Когда маленькая Тереза, правнучка основателя цирковой династии Анатолия Леонидовича Дурова, приехав с гастролями в очередной город, шла в новую школу, ее узнавали все одноклассники. О цирке Дуровых советским детям рассказывали на уроках природоведения. А вот книги писателей-фантастов Александра и Сергея Абрамовых, литературного дуэта отца и сына, в школьную программу не входили, но популярны в свое время были не меньше произведений братьев Стругацких.
Две династии объединились, когда юная дрессировщица Тереза Дурова согласилась стать женой московского журналиста и писателя Сергея Абрамова. Тогда же она приняла решение оставить семейное цирковое дело и осела в Москве, чтобы растить сына Артема, организовывать фестивали и делать один из лучших московских театров для всей семьи. Сегодня он называется «Театр Терезы Дуровой».
Пьесы для театра пишет их сын Артем Абрамов, который вместе с отцом возродил литературный бренд «А. и С. Абрамовы».
Тереза Дурова и Артем Абрамов поговорили с «Москвич Mag» о семейных секретах, дрессуре, клоунаде, театре и о том, как тесно судьба представителей их династии переплетена с судьбами страны.
Братья Дуровы: дрессировщик VS сатирик
Тереза Дурова: Анатолий Леонидович Дуров, мой прадедушка, родился в 1864 году, его родной брат Владимир Леонидович появился на свет на год раньше.
Оба брата страстно увлеклись цирком и еще подростками сбежали из дома в балаган (к тому времени они остались круглыми сиротами и жили на попечении крестных отца и матери).
Легенд о Дуровых ходило много, и все разные. Братья начинали как акробаты, но потом их пути разошлись: Анатолий стал знаменитым клоуном, а Владимир — дрессировщиком, он увлекся крупными животными, в частности ластоногими, изучал зоопсихологию, дружил с академиком Бехтеревым и интересовался его исследованиями. А в 1912 году в собственном доме на улице Старая Божедомка (ныне ул. Дурова) Владимир Дуров основал тот самый «Уголок Дурова».
Анатолий тоже дрессировал, но мелких животных, которых всегда можно было купить на базаре; у него были утки, гуси, лисы, свиньи и собачки. Выступал он в костюме белого клоуна, но без традиционного грима, был не столько клоуном и дрессировщиком, сколько сатириком. Я считаю, что именно Анатолий Леонидович Дуров стал одним из родоначальников этого жанра. Животные ему были нужны для того, чтобы подчеркнуть комизм той или иной ситуации. Выпуская гуся на манеж, Дуров обращал внимание публики на то, что походка птицы схожа с губернаторской, а ведь тот нередко сидел тут же в цирке. Или, стоя на арене, начинал подкидывать серебряный рубль и отвечал: «Дурака валяю», — когда его спрашивали, чем он занят. В зале смеялись, так как на этой монете был изображен император.
Дуров был очень популярен в Европе, объездил все цирки Германии, Австрии, Франции и Испании. У меня есть серьги, которые прадед покупал еще в Венеции. В город он выходил всегда с помпой, в сопровождении процессии телохранителей, веселя и удивляя народ. Причем охранники у прадеда обязательно были двойняшки. У меня в кабинете есть фотография Анатолия Дурова со свитой, где его сопровождают четыре близнеца — два индуса и два китайца.
Знаю, что он был бесстрашным человеком, мог приехать в город, где свирепствовал тиф, и играть по тифозным баракам. Люди нашей профессии всегда востребованы там, где беда, и в нашей династии из поколения в поколение передается эта преданность своему делу и патриотизм.
У Анатолия Леонидовича жена была немка — Тереза Штадлер, в честь нее назвали мою маму, а потом и меня. Когда-то она тоже работала в цирке. Скорее всего, благодаря ее немецкому воспитанию все Дуровы сверхдисциплинированны.
Артем Абрамов: Чтобы больше узнать о династии Дуровых, надо, конечно, съездить в Таганрог и Воронеж, где находятся музеи нашей семьи. Я бывал в этих музеях поначалу инкогнито, потому что не так хорошо знал историю собственной семьи, и мне, признаться, было неловко, что музейщики о Дуровых знают больше меня, наследника династии. Но недавно я все же углубился и разобрался во всех дуровских хитросплетениях. И, знаете, это готовый сценарий для фильма или основа для книги, настолько много невероятных событий пережили мои предки. Мысль о книге или фильме теперь плотно во мне засела. А Ирина Петровна Бойкова, хранительница воронежского музея Анатолия Дурова, пообещала быть моим историческим консультантом.
Фамилия по матери
Тереза Дурова: Евлампия Дурова, старшая из детей Анатолия Леонидовича Дурова, вышла замуж за воронежского аптекаря Григория Шевченко. У них родился сын Владимир, который продолжил дело дяди, дрессировщика Анатолия Анатольевича, и стал народным артистом России — Владимиром Григорьевичем Дуровым-Шевченко.
Моя бабушка, младшая из сестер, Мария Дурова училась мнемотехнике у великого гипнотизера того времени Вольфа Мессинга. Этот метод помогает запоминать огромный объем информации и развивает внимание. У Марии Дуровой был свой номер в цирке, где она безошибочно называла без всяких подсказок загаданные публикой слова, делала она это благодаря незаметным ключам, которые ей показывал ассистент.
Помню, меня всегда поражала ее фигура: она была невероятно стройная и ладная, и даже в преклонном возрасте у нее была изящная походка. На мой вопрос, как ей удается так держать себя, она ответила: «Детка, я в пять лет надела корсет, а сняла его только через пятьдесят».
Мой дед, ее муж, грузин по национальности, Василий Васильевич Мильва (Хундадзе) занимался дрессурой, а бабушка Мария, оставив цирк, воспитывала весь огромный клан детей и племянников. Василий Васильевич — человек с удивительной судьбой, его младенцем подбросили в цирк в Тифлисе — в корзинку, где спал цирковой кот Васька, поэтому младенца и назвали Василий Васильевич. Вырос он в цирковом балагане, знал абсолютно все жанры, особенно хорошо разбирался в лошадях. Однажды после сильной травмы на выступлении Василия оставили помирать у какого-то старичка-смотрителя в провинции, а балаган поехал дальше. Никто не верил, что парень выживет. Но он поправился и благодаря своему блестящему знанию лошадей устроился работать конюхом к одному купцу, уезжавшему в Европу. Поколесив по Европе, дед оказался в Дании и остался выступать в местном цирке, получил датское гражданство и взял фамилию Мильва.
Через много лет выдающийся датский артист Мильва приехал в императорскую Россию и попал в программу, где работал Анатолий Дуров, встретился с его юной дочерью Марией, влюбился и женился. Именно бабушка Мария нас всех приучила к дисциплине, к тому, что опаздывать нельзя никуда и никогда — ни на поезд, ни на репетицию, что с животными надо работать до их завтрака, поэтому репетиции начинались с шести утра. Позже я поняла, что дисциплина очень важна именно в творческих семьях, иначе ни номер не получится, ни спектакль.
У Марии Дуровой и Василия Мильва родилось двое детей — моя мама Тереза и ее младший брат Анатолий. Он рано ушел из цирка, и весь аттракцион остался маме, народной артистке Терезе Васильевне Дуровой, знаменитой на весь мир дрессировщице слонов и не только. Мой отец Ганнибал Владимирович Наджаров много помогал маме с дрессурой. Его семья жила в Баку, поэтому мама в 1953 году поехала рожать меня именно туда. Родители вскоре уехали на гастроли, а я осталась у бабушки и дедушки в Баку и в школу пошла тоже там. Но как-то раз я поехала на гастроли с цирком и буквально заболела им. Чего я только не творила, чтобы меня отправили обратно к родителям, и бабушка с дедушкой наконец сдались.
Артем Абрамов: Бабушка Тереза Васильевна была человек-праздник. В Москве она объявлялась редкими наездами, всего пару недель в году между гастролями (у нее однажды были непрерывные трехлетние гастроли по Европе), и всегда заваливала нас подарками. Помню, в Кишиневе поклонники ей подарили велосипед, который она притащила мне. Я был в восхищении, думал, как же круто быть дрессировщицей.
Но цирк я не любил, меня наказывали походом на представление: не съешь кашу — пойдешь в цирк.
Ковчег на рельсах
Тереза Дурова: У Дуровых всегда были огромные аттракционы смешанных животных, которых даже в советское время дрессировщики часто покупали за свои деньги. В войну Дуровы не прекратили работу и сохранили почти всех зверей. Мама мне рассказывала, что многие служащие отказались от брони, которая была у цирковых, и ушли на фронт добровольцами. Оставшиеся артисты и рабочие трудились за десятерых, заслуженные наравне с остальными, всю войну жили вместе с животными в товарных вагонах и продолжали выступать. Тогда люди в первую очередь думали не о себе, а о слонах, верблюдах, зебрах, пони, обезьянах, лисах, пеликанах — всех тех, кого, несмотря ни на что, надо было обогреть и накормить.
Да и в мирное время было не намного легче. Мы же всю страну объездили и понимали, как люди в СССР жили. Приезжаешь в город, а там продуктов нет, овощные базы пустые, а значит, и животных нечем кормить. Паниковать и рыдать, заламывая руки, что «у меня дохнет слон от голода», или кричать «Вы нам должны обеспечить корм» бессмысленно. Мы просто ехали по окрестным колхозам и что-то находили, по полям картошку собирали, траву косили.
Мы — Маугли
Тереза Дурова: Звездной пыли, если ежедневно чистишь конюшни, просто некуда садиться. Работая с животными, напрочь избавляешься от тщеславия, зато приобретаешь кучу профессий: дрессировщика, конюха, ветеринарного врача, актера, завхоза, логиста и, главное, обостренное чувство, которое позволяет настроиться на животное и даже в какой-то степени им стать. Я никогда в жизни не протяну руку к чужой собаке, даже очень маленькой, понимая, что этой собаке моя рука не нужна.
Не думаю, что животным нравится быть артистами, это противоречит их природе. У нас в цирке была старая пони Маргаритка, она уже не выступала, просто гастролировала с нами на пенсии. Когда ее выпускали на манеж побегать, она не уходила, пока не отработает всю программу. Но не потому, что она тосковала по выступлениям и публике, а просто по привычке. Я не против цирка с животными, это востребованная зрителями история, да и профессионалы в цирке наносят зверям меньший вред по сравнению с теми, кто разводит их в питомниках или держит тех же охотничьих собак в квартире.
Невозможное возможно: Тереза Васильевна Дурова
Тереза Дурова: Ничто на свете не могло помешать моей маме выйти на арену. Во всяком случае, сломанные руки и ноги ее не останавливали. Нередко мы забирали ее на представление из больницы, а потом в больницу же и возвращали.
Как-то раз на гастролях в Уфе она ослепла в прямом смысле этого слова. В городе тогда работал знаменитый офтальмолог Эрнст Мулдашев, который чуть ли не в тот же день сделал ей экстренную операцию. На следующий вечер мама вышла на арену со своими слонами вся в зеленке, с торчащими нитками от швов и в шикарном концертном платье. Поклонилась и сказала публике: «Простите меня за мой внешний вид, но ваш гениальный хирург Мулдашев вчера сделал мне операцию, а сегодня я вас вижу, и это огромное счастье». Зрители смотрели ее выступление стоя.
Я тоже работала с почечными коликами, улыбалась в зале и орала за кулисами, а машина скорой ждала, когда закончится спектакль.
Выступать мама прекратила в 2000-х, когда ей было 75 лет. Толчком к этому решению стало то, что ее слонихи Монри и Лайма умерли друг за другом. Перед тем как уйти, мама пристроила всех своих животных по зоопаркам, а персонал и артистов — по другим циркам, и только после этого вышла на пенсию.
К слову, мама не возражала, когда я решила уйти из цирка, она просто подхватила мою программу. В нашей семье вообще никто не восстает против желаний другого, нет этого сопротивления. Мой муж Сережа Абрамов никогда не препятствовал моей цирковой карьере. Если от близких нет сопротивления, это делает человека сильным.
Я оставила цирк потому, что сама этого захотела. И у меня, естественно, была ломка: иногда срывалась из Москвы, уезжала на день в другой город, чтобы вдохнуть запах поездов и гостиницы. Но я быстро заполнила освободившееся от гастролей время ГИТИСом, фестивалем клоунов, который мы сделали вместе с Юрием Никулиным, и, наконец, моим театром.
Свой дом
Тереза Дурова: Цирковая жизнь не предполагает своего дома в привычном понимании: бесконечные переезды, гастроли, жизнь в гостиницах, общежитиях, на съемных квартирах. Но свой дом у Дуровых, конечно, был. У прадеда Анатолия Леонидовича — в Воронеже, у Анатолия Анатольевича, его сына — в Таганроге. Оба дома были проданы после войны.
Прадед считал, что детей надо растить в провинции, а работать — в столице. Анатолий Леонидович был очень творческим человеком, интересовался многими вещами, снимал кино, делал объемные картины на стекле. В своем доме в Воронеже он собственноручно сделал музей, где были гроты, статуи и какие-то фантастические декорации, из Египта притащил настоящую мумию. Все эти диковинки перед своей смертью в 1916 году он продал одному коллекционеру и меценату.
Дом был записан на его гражданскую жену Елену Робертовну, с прабабушкой Терезой прадед к тому времени уже расстался. Перед Великой Отечественной войной Елену Робертовну репрессировали и выслали (она была немкой), после ссылки она в бывшем собственном доме получила одну комнату. В 1970-х реку Воронеж расширили и затопили половину огромного участка, теперь музей Дурова стоит на берегу водохранилища.
У мамы долгое время не было своей квартиры в Москве. Только в 1967 году кто-то из чиновников сообразил, что знаменитая на весь мир артистка Дурова — бездомная. Так появилась наша квартирка на улице Яблочкова. Мы сразу натащили туда много матрасов, у нас останавливались все цирковые. Собственным домом я обзавелась, только когда вышла замуж за Сергея Абрамова, и мы получили квартиру в Сокольниках. Выходила замуж я за человека, о котором практически ничего не знала — ни о его материальном положении, ни о том, кто его родители. Он, правда, знал про меня все, так как написал обо мне не одну статью.
Цирковой роман
Артем Абрамов: Отец работал в журнале «Смена», когда его отправили в Ленинград делать спецрепортаж о закулисье цирка. На арене он увидел юную Терезу Дурову (отец старше мамы на девять лет), влюбился и стал повсюду ездить за цирком — выписывал себе командировки в те города, где выступала Тереза Ганнибаловна.
Наша семья жила в Сокольниках в обычной панельной трешке. Хозяйственные дела дома решались просто. Мама, цирковой человек, всегда без проблем могла убрать и помыть, а что до гвоздей и текущих кранов, то все дома было идеально благодаря удивительному продюсерскому таланту отца.
Я родился в 1976 году, тогда все читали запоем, а отец был не просто книгоман, а книгоманище, литературы дома было море, и все соседи ходили к нам как в библиотеку. В квартире был настоящий формуляр, где записывалось, что, кто и когда взял. Поэтому если отцу надо было что-то починить в доме, то соседи с радостью помогали. Тем более на нашем этаже жили две семьи, где были рукастые мужики, с которыми родители очень дружили, в одной были ученые химики и физики, в другой — врачи.
Живя в Сокольниках, отец мечтал вернуться в район своего детства, на Кутузовский проспект. Когда маленький Сережа Абрамов (отец 1944 года рождения) с родителями въехал в однушку на Кутузовском проспекте в дом №24, знаменитого брежневского дома №26, где жила партийная элита, еще не было, зато были железная дорога и поля, а за ними — город Кунцево.
На глазах отца сносилось Дорогомиловское кладбище (одно из нескольких «чумных» кладбищ, построенных в XVIII веке за городской чертой. В 1948 году кладбище было официально закрыто, находившаяся там церковь и все захоронения уничтожены, территория застроена жилыми домами. Особо ценные могилы, например художника Исаака Левитана, были перенесены на Новодевичье и Ваганьковское кладбища. — «Москвич Mag»), и ученики школы №56, где он учился, притаскивали в класс найденные по дороге кости или череп.
В классе народ был разный, учились и дети советской элиты. Отец рассказывал мне один случай, который, как я сейчас понимаю, сильно повлиял на его мировоззрение. Как-то раз дочь одного партийного бонзы пригласила папу 7 ноября на демонстрацию на Красную площадь. Она жила в том самом брежневском доме №26. Ранним морозным утром Сергей Абрамов в тоненьком перелицованном пальтишке стоял в углу двора, поджидая свою подружку, и увидел, как во двор въехал шикарный автомобиль представительского класса — ЗИМ. Через пару минут одноклассница с родителями, все в модном тогда каракуле, вышли из подъезда и сели в эту машину. Тогда он впервые столкнулся с классовым расслоением и осознал, что хотя советские люди равны, но некоторые равнее. В шоке от этого открытия папа в деталях запомнил все, что с ним происходило в тот день, даже как пахли кожаные сиденья в ЗИМе.
Ходячая энциклопедия детективов
Артем Абрамов: Мой дедушка Александр Иванович Абрамов был москвичом и известным в советское время публицистом и писателем. Писал на разные темы, в том числе и о балете. Его сестра Таисия Абрамова танцевала в Большом театре, и он неплохо знал этот мир. Своими статьями дед мог и утопить, и возвысить. Я наткнулся в сети на старые письма одного танцовщика, который писал, что Абрамов одной своей закорючкой в газете поставил крест на его карьере. Я сразу понял, о ком речь.
А еще дедушка, уж не знаю, откуда, хорошо знал английский язык, и ему привозили все выходившие за границей англоязычные детективы. Одной из его работ было их читать. Дед был ходячей детективной энциклопедией, к нему обращались советские писатели и редакторы, чтобы узнать, не было ли уже таких сюжетов раньше. Параллельно в соавторстве с моим отцом дед издал дюжину книг под брендом «A. и С. Абрамовы», в основном квазинаучную фантастику. Какое-то время с романом «Всадники ниоткуда» A. и С. Абрамовы были на второй строчке по популярности в рейтинге фантастики после Стругацких. Когда дедушка состарился и перестал писать, отец стал творить отдельно как писатель Сергей Абрамов.
Он окончил МАДИ и даже успел поучаствовать в строительстве аэропорта Домодедово, потом по стопам своего отца перешел в журналистику.
Писать прозу отец не прекращал никогда. Некоторые вещи писателя Сергея Абрамова звучат до сих пор, например повести «Выше радуги» и «Двое под одним зонтом», по которым были сняты фильмы. Его книги часто экранизировали. Во время работы над фильмом «Сезон чудес», где Пугачева поет про белую дверь, он познакомился с Георгием Юнгвальд-Хилькевичем, который стал близким другом нашей семьи. Своим учителем он считал Валентина Катаева.
Родители никогда не спорили, чья работа важнее.
Друзья семьи
Артем Абрамов: Известно, что Дуровы дружили с разными знаменитостями, в воронежском доме пел Шаляпин, и от его голоса треснуло витражное окно, которое Анатолий Дуров не стал менять, а склеил и повесил памятную табличку.
Я, естественно, помню тех знаменитостей, кто приходил уже к нам домой. Куклачев подарил мне первый в жизни водный пистолет, который привез из Японии, со словами: «Только не наливай в него чернила». А одессит Юнгвальд-Хилькевич останавливался у нас дома всякий раз, бывая в Москве. И раз поплатился за это тем, что я припахал дядю Юру, который был еще и блестящим художником, рисовать декорации для школьного праздника «Прощание с Букварем». Хилькевич матерился и возмущался, но сделал шедевр из крокодилов Ген и Чебурашек, который много лет в моей школе украшал спортзал.
Потомственный писатель
Артем Абрамов: В конце школы я совершенно не знал, кем хочу стать. Тогда отец мимоходом сказал: «Если хочешь работу, где можно делать все, что ты придумаешь, и побывать везде, где хочешь, да еще и не за свой счет, и там, куда ты приедешь, тебе будут рады, то иди в журналисты». Так я попал на журфак МГУ.
Писателя во мне воспитывал отец, хоть и понемногу, но регулярно. Он никогда не мог спокойно пройти мимо ни одного моего школьного сочинения, а когда я ему доставался целиком, например на отдыхе, то немедленно следовало задание: опиши сегодняшний день. В ответ на мои отмазки — дескать, за день ничего не произошло! — отец цитировал знаменитое чеховское «Дайте мне чернильницу, я напишу о ней роман». В общем, как мог ковал во мне литературное чувство.
Для поступления нужно было иметь какое-то количество публикаций, и отец меня пристроил к своему другу Игорю Серкову в развлекательное приложение «Известий» — газету «Неделя». Я писал заметки в рубрику «Утренний народ» — о тех, кто будит город по утрам. У меня были заметки про водителя трамвая, про человека, который включает и выключает фонари в городе, про носильщика на вокзале. Мне, правда, довольно быстро надоело рано вставать, и я стал эти истории выдумывать, причем получалось у меня лучше, чем если бы я брал у кого-то реальное интервью. Поэтому поступать на журфак я пришел с огромной папкой репортажей, интервью и заметок, 90% которых были выдуманы. Наверное, тогда отец понял, что какое-то умение у меня есть.
На первом курсе я устроился работать на радио. Подростком я обожал подключаться к общедомовой радиоточке и вести какие-то музыкальные программы, пока была технологическая пауза в вещании; потом мне объяснили, что это уголовка. Но родные считали радийщиков ненастоящими журналистами, вот газета другое дело. Я же был в восторге от работы на Пятницкой в Радиокомитете. На здании, которое считалось особо важным объектом, при любой опасности должен был опуститься железный занавес. Но во время расстрела Белого дома в 1993 году этот занавес не сработал, и нас заставили таскать к входу здоровые металлические сейфы и возводить из них баррикады. Правда, несколько вооруженных людей к нам все же влетели и стали требовать эфир. Их встретила начальница технического департамента, отвела в студию, все им организовала: микрофон, красную лампу, трансляцию, но… один тумблер все же отключила. Слава богу, тогда не было мобильников, и они не смогли проверить, что их нет в эфире.
Через много лет Оскар Кучера, с которым мы вместе гоняли на мотоциклах, утащил меня на «Муз-ТВ», где я в кадре с крашеными волосами рассказывал музыкальные новости. Потом Игорь Крутой купил канал, и вся старая музтэвэшная тусовка рассосалась, а я перешел на РТР ведущим «Доброго утра», где в ярко-розовой рубашке вещал о добром и хорошем.
Попутно я писал с папой книги — он решил возродить бренд «А. и С. Абрамовы», и мы выпустили подряд пять религиозно-фантастических произведений. Папа решил не мелочиться и замахнулся на Библию: первая книга, которую мы написали вместе, была про путешественников во времени, которые первым же своим передвижением начали искажать ткань истории, поэтому потребовалась соответствующая служба, которая должна корректировать искажения. И вот сотрудники службы обнаружили, что в Древней Иудее живет молодой человек, ему уже 33, а он все еще плотник. И это надо как-то поправить.
Работа в прямом эфире для меня была как наркотик, я это обожал. Но на РТР с федеральными, политическими новостями было работать непросто — очень большая ответственность за каждое слово. Да и я начал «гореть» на работе, особенно из-за режима — утренние программы готовятся по ночам. Так что когда появилась возможность перейти на телеканал «Культура», я ею воспользовался. Там, как я и предполагал, работа оказалась не в пример спокойнее. Хотя коллеги с «России» меня откровенно не понимали — они считали, что вся жизнь и карьера как раз здесь, а «Культура» — это «канал для пенсионеров» и там никакого прогресса. Может, и так, но то спокойствие, глубина журналистского мастерства и настоящая культурность коллектива дорогого стоили. Я ни минуты не жалел о таком карьерном шаге.
А театр уже довольно долгое время был со мной. Вернее сказать, был все это время. Я не упомянул, что еще школьником начал здесь работать осветителем. А в начале нового века вернулся, но уже завлитом и драматургом.
Уйдя с ТВ (любовь к эфиру — это, конечно, прекрасно, но в жизни должны быть изменения), я сконцентрировался на работе в театре полностью. А вот отсюда уходить уже некуда, мы намертво привязаны к нашему зрителю, которого никак нельзя оставить без новых спектаклей. Что бы в мире ни происходило.
Продолжение династии Дуровых — Абрамовых — мои сыновья Даниил, Егор и Иван пока не проявляют интереса ни к театру, ни к журналистике, ни к писательству. Старший, десятиклассник Даниил, метит в психологи. Средний, четвероклассник Егор, видит себя киберспортсменом. А младший, Иван, пока во втором классе, но уже точно знает, что поменяет в стране, когда станет президентом. Заметьте: не «если», а «когда».
Фото: из личного архива героев, Воног Виктор/ТАСС, Екатерина Воробьева, социальные сети