Последнее интервью на посту директора ГМИИ им. Пушкина Марина Лошак дала издателю «Москвич Mag» Игорю Шулинскому.

Если честно, я ожидал вашей отставки, а вы?

Ну в целом это была естественная история, другая была бы неправильная. Я, честно говоря, уже очень давно считаю, что нужно раз в десять лет менять место.

Под ложечкой не сосало, больно не было, плакать не хотелось?

Ну, конечно, сосало, еще и сосет до сих пор, но что делать. Нужно сейчас перезагружаться и из себя как-то потихонечку выкорчевывать все, что было. Потому что музей пророс внутри меня очень, и это естественно…

Десять лет для нас, для людей — это очень много, а для музея, такой большой организации — это очень маленький срок…  Но вы создали некоторый задел…

Да, я надеюсь, что этот задел даст возможность следующему им воспользоваться. Игорь, с другой стороны, десять лет — это очень много. Никто из директоров мировых музеев не задерживается дольше чем на восемь лет. Это не случайно. Два раза по четыре. И я считаю, что это очень правильно. В моем случае два раза по пять. За первые пять лет ты успеваешь что-то понять, за следующие — что-то сделать. Еще пять выставок, еще десять, еще несколько движений, но в целом главное сделано. Дальше уже должен прийти кто-то другой со своими амбициями, своей энергией, своим пониманием — и что-то другое добавить. Тогда получается интересно, и людям очень это важно, это обновляет место. Я воспринимаю музей как очень живой организм, я прямо чувствую, что это живое место, и в этом живом месте всегда должны быть какие-то разные внедрения. Это очень полезно для институции, для людей и для руководителя.

Скажите, как вы видите себя дальше в данной ситуации?

Я только размышляю на эту тему, не могу сказать, что я уже что-то там придумала целиком. Когда ты чем-то заполнен, нельзя ничего другое впускать. Иначе ты будешь нетотален, а это тотальное состояние очень важно. Поэтому сейчас нужно сделать общую фотографию, чокнуться — и уйти…  Потому что и люди мучаются — они пытаются меня обнимать и какие-то слова говорить, и плакать, а я уже измучена этим всем. В общем, уже тяжеловато. Надо освободиться, чтобы начать тотальное заполнение чем-то другим. Так что сейчас довольно сложный эмоционально момент, дальше наступит что-то новое. Я начну встречаться, разговаривать с конкретными людьми, понимать ситуацию и возможности. В любом случае это будет, конечно же, только в России.

Я разговаривал на частном ужине с серьезными функционерами, связанными с культурой. Я как ваш поклонник сказал, что вижу несправедливость в том, что сегодня лучшие работники сферы кураторства и искусства покидают свои места. Вы сами считаете себя хорошим директором?

Ну, мне кажется, да. Есть свои недостатки. Иногда меня может быть слишком много.

Бывший руководитель Третьяковки — хороший директор?

На мой взгляд, очень.

Тогда почему лучшие работники, по своей воле или не по своей, уходят?

У нас с Зельфирой Трегуловой разные истории. Мне очень важно было самой сделать этот шаг, потому что я правда считаю, что я свое отсидела на этом месте. Каждые семь лет своей жизни я меняла занятие. И в данном случае я осознанно поставила точку. Я это сделала максимально артистично — через художественный жест, как я люблю — сделала инсталляцию в кабинете, я в ней это сказала. Мой уход был осмысленным кураторским проектом. Дальше будет другое. Я думаю, что будут шаги, которые никого не разочаруют, принесут пользу и будут мне интересны.

Помните фразу Кафки про точку невозврата? «Существует точка, достигнув которой, возвращение становится невозможным». Вам не кажется, что люди, которые создают такие качественные платформы, как вы, удаляясь, могут уже не вернуться?

Нет, я так не думаю. Я абсолютно уверена, что каждый из нас не случайно приобретает этот опыт, не случайно этот опыт прерывается, потому что, безусловно, он делает нас разнообразнее, сильнее, серьезнее — он предлагает нам какие-то вызовы. Я не считаю, что директор должен до 75 лет руководить институцией. А мы знаем и 80, и 90, и так далее. Мне кажется, что это неправильно. Поэтому я считаю, что все, что происходит, происходит кармически или судьбоносно, не случайно. Может быть, для каждого из нас в лучшую сторону. Для меня точно. Может быть, человек, который сменил меня, — я очень на это надеюсь и всячески себя убеждаю — даст музею какой-то новый импульс. Мы с Третьяковкой очень разные институции, Пушкинский музей весь строится на очень тонких энергиях. И это надо почувствовать. Очень надеюсь, что Елизавета это почувствует. Она понимает ценность места, это очень важно, будет стараться, как мне кажется, делать все хорошо.

Марина, у вас нет ни на кого обиды? Может быть, кто-то на вас давил?

На меня никто не давил. На меня давить невозможно. У меня нет ни одной обиды.

Отлично. Какие две вещи, которые вы сделали для жизни музея, вы считаете если не подвигом, то чем-то архиважным?

Одна вещь, она такая ментальная, очень важная — мне кажется, я очеловечила это пространство. Было привлечено много молодежи, чтобы в музей зашла живая жизнь. Без живой жизни музей жить не может. Тут все способы хороши, и, может быть, иногда я в этом желании даже перегибала палку, я это осознаю. Были моменты, когда всем не нравилось и все ругались: сначала ругали реэкспозицию, потом многим не нравился подход куратора Жан-Юбера Мартена — кто-то его обожал, кто-то ненавидел. Многие не понимали, как можно было сделать Цая Гоцяна — инсталляцию, закрывающую фасад. В общем, много разного было, но это все признак живого интереса и живого музея. Много было того, что потрясало художественную общественность, но я ни разу не дрогнула, хоть и было страшно, потому что понимала: это все на пользу. Все это признак того, что в Пушкинском была жизнь. Что это музей, в котором могут происходить неожиданные вещи. Кому-то что-то очень не нравится, кому-то, наоборот, очень нравится, и все эти люди вместе ходят, смотрят и спорят. Вот это здорово.

Как во всех ваших решениях вас поддержала семья?

К счастью, с семьей так обстоит: что бы ни происходило, как бы кто ни был устроен, семья находится в состоянии тотальной любви. Все обожают друг друга и всячески стараются это продемонстрировать. И так и происходит. Поэтому, конечно, моя семья для меня огромная опора.

Спасибо большое за это интервью, я очень счастлив, что мы его сделали. Желаю вам огромных удач. Я тоже считаю, что ваша главная заслуга в Пушкинском музее как раз в том, что вы принесли в него современную живую жизнь. В последние годы в Москве появилось огромное количество галерей, проявился интерес к творчеству, очень многие сегодня хотят быть художниками — в этом и ваша заслуга. Тот, кто этого не видит, тот слепец, и я бы очень хотел, чтобы слепцов было как можно меньше.

Фото: Семен Кац/Forbes/пресс-служба музея