«Москвич Mag» поговорил с правозащитником и писателем Евой Меркачевой, чья книга «Кому на Руси сидеть хорошо? Как устроены тюрьмы в современной России» недавно вышла в издательстве «Альпина Паблишер», и узнал, что дают на обед в Бутырке, в какой московской тюрьме сидят генералы и прокуроры и кому были выгодны пытки в Ангарском СИЗО и Саратовской туберкулезной больнице.

Сколько людей в стране сейчас находятся в местах ограничения свободы?

По данным открытых источников, а именно сайта «Финстатистики», сидят в России 433 тыс. человек. Это исторический минимум.

Почему такие цифры, сажать-то не перестали, скорее наоборот?

Сокращение идет за счет ввода альтернативных видов наказания, кроме того, значительное количество осужденных уехало в зону боевых действий, но сколько точно — нам официально никто не говорит. Пригожин озвучивал цифру в 30 тыс. заключенных, но мы думаем, что значительно больше.

На сколько больше, вдвое?

Ну да, вдвое или втрое. Несмотря на то что количество заключенных в колониях сокращается, число арестованных, которые сидят в следственных изоляторах (СИЗО), только растет. Этот феномен объясняется довольно просто: с 2018–2019 года обвиняемых даже за мелкие преступления стали чаще брать под стражу на время следствия, а не отправлять под домашний арест или подписку.

Зачем государству кормить лишние рты арестантов? Тюрьмы же переполнены.

Причина в том, что сильно снизилось качество следствия, и, как результат, сегодня главный метод, вынуждающий человека дать нужные следователю показания и признаться, даже в том, что он не совершал, — помещение подследственного в СИЗО. Эта практика подкрепляется позицией руководства силовых структур с их установкой, что нет ничего страшного в содержании человека в СИЗО. Прокуроры и судьи с этим тоже согласны.

Правда, если дело доходит до Верховного суда (к этому методу прибегают единицы подследственных), то обычно содержание в СИЗО всегда отменяют и заменяют на домашний арест — этот суд всегда на стороне подозреваемого, если преступление нетяжкое и есть несовершеннолетние дети. Но путь до Верховного суда длительный, иногда на это уходят годы, за это время следствие может закончиться.

Недавно по решению Верховного суда под домашний арест освободили преподавателя вуза Министерства обороны, которую арестовали по обвинению в экономическом преступлении и около года держали в тюрьме. Она не убийца и не насильник, а многодетная мать, у которой четверо несовершеннолетних детей, один из которых аутист и требует особой заботы. Женщина может, пока длится следствие, сидеть не в тюрьме, а находиться дома с детьми. Данная история для меня пример жестокости и абсурдности этой системы.

Но, как правило, следователю не важно, сколько у арестованной детей и что мать не совершила тяжкое преступление. Он в 90% случаев потребует ареста, и суд его поддержит. И всем участникам процесса плевать, что, разлучив мать с несовершеннолетним ребенком, значит покалечить ему психику. Особенно когда мама находится в СИЗО несколько лет.

Я встретила в тюрьме женщину, которая провела там четыре года. Когда ее арестовали, ребенку не было пяти, а сейчас ему восемь. Ему говорили, что мама заболела и лежит в больнице, а он удивлялся, почему мама не звонит, ведь звонят же люди из больниц родным. А следователь годами не дает разрешение на звонки домой, использует этот запрет как элемент давления. Скажем, ребенок заболел, мама умоляет дать ей возможность позвонить и сказать бабушке, какие таблетки нужны. Или у другой матери ребенок после того, как она пропала, впал в депрессию, бросил школу, и мать просит разрешения хотя бы раз поговорить с ним по телефону, чтобы успокоить.

А следователь в ответ пишет (обычно все общение со следователем происходит письменно), что не считает целесообразным разрешить звонок, так как он полагает, что это помешает процессу следствия. Запредельная жестокость.

Я правильно поняла, что порядка 90% уголовных дел закрывается благодаря признаниям, полученным в СИЗО, когда человек — не важно, виновен он или нет — идет на сделку со следствием, просто чтобы этот ужас закончился?

В общем, да. Подследственному говорят, что если он не признается, то просидит лет пять в СИЗО до окончания суда, на котором ему еще дадут лет восемнадцать.

Поэтому лично для меня было важно, чтобы был принят законопроект, когда звонки и свидания не зависят от воли следователя. Но этот законопроект не прошел, его заблокировали, так как звонки и свидания — важнейший инструмент давления.

Во время сталинских репрессий следователями, которые жестоко пытали «врагов народа», в массе своей были садисты и психопаты. А что сейчас с психологическим состоянием следователей? Не вызывает ли оно вопросы у психологов?

Мне кажется, что они научились замораживаться, отрезать обратные связи. Иными словами, в процессе работы над делом следователь перестает чувствовать, становится машиной, перед которой стоит государственная задача: чтобы человек дал показания. Поэтому он считает использование любых механизмов, в том числе и связанных с расчеловечиванием, нормальным. Лично я думаю, что у таких жестоких людей без внутреннего стержня смещены понятия добра и зла, они мир не чувствуют. Правда, когда сами попадают в тюрьму, то враз снова людьми становятся и хотят справедливости и человеческого отношения.

Раньше у нас в стране такого не было, была профилактика преступлений. Например, когда человека задерживали за мелкие правонарушения, то могли отпустить. Сейчас машина так устроена, что идет непрерывная гонка за показателями, и полицейскому или следователю все равно, реально виновен человек или нет. Ему важны только показатели раскрываемости, от которых зависит его личная карьерная траектория.

Попала я как-то на презентацию книги одного адвоката, бывшего следователя по особо важным делам Следственного комитета. Туда пришло большое количество молодых адвокатов, я с ними разговорилась и выяснила, что все они — бывшие следователи, которые ушли, потому что не смогли работать в таких условиях. Так что дело не в вузах, а в системе.

Но есть и еще один момент. Те следователи, которые проявляют особую жестокость и бесчеловечность по отношению к подследственным, потом сами, как правило, оказываются за решеткой.

По каким обвинениям?

Самые частые — фальсификация и мошенничество. В какой-то момент эти люди начинают считать, что, принадлежа к системе, они находятся под ее защитой и имеют преференции, что они сами выше закона, а значит, могут сфабриковать дело или что-то украсть. Получается, что у них у самих есть преступная жилка. Но в мире все уравновешено: в этой системе есть те, кто свою карьеру и погоны делает на посадке таких «зарвавшихся». Поэтому рано или поздно и те и другие оказываются на нарах.

Недавно был случай: следователь посадил невиновного человека на основании обвинительных показаний, которые дали полицейские. В данный момент дело находится на стадии кассации, при этом один из этих лжесвидетелей-полицейских сейчас тоже под следствием, уже по другому делу, о тяжких преступлениях, а другой — в бегах.

Или пришла я к подследственному, против которого было сфабриковано дело и даже пытки применялись. Содержался он в СИЗО-4, в котором сидит много бывших сотрудников правоохранительных органов (я и прокуроров, и судей там встречала, в один момент одновременно в этом изоляторе сидели десять генералов). Так вот этот арестант мне рассказал, что его бывший следователь, который его сюда отправил, тоже здесь сидит в спецкорпусе БС (бывшие сотрудники). Ну я и к этому следователю пошла поговорить. Он был в расстройстве, считал, что его несправедливо посадили, но радостно отметил, что сотрудник ФСБ, который его арестовал, сидит в соседней камере. Я, естественно, пошла в соседнюю камеру с фээсбэшником пообщаться.

Какая-то пищевая цепочка: один пожирает другого…

В России с каждым годом растет количество преступлений среди сотрудников правоохранительных органов. Обычные колонии закрываются, а дополнительные колонии для БС строятся. Какая-то фантасмагория, которая показывает — что-то сгнило в этой системе, сломалось или работает неправильно, а должно быть по-другому.

Как именно?

Человек, который ведет следствие, должен опираться на внутренние понятия чести, достоинства и гуманизма, в преступнике видеть человека и пытаться понять мотивы преступления, а дела он должен раскрывать не для того, чтобы палку получить и премию, а чтобы преступности было меньше. В 43-й статье Уголовного кодекса написано, что цель наказания — восстановление справедливости, это и должно быть целью, а не шкурные интересы конкретного следователя.

Понятно, что во все времена в правоохранительных органах тоже разные люди служили, но раньше дела не всегда доводили до конца, молодых людей, совершивших незначительные преступления, нередко просто отпускали, милиция старалась, чтобы преступник пошел на мировую с потерпевшими, например вернул краденый велосипед или что-то еще.

Как мне рассказал один старый милиционер, из этих трудных ребят потом вырастали хорошие люди, которые становились учеными, педагогами. Такая профилактика и человеческое отношение должны быть в основе системы наказаний, а изолировать от общества надо тех, кто действительно тяжелые преступления совершил.

Есть мнение, что задача адвоката в России не защита подсудимого в суде, как мы часто видим в голливудских фильмах, а сделка со следствием. Так ли это?

Часто так и происходит. Адвокаты разуверились, что в суде возможно равноправное состязание, что их аргументы будут хотя бы выслушаны. Некоторые даже не готовятся, потому что понимают, что от их выступления в суде ничего не зависит. Поэтому многие адвокаты видят свою роль в том, чтобы договориться со следствием, а кто-то просто изначально решальщик, знающий, кому дать взятку или какие показания нужны следователю. Часто таких адвокатов-решальщиков рекомендуют сами следователи. И эта схема работает, сроки люди получают меньше, чем когда они нанимают честного защитника, готового отстаивать невиновность обвиняемого. Вот подзащитные таких принципиальных адвокатов как раз и получают по максимуму.

Расскажу один реальный случай. Обвиняемый полицейский (невиновный, кстати), рассказывал, что его должны были вывезти из СИЗО на суд, который решал, продлить ему заключение или можно отпустить под домашний арест. Он ночь не спал, готовил речь для суда. Непосредственно перед заседанием адвокат этого полицейского подошел к секретарю суда за какими-то документами, а та ему по ошибке вместе с другими бумагами дала проект уже вынесенного решения о продлении ареста. В этот текст решения уже были встроены реплики и адвоката, и подсудимого. А ведь заседание даже не началось и они ничего не успели сказать.

Конечно, адвокат поднял шум, но никто не стал извиняться, просто передали рассмотрение дела о продлении ареста от одного судьи к другому, а тот все равно продлил содержание в СИЗО. Это страшно.

По мнению экспертов Совета по правам человека, сколько невиновных людей сейчас сидит в тюрьмах?

Статистики нет, но мой коллега по СПЧ Андрей Бабушкин, которого, к сожалению, уже нет в живых, считал, что это порядка 15%, я думаю, что все 20%.

Но если брать виновных, то почти половина из них сидит по более тяжелым статьям. Они совершили мелкие преступления, а следователь сделал из этого историю. Например, украл на рубль, а ему приписали создание ОПГ. Как другой мой коллега сказал, что «одни сидят ни за что, а другие не за то».

А невинно осужденные не мстят после освобождения?

Нет. Но рассказать пытаются. У меня есть три десятка обращений незаконно осужденных. Помню такую историю: мужчину, который считал себя невиновным, в СИЗО избивал начальник, заставляя дать признательные показания. И как-то этот начальник изолятора о него разбил кулаки и вытер свою кровь о свитер заключенного.

И мужчина признался, что не выдержал пыток, все подписал, и его осудили. Но этот свитер он хранил и не стирал в надежде, что после освобождения экспертиза докажет, что на свитере кровь тюремщика и тому предъявят обвинение в пытках. Со временем он стал одержим этой идеей. Для этого человека с пошатнувшейся психикой кровавый свитер казался единственным шансом доказать свою невиновность. Хотя всем было понятно, что ничего у него не получится. Никто из экспертов не брался за это дело, ведь прошло уже восемь лет.

Но я хочу сказать, что многие годы я наблюдаю за судьбами и заключенных, и тех, кто их посадил или охранял, и вижу, что всех, кто умышленно причинял зло и страдания, жизнь наказывает: у кого-то что-то случается в семье, а кто-то оказывается за решеткой. Каждый несет расплату за совершенную несправедливость. Поэтому мне всегда жалко и бездушных следователей, и злобных тюремщиков, я точно знаю, что им придется непросто в жизни, уроки будут тяжелые. Вот прямо сейчас в СИЗО две бывших судьи сидят, неоднократно прокуроров встречала.

Обидно, что я сама мало чем сейчас могу помочь людям, все больше занимаюсь успокоением: запросы пишу, ходатайства в суд. А суды на это не реагируют.

В вашей книге есть своеобразный гид по московским тюрьмам. Можете назвать три самых интересных СИЗО?

Самые яркие изоляторы, на мой взгляд, «Матросская Тишина» (СИЗО-1), «Бутырка» и СИЗО-4 «Медведь».

Мой любимый изолятор — «Бутырка», старейшая тюрьма в столице. Хотя в этом изоляторе полно бардака, но и человечности в разы больше, гуманнее к людям относятся. Там хороший начальник. А есть такие начальники, которые расчеловечились, стали функцией и считают своим долгом максимально помогать следователям добывать показания у арестантов. Например, переводят из нормальной камеры в камеру с ужасными условиями и т. п. Никакие заявления и жалобы в прокуратуру обвиняемому не помогут, так как начальник тюрьмы объяснит: предыдущая камера на ремонте, а что зеки агрессивные, так это бывает, в тюрьме все на нервах.

А еще в «Бутырке» специфический запах, тут пахнет стариной и борщом. Правда, бывают периоды, когда овощи заканчиваются и во всю еду добавляют квашеную капусту, поэтому в воздухе все время стоит специфический кислый дух. Но на территории «Бутырки» находится и психбольница, в народе — «Кошкин дом», вот это реальный ужас — разруха и вонь.

«Матросская Тишина» — самый известный московский изолятор, здесь ждали своего приговора Алексей Навальный, Сергей Мавроди, Михаил Ходорковский и Алексей Улюкаев. Для меня эта тюрьма пахнет плесенью, наверное, потому что там мы нашли корпус с полуподвальными камерами, где везде плесень и грибок. Но на территории СИЗО есть и ВИП-камеры. Кстати, здесь расположена единственная на всю Москву тюремная больница.

В «Медведе» самый большой перелимит: почти 600 «лишних» арестантов. Заключенные спят на полу или по очереди, многим не хватает матрасов и подушек. И тут самый, скажем так, необычный состав заключенных: полицейские, сотрудники ФСБ и председатели судов. Многие в прошлом были частью системы. «Медведь», как и другие СИЗО, звучит лязганьем дверей и пахнет железом и потом. В периоды жары во всех изоляторах стараются открывать кормовые окошки, а в СИЗО-4 это не очень получается. В душ арестованных выводят раз в неделю, тюремщиков не хватает. У нас во всех СИЗО недобор кадров.

У меня в книгу не вошло интервью с полицейским, который был признан лучшим в Москве, его портрет до сих пор висит на Петровке. Я его встретила в тюрьме, как раз в «Медведе». Попал он туда потому, что раскрыл преступную группировку, специализировавшуюся на квартирных кражах, и эти бандиты его «заказали» органам. Полицейский был в полном шоке. Его, правда, отпустили, что редчайший случай в российской судебной практике, оправдательных приговоров у нас крайне мало. Но он больше в полицию не вернется.

Для меня это пример того, что попасть в тюрьму в нашей стране может любой. Так вот, этот человек мне тогда сказал, что со времен существования следствия никто не придумал лучшего способа, чем СИЗО, чтобы добиться признания подозреваемого.

Есть какие-то лайфхаки для арестанта, впервые оказавшегося в СИЗО?

Собраться и быть предельно внимательным, перестать на что-то или кого-то надеяться, словом, быть в моменте и постараться сохранить себя в максимально спокойном состоянии. Сразу же ознакомиться с тюремными правилами, попросить, чтобы выдали правила внутреннего распорядка (ПВР), вызубрить их и строго жить по этому документу, понимать свои права и обязанности. Когда эту позицию увидят и сокамерники, и сотрудники, они не будут требовать лишнего, так как поймут, что человек себя уважает. А в тюрьме первым делом все будут проверять, насколько человек себя уважает, насколько он готов прогнуться. Если видят, что заключенный в себе уверен и уважает себя и других, то его не заставят всю камеру мыть, за всеми отхожее место чистить, и сотрудники не будут его письма рвать.

У заключенных есть возможность какого-то общения между собой в СИЗО?

Да, есть тюремные «дороги», такая межкамерная связь, когда заключенные перекрикиваются и передают информацию в нужную камеру по цепочке или протягивают ниточки или веревки, которые делают из пакетов, и по ним отправляют записки или сигареты.

Как женщины решают бытовые вещи, связанные с уходом за собой и гигиеной?

Средства гигиены можно заказать в тюремном ларьке и получить с передачей от родственников. По идее, тем женщинам, у кого нет возможности купить или получить прокладки, их должны выдавать, но это случается редко, потому что в наличии, как правило, их нет.

Душем разрешено пользоваться, но всего два раза в неделю, но что это такое, когда критические дни? Прачечных нет, сушилок нет.

В некоторых СИЗО есть парикмахерские, куда запись можно ждать месяцами, но они есть.

В системе Федеральной службы исполнения наказаний существует законодательный казус: по закону женщинам, которые судом признаны виновными, не полагается наказаний в виде колонии строгого режима, только общий режим. Но условия в СИЗО приравниваются к строгому. Получается, что еще не признанные виновными женщины находятся в условиях, которые им не могут дать по закону, даже признав их виновными. Это дико.

Как сидят знаменитости: высокопоставленные чиновники, звезды эстрады или актеры, есть преференции?

Так же, как и все остальные. Условия равные. Сколько я там видела звезд соцсетей и блогеров c миллионами подписчиков. Все находятся в одинаковых условиях. Но есть спецблок БС, куда сажают тех, у кого могут быть проблемы, например сотрудников органов или судейских.

Есть ли сейчас пытки в московских тюрьмах?

Сами сотрудники никого не бьют и не пытают. Пыткой становится само длительное заключение, когда до приговора человек сидит три, четыре года, я встречала тех, кто пять лет ждал решения суда. Такого раньше не было.

У вас в книге описаны чудовищные случаи, когда мужчин в СИЗО и исправительных колониях зверски избивают, насилуют швабрами, включенными кипятильниками.

Это все же исключения. Такое было в Иркутском регионе, в Ангарском СИЗО, я это называю ангарской аномалией. Еще была, правда, Саратовская туберкулезная тюремная больница (ОТБ №1). Вот это были два аномальных по садизму региона. Из других мест заключенные освобождаются и говорят, что все нормально было и никакой гомосексуализм не приветствовался.

Мне кажется, в тех регионах был определенный заказ свыше, когда дали волю, вот и проявилась вся зверская природа человека. В Ангарском СИЗО пытали тех людей, которых привезли из ангарской колонии, где был бунт. Следствию требовались показания, почему этот бунт случился, поэтому в СИЗО из них выбивали нужные признания. Ко мне приходил один из потерпевших, у него совершенно стеклянные глаза, как у всех, кто перенес пытки и насилие. Он рассказал, как над ним издевались, заставляли надевать парик и женское платье, которое приносили тюремщики, засовывать себе в задний проход разные предметы. Другой потерпевший по делу об ангарских пытках описывал, как при нем «активисты» из зеков насиловали его товарища, а один из начальников СИЗО смотрел на это и спокойно ел банан.

Кстати, сейчас на скамье подсудимых восемь человек, замешанных в пытках, в том числе двое сотрудников Ангарского СИЗО.

В Саратовском регионе заключенных в тюремной больнице пытали, чтобы наказать тех, кто жаловался, или чтобы денег из них стрясти. Кто-то из осужденных в саратовской колонии пожаловался на то, что его не лечат или права нарушают, его в больницу на «перевоспитание», и все — больше никаких жалоб.

Эта схема была создана специально, чтобы люди не жаловались, не просили пересмотра дела, не создавали проблем следователям. Особенно жестоко пытали тех, кто в ЕСПЧ жаловался. Мне один человек рассказал, что в колонии ему сразу сказали не писать кассацию в Верховный суд, но он написал. Так его сразу в тюремную больницу отправили, где с ним все ужасы и произошли. Остальные заключенные посмотрели и все поняли. Понятно, что те, кто это делал, непосредственно уже были с нездоровой психикой, садисты. Но ведь кто-то это место пестовал, крышевал?

А где сейчас начальник Саратовской туберкулезной тюремной больницы Павел Гаценко?

Его уволили, и он под следствием. На самом деле они все сейчас под следствием.

Заключенные, изнасилованные в процессе пыток, переходят в категорию «опущенных», нерукопожатных для остальных осужденных в колонии?

Да. К сожалению, даже в нормальных колониях, где нет насилия, существует до сих пор эта категория заключенных, которые вынуждены делать самую грязную работу. Своего рода дань традиции.

О чем вы не смогли написать в книге?

Хотела бы рассказать о колониях в ряде регионов, из которых никогда не поступает жалоб, и я боюсь, что это похоже на саратовскую историю. Но вместе с тем мне очень хочется ошибаться.

Почему у вас в книге нет ни слова об одном из самых известных заключенных в РФ — Алексее Навальном*, которому недавно дали 19 лет?

Если бы я о нем написала, то нашлись бы люди, которые сказали, что вся книга написана ради него. И нивелировали бы помощь другим заключенным. А мне важно помочь тем, чьи имена неизвестны. У меня гуманитарный проект, а не политический, и я вижу, что многие вещи в нашей системе наказаний меняются к лучшему. Например, изменили правила внутреннего распорядка, и в лучшую сторону, приняли закон о пробации (совокупности мер в отношении осужденных и бывших заключенных, оказавшихся в трудной жизненной ситуации), который вступит в силу с января и, надеюсь, поможет людям вернуться в нормальную жизнь.

Что вам лично помогает психологически не сломаться, сталкиваясь со всем этим ужасом?

Верю, что то, что я делаю, помогает людям, даже просто когда я пишу статьи или книги. Большие тюремные начальники страшно далеки от реалий, и когда им рассказываешь, как дела обстоят на самом деле, очень удивляются. Ведь когда они приезжают с проверкой, им в тюрьме или на зоне показывают лубочную картинку, а зеки, понятное дело, с генералами не разговаривают и правды не рассказывают.

Помогает и то, что я больше 20 лет занимаюсь йогой. У меня даже был проект — внедрение йоги в СИЗО, так как йога — один из эффективных способов реабилитации и снижения агрессии. Ведь даже в переполненной камере можно сделать йога-комплекс, который позволит человеку чуть-чуть снять стресс, почувствовать, что есть жизнь. Потому что у многих заключенных после ареста от стресса возникает ощущение, что жизнь ушла из тела. Мы неоднократно в СИЗО раздавали книжечку, где были собраны такие комплексы, которые можно делать на малюсеньком пространстве. Я никогда не забуду, когда в СИЗО-6 во внутреннем дворике разложили маты, и сотрудники и заключенные все вместе занимались йогой. Это было грандиозно. И про людей.

Фото: из личного архива Евы Меркачевой/@Merkacheva