсера Нахимсона, который еще недавно и документалку с вашим известным штампом «О чем говорят… » сделал. Я имею в виду фильм «Фибрилляция предсердий, или О чем говорят хирурги».

Ростислав: Он такое выпустил? Даже не слышал. Не обидно, не задевает. Ведь это свидетельство того, что у нас есть определенная популярность — и хорошо, что кто-то еще смог на этом заработать.

Мы в приятельских отношениях. Но не то чтобы регулярно созваниваемся или я хорошо знаю его судьбу. Спасибо ему за «День радио». Чудный, умный, приятный, заботливый дядька. И это ощущение тепла, заботы и нянечности мы дали нашему Бореньке. Да и сам я в душе немного нянечка (Ростислав в сериале как раз играет директора картины Бореньку. — «Москвич Mag»).

В какой-то из серий Виктория Толстоганова в роли второго режиссера говорит Виторгану что-то типа: «Ты не снять хорошее кино хочешь, а чтобы все говорили, что ты снял хорошее кино». Вам что важнее?

Ростислав: Безусловно, нужно заниматься самовыражением, но при этом и помнить о тех, кто тебя будет смотреть. Не нужно уходить в радикальные вещи: все время думать только о зрителях и не делать ни шагу в сторону от зрительского интереса или вообще плевать: «Я так вижу, мне так хочется». Нужно быть где-то посередине: и самовыражением заниматься, и о зрителях помнить.

Леонид: Наш самый главный ценз — это Слава. Раньше мне казалось, что на все мои предложения он говорит «нет». А потом я понял, что это просто повышает наш уровень. Когда осетры идут на нерест, то пороги, через которые нужно перепрыгнуть против течения, проходят самые сильные. У нас самые сильные мысли, шутки и сюжетные повороты рождаются за счет Славы — попробуй преодолей его «нет».

Хотелось бы снимать хорошее кино, о котором все будут говорить, что оно хорошее. Мы точно не из тех, кто снимает для того, чтобы положить на полку, или пишет, чтобы оставить в столе. Хотим отклика. Пока у нас складывается счастливая ситуация: то, что нам хочется сказать, интересно услышать зрителю. Это большое везение.

Кому и что, как герою Виторгана кинотусовке, вам когда-то было важным доказать?

Ростислав: В школе у меня был товарищ, который учился на год старше. Когда мы с Лешей переехали в Москву, он улетел в Америку, в 1991-м вернулся, успешно продолжил заниматься бизнесом. 1993 год: у него есть деньги, съемная квартира в центре Москвы за несколько тысяч долларов, а я еще не заработал ни копейки. Поскольку у нас хорошие отношения, он за все платит. Но в какой-то момент возникла ситуация, не касающаяся денег, и он в резкой перепалке сказал мне: «Я с 16 лет у родителей рубля не беру, а ты ни хрена не зарабатываешь, занялся непонятно чем — всю жизнь будешь за чужой счет жить?» Меня это прилично задело. Не то чтобы я все время ему что-то доказываю. Но когда мы начали зарабатывать своим делом, я об этом вспомнил, и хотелось ему, оказавшемуся в синусоидной ситуации (он был резким, ярким: то взлетал, то сильно падал), предъявить: «А что ты на это скажешь?»

Леонид: Конечно, звучат голоса внутри. Ты ведешь диалог в первую очередь со своими родителями и учителями, иногда — со случайными людьми, которые тебе сказали, что ты что-то не сможешь. Постепенно эти вопли случайных затихают и остаются только самые близкие голоса: семья, друзья, родители, любимая женщина — с ними ты и ведешь внутренние и внешние разговоры, которые иногда отличаются друг от друга кардинальным образом. Это не всегда попытка доказать.

Имеет место и соотношение себя с ушедшими — я равняюсь на своего любимого деда, причем ничего ему не доказываю — он любил меня безусловной любовью. Не то чтобы я его вызываю на ковер, но советуюсь с ним — соотношу свои действия с тем, что он бы посчитал правильным.

Когда начинали, в сторону «Оба-на!» и «Городка» смотрели?

Леонид: Они тогда уже были популярными людьми, а мы играли спектакли на 150–200 человек в учебном театре. У нас свой путь — мы отчасти повисали в вакууме, было трудно себя с кем-то сравнивать, будучи в хорошем смысле аутсайдерами: не позади, а сбоку. Я и сейчас оцениваю всю нашу деятельность как не принимающееся театральным и киноистеблишментом. Хотя в какой-то момент мы переживали: наши громкие веселые спектакли обходят стороной, а скучным дают премии.

Было ли то, что, как и Бореньке, и Максиму (я о героях, разумеется), не удалось? То, за что до сих пор стыдно и приходится краснеть?

Ростислав: Ошибки были. Приходилось краснеть не за результат, а за неверное решение. За результат фильма «Быстрее, чем кролики» мне совершенно не стыдно, многим его интересно смотреть. Но то, как мы его выпустили в прокат, вот это было неправильно. Огромная продюсерская ошибка.

Не нужно было прокатывать под Новый год и позиционировать как блокбастер. Этот фильм вышел после «О чем говорят мужчины» и «О чем еще… », которые в сумме собрали миллиард. «Кролики», конечно, не артхаус, но не для всех. И «не для всех» не с гордостью, а просто так получилось. Понимая это, надо было выпускать спокойно и аккуратно. И после делать фильм для всех. Люди 1 января хотят развлекаться и получать удовольствие — хотят «Холопа», который в этом случае хорошее кино. А мы им тогда дали не развлекательное кино, а «Кроликов» — свои размышления о смерти, о страхе перед ней. Совершенно неправильно поступили: правильно, что сняли, но выпускать стоило совершенно ограниченным тиражом. «Кроликами» мы подорвали доверие людей к себе, потом долго его восстанавливали — не факт, что восстановили.

Леонид: Много того, за что не стыдно, но есть и вещи, за которые исключительно стыдно, что уж говорить. Мелочи, на которые когда-то разменялись. Очень много недочетов и недостатков…  Я с собой работаю над тем, чтобы, просыпаясь утром, сначала вспоминать что-то хорошее, а потом уже самоедствовать.

«Боренькой» довольны? Как—никак первый сериал.

Ростислав: Как минимум мы почувствовали разницу между полным метром и сериалом. Если раньше съемочный период занимал 30 дней, за которые выходил час сорок, то сейчас за это же время — три с половиной часа. Конечно, это тяжелее.

Леонид: Слава считает, что все планомерно и хорошо набирает обороты, а я доволен с чуть более позднего момента. Оказывается, люди готовы к быстрому въезду в материал, а мы по киношной привычке все пытаемся медленно разложить, аккуратно и медленно затягивая все сюжетные линии, но в кинотеатре зритель сидит в зале, ему некуда уйти, если он не плюнул на все на десятой минуте.

Если вы спрашиваете о недочетах, то, как и в любой работе, они случались и с нашей стороны, и с режиссерской.

Леонид, в свое время, когда общественность осудила «Кроликов», вы их яростно защищали. А после выхода «Бореньки» достаточно искренни в вопросах не только побед, но и промахов с ошибками. Он что, нелюбимый ребенок?

Леонид: Может быть, я повзрослел? Да и не сдаю я его с потрохами. Мне нравится то, что мы сделали. Просто вы спросили, были ли ошибки — я честно ответил.

Один из залогов успеха фильма или сериала — дать возможность зрителю отождествить себя с героем. С «Кроликами» это сложно: герои рассуждают о чистилище…  Мы переоценили кредит доверия к нам зрителя, заговорив на непонятном языке. А в «Бореньке» очень простой и доступный в хорошем смысле материал. Отождествлять себя с этими героями легко, даже не будучи в кинобизнесе, у них нормальные человеческие проблемы и рефлексии. Поэтому я по-человечески рассказываю о тех недостатках, которые были. Здесь все вполне себе воспринимаемо.

Вам все эти «Дни радио» еще не надоели? Помнится, в прошлом интервью Леонид говорил, что пора закрывать.

Ростислав: Как когда-то сказал Леша Кортнев, «есть слово “надо”, а есть слово “ела”». У нас еще, что радует, все-таки присутствует слово «хочется».

Фото: предоставлено пресс-службой