«Любимый город», «Комсомольцы-добровольцы», «Случайный вальс», «Моя любимая», «Коричневая пуговка», «Все стало вокруг голубым и зеленым»…  Песни на стихи Евгения Долматовского знают все, много десятилетий их поет вся страна. О нем рассказывает его внучка, художник по костюмам Татьяна Долматовская. Политолог Сергей Караганов тоже хорошо помнит замечательного поэта. Его мать Софья Григорьевна, первая жена Долматовского, вторым браком была замужем за кинокритиком, видным советским чиновником от культуры Александром Карагановым.

Расскажите о корнях Евгения Ароновича Долматовского.

Татьяна Долматовская: У деда Евгения Ароновича, купца 1-й гильдии, торговца готовым платьем в Ростове-на-Дону Моисея Лейбовича Долматовского, были дочь Раиса и восемь сыновей — Иосиф, Герман, Арон, Авраам-Исаак, Александр, Берко, Адольф и Давид. Арон Моисеевич Долматовский (1880–1939), отец Евгения Долматовского, мой прадед, в 1899 году, окончив гимназию, поступил на юридический факультет Харьковского университета. На втором курсе принял участие в студенческих волнениях. Имеется версия, что он, будучи связным в газете «Искра», находился под гласным надзором полиции.

В конце 1901 года Арон Долматовский получил разрешение выехать в Европу. В Германии он поступил в старейший (с 1386 года) Гейдельбергский университет — сперва на естественно-философский, затем на юридический факультет.

Это в те времена было, безусловно, большой редкостью для еврея.

Т. Д.: Разумеется. Никто из его братьев, например, высшего образования не получил. Вернувшемуся Арону было разрешено жить в Москве и заниматься научной деятельностью.

Мать Евгения Долматовского, моя прабабушка Адель Марковна Ингал, уроженка Ростова-на-Дону, тоже происходила из купеческой семьи. Она училась в Швейцарии, знала пять языков. Впоследствии всю жизнь работала в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина. Поженились они в апреле 1905 года в Гейдельберге. Родились два сына — Юрий и Евгений. В советское время родители Евгения Долматовского чрезвычайно сдержанно рассказывали о своем пребывании за границей — по понятным причинам.

Чем Арон Моисеевич занялся в Москве?

Т. Д.: В 1907 году экстерном сдал экзамены на юридическом факультете Московского университета, поступил помощником присяжного поверенного. После революции вступил в Московскую губернскую коллегию защитников, вскоре был избран членом президиума коллегии, специализировался на международном праве. В 1926 году он стал доцентом Московского университета, много преподавал.

Арона Долматовского, адвоката старой выучки, в 1928 году привлекали к участию в «Шахтинском деле», громком политическом процессе над вредителями в угольной промышленности, где среди обвиняемых были немецкие специалисты. Суд проходил в Колонном зале Дома Союзов и освещался во всех газетах. Раздавались призывы поступить со шпионами со всей строгостью революционного закона. Защитник же Долматовский заявлял, что показания обвиняемых и свидетелей кажутся ему сомнительными, и немало сделал, чтобы обвинения в глазах здравомыслящих людей выглядели бездоказательными. Немецким специалистам вынесли оправдательный приговор.

В 1933 году Арон Моисеевич на заседании Специального присутствия Верховного суда СССР выступил защитником по делу о вредительстве на советских электростанциях. И вновь благодаря обстоятельному разбору адвоката подзащитный, английский подданный, за недостаточностью улик был оправдан.

Что, по-видимому, не могло не сыграть роковую роль в судьбе самого Арона Моисеевича.

Т. Д.: Да, 28 марта 1938 года его арестовали. Долматовский был обвинен в контрреволюционной деятельности как «участник антисоветской кадетско-меньшевистской организации, ставившей своей целью свержение советской власти и установление буржуазно-демократического строя в СССР». 20 февраля 1939 года прадеда расстреляли. В окошечке Лефортовской тюрьмы семье выдали справку о том, что А. Долматовский осужден «к десяти годам без права переписки». Адель Марковна не теряла надежды и написала письмо прокурору СССР Вышинскому: «Дорогой Андрей Януарьевич! Вы хорошо знали моего мужа. Он был участником известных судебных процессов над шахтинскими вредителями и вредителями на электростанциях СССР. Как защитник он выполнял свой профессиональный долг, разберитесь… ». Ответа на обращение не последовало.

18 декабря 1954 года прадед был реабилитирован. Впрочем, и к реабилитации прилагалась справка о том, что оправданный «по вновь открывшимся обстоятельствам» умер от цирроза печени, стандартного диагноза НКВД.

Дед Евгений Аронович никогда ничего об этом не рассказывал, но в начале 1990-х годов написал мемуары «Очевидец», которые опубликовали уже после его кончины, с предисловием, написанным его дочерью Галиной Долматовской.

Несколько лет назад я побывала в архиве ФСБ, где мне вынесли папку с судебным производством по делу Долматовского А. М. с протоколами допросов и приговором о расстреле. В августе 2020 года на фасаде московского дома, откуда забрали моего прадеда, был установлен памятный знак «Последнего адреса».

Где находится этот дом?

Т. Д.: Долматовские жили в коммунальной квартире на Гоголевском бульваре, 29, кв. 29, на третьем этаже дома Иерусалимского Патриаршего подворья, построенного в 1892 году. У деда очень много стихов об этом очень дорогом ему адресе:

Где б ни был я, где б ни бывал,
Все думаю, бродя по свету,
Что Гоголевский есть бульвар
И комната, где мамы нету.

Адель Марковна избежала ареста?

Т. Д.: К счастью, да, и продолжала работать в Библиотеке имени Ленина.

Евгений Долматовский, когда арестовали отца, уже учился на последнем курсе вечернего рабочего Литературного университета, потом ставшего Литературным институтом. Он вспоминал: «… Моя жизнь была просто ужасна. Одни товарищи обходили стороной, старались не замечать. Признаться, еще досадней стало сочувствие других».

Но фактически сына «врага народа» репрессии миновали?

Т. Д.: В 1939 году дед был награжден орденом «Знак Почета» за сборник «Дальневосточные стихи» и чудом избежал комсомольского разбирательства. В системе, видимо, произошел сбой, и обе эти новости разминулись. Евгений Аронович тогда как раз вернулся из поездки на Дальний Восток, куда был направлен уполномоченным Союза писателей, и в газете «Правда» увидел свою фамилию в списке награжденных. В том же году дед получил военное звание «интендант третьего ранга».

В титрах киноленты «Истребители» (1939), где звучала песня «Любимый город» на стихи Евгения Долматовского, рядом с его фамилией было указано — «орденоносец». В фильме песню исполнял Марк Бернес.

Поразительно стремительно сложилась карьера поэта Долматовского. Расскажите о его ранних годах.

Т. Д.: Евгений Аронович родился в Москве в 1915 году и провел детство в Ростове-на-Дону. Со старшим братом они жили у своего дяди, врача. Он вспоминал, как в квартире «стонали попеременно буденовцы и деникинцы», когда их оперировали. Окончательно в Москву Долматовский переехал в 1924 году. Учился в школе №17 в Хамовниках. Среди его школьных товарищей — Мстислав Келдыш, Иван Артоболевский, Анатолий Рыбаков. Семья тогда еще жила в коммуналке в Кривоарбатском переулке. Из восьмого класса дед был переведен в педагогический техникум.

Первые стихи Долматовский опубликовал в «Пионерской правде», в изданиях «Дружные ребята» и «Пионер» под псевдонимом Далмат. В 1932 году по комсомольскому призыву пошел работать откатчиком и проходчиком на стройку первой очереди московского метро. Строил станцию «Охотный Ряд» (тогда — «Проспект Маркса»).

Его знаменитый метростроевский марш «Комсомольцы-добровольцы» как раз об этом времени.

Т. Д.: Как и сам фильм «Добровольцы» 1958 года, соавтором сценария которого был Долматовский.

В метрострой он пошел, надо сказать, совершено искренне. Ему, мальчику из интеллигентной семьи, хотелось получить «рабочую биографию». «Должен же я когда-нибудь почувствовать себя взрослым?» — задавался он вопросом в записных книжках.

Кстати, всю жизнь дед поддерживал отношения с теми, с кем трудился в шахтах и возил вагонетки в одной бригаде. На его похороны пришло очень много метростроевцев.

Не оставляя работу в метро, в 1933 году Долматовский поступил в Литературный институт на Тверском бульваре. Через год вышла его первая книга стихов «Лирика», которая продавалась в газетных киосках. Затем его и еще нескольких комсомольцев-литкружковцев командировали на Первый съезд советских писателей.

В 1935 году вышел еще один его стихотворный сборник — «День», вокруг которого возникло много споров и обвинений в бездумном оптимизме. Даже появился такой термин — «типичная долматовщина». А в 1937 году он познакомился с моей бабушкой.

Как ее звали?

Т. Д.: Софья Григорьевна Мазо. Восемнадцатилетняя студентка ИФЛИ, Московского института философии, литературы и истории им. Н. Г. Чернышевского, одного из лучших гуманитарных вузов, однажды пришла на поэтический вечер. Мест не хватало, и бабушка устроилась на подоконнике. Там Евгений Аронович ее и заметил. Она была ослепительной красавицей. В 1938-м они поженились, через год родилась дочь Галина, моя мама.

Сергей Караганов: Мазо — знатная еврейская семья, происходила из Белоруссии, из города Борисов Минской губернии. По легенде, двоюродным дедом моей мамы Софьи Григорьевны (а для Татьяны — бабушки) был Яков Исаевич Мазо, главный раввин Москвы с 1893 по 1924 год. Он помог семье мамы, ее брату Давиду перебраться в Москву из Белоруссии. Мама получила замечательное высшее образование в ИФЛИ, где учились Константин Симонов, Александр Твардовский, Павел Антокольский…  Затем мама вышла замуж за Долматовского. Но их развела война.

Когда Долматовский ушел на фронт?

Т. Д.: На третий день войны он уже выехал на Юго-Западный фронт, в Киев. Военным корреспондентом был включен в состав редакции газеты «Звезда Советов». В августе 1941 года он попал в окружение, в Уманский котел, был контужен и взят в плен в селе Подвысокое. «Невероятное везенье не покидало меня», — напишет он впоследствии. Многие коллеги-литераторы были уверены, что он погиб. Константин Симонов тогда посвятил «памяти» своего близкого друга Долматовского поэтические строчки:

Мы не увидимся с тобой,
А женщина еще не знала;
Бродя по городу со мной,
Тебя живого вспоминала.

Адель Марковна отказывалась верить, что ее младший сын погиб, и даже не пришла на поминальное собрание, устроенное в Союзе писателей. Евгений Аронович выжил, бежал из плена. Потом Адель Марковна получит от сына письмо от 9 ноября 1941 года: «Я был ранен в голову и руку, выздоравливал за колючей проволокой, бежал и испытал на себе всю верность украинских колхозников советской власти — они меня спасали и лечили, и тысячи подобных мне».

На хуторе Алексеевка на оккупированной территории Долматовского вылечила и выходила украинская крестьянка Марина Михайловна Вербина. Дед с тех пор считал ее второй мамой. Часто ездил к ней, в том числе и возвращаясь из Берлина после победы, и в последующие годы.

Линию фронта, чтобы вновь начать воевать, дед перешел 4 ноября 1941 года. Прошел всю войну до конца. «Лейка» фотографа Евгения Халдея запечатлеет его в мае 1945-го читающим стихи на танке у Бранденбургских ворот.

Всем этим трагическим событиям Долматовский посвятил впоследствии написанную документальную повесть «Зеленая брама».

В 1942 году появилась песня «Случайный вальс» о встрече офицера и девушки в танцевальном зале во время войны. Евгений Долматовский с композитором Марком Фрадкиным писали ее в вагоне политуправления, эшелоне, который семь суток шел от Сталинграда до Ельца:

Ночь коротка,
Спят облака,
И лежит у меня на погоне
Незнакомая ваша рука…

Песню критиковали за легкомысленность: как это офицер танцует с почти незнакомой девушкой в ее маленьком городе и как ее рука может достать до погона? Пришлось изменить первоначальное название «Офицерский вальс» на «Случайный», а «погон» на «ладонь». «Случайный вальс» запели, он кочевал по фронтам, стал очень популярным.

На войне Евгений Аронович встретил фронтового фотокорреспондента Наталью Боде. Они работали в одной газете.

С. К.: В условиях войны такие истории были довольно распространены. Как поется в другой известной песне на стихи Долматовского:

Любовь от себя никого не отпустит,
Над каждым окошком поют соловьи,
Любовь никогда не бывает без грусти,
Но это приятней, чем грусть без любви…

Т. Д.: В нашей семье говорили: «Дедушка был романтик». Он был четырежды женат. Наталья Боде — его вторая жена. У них родилась дочь, тоже названная Натальей.

Третьей женой деда стала легендарная женщина — Ирина Николаевна Левченко, гвардии подполковник, Герой Советского Союза. В Москве даже есть улица, названная в ее честь. От брака Левченко с Долматовским появилась дочь Ольга. Последняя жена — Мирослава Безрукова. Детей у них не было.

Возвращаемся к первой жене, Софье Григорьевне. Где она с дочерью находилась во время войны?

С. К.: По линии Союза писателей зимой 1941 года мама с дочкой Галей и Аделью Марковной были эвакуированы в Татарию, в Чистополь, на берег Камы. Прожили там почти два года. Туда же были вывезены в том числе Маргарита Алигер, дочь писателя Тренева, Наталья Павленко, с которыми мама дружила всю жизнь.

Известно, что жили Долматовские в доме №42 по улице Галактионова. Софья Григорьевна училась на курсах медсестер и работала в госпитале санитаркой. Евгений Аронович весной 1942 года навещал семью в Чистополе, а также встречался там с эвакуированными писателями — Борисом Пастернаком, Константином Фединым и Михаилом Исаковским.

Т. Д.: Бабушка Софья Григорьевна сохранила письма, написанные дедушкой моей маленькой маме в эвакуацию:

«Здравствуй, дочура! Тебе пишет твой папа. Он был дома несколько дней, для Галочки читал по радио стихи. Папа очень хотел приехать к тебе, маме и бабушке, но, увы, ничего не выходит. Это не отпуск (сейчас отпуска очень не в моде!), а командировка. Даже не на пленум, на который едут все чистопольские дяди. Папа уезжает обратно бить немцев, чтоб Галочка могла скорей приехать домой и сидеть у своего папы на плече».

Каким вы запомнили Евгения Долматовского?

С. К.: Когда я родился, ему было 37 лет. Помню Евгения Ароновича очень красивым, вальяжным мужчиной, немного полным, с прекрасной манерой держаться, всегда улыбавшимся. Душа компании.

Я считаю, что Долматовский как поэт просто недооценен. Его песни до сих пор поет вся страна. Десятка полтора песен, которые до сих пор многие считают народными.

Очень хорошо помню его мать Адель Марковну. Для меня она была бабушкой, которая действительно меня растила, водила на прогулки в парк.

Развод Евгения Ароновича с моей матерью Софьей Григорьевной Адель Марковна не одобряла, но и с моим отцом у нее сложились самые сердечные отношения.

Софья Григорьевна, расставшись с Долматовским, вновь вышла замуж. Как она познакомилась с вашим отцом?

С. К.: Отец Александр Васильевич Караганов (1915–2007) точно так же, как и Софья Григорьевна, учился в ИФЛИ. На нее тогда он еще смотрел пока издалека, относясь как к богине, которой она во многих отношениях и была. Выходец из крестьянского сословия, Караганов считался одним из лучших студентов ИФЛИ.

Но познакомились они в ВОКСе — Всесоюзном обществе культурной связи с заграницей, где работали после войны. Отец, занимая пост первого заместителя председателя ВОКСа, стал ухаживать за мамой и наконец добился своего.

Кто были родители Александра Караганова?

С. К.: Мой отец уроженец деревни Мартыново Устюженского района Вологодской области. Семья была крестьянской, но, судя по всему, с достатком.

У меня до сих пор хранится феерическая многофигурная скульптурная композиция «Диана», обмененная в 1918 году на пару мешков картошки моей бабушкой, матерью отца, Маривьяной Васильевной. Что означало, что эта пара мешков в семье была не последней. Потом Карагановы переехали из Мартыново в Весьегонск, город Тверской губернии, воплощение русской провинции, воспетый Гоголем и Пастернаком.

Про деда Василия Андреевича Караганова известно, что он был начальником райлесхоза, гонял плоты, был лихим и, видимо, попался. Был арестован 26 апреля 1937 года и 23 сентября 1937-го решением тройки при УНКВД расстрелян. История эта не до конца понятна. Реабилитировали Василия Караганова в июне 1956 года.

То есть и Александр Караганов, ваш отец, был сыном репрессированного?

С. К.: Семья получила уведомление, что приговор осуществлен в октябре 1941 года. Долго предполагали, что дед погиб во время массовых расстрелов в лагерях, когда Гитлер подошел к Москве.

Маривьяна Васильевна воспитала четырех детей — Александра, Михаила, Зою и Антонину. Все они получили высшее образование, выбились в люди. Сестра отца стала секретарем райкома, брат — директором школы.

Бабушка была сильной женщиной, с твердым характером. До конца своих дней жила в Весьегонске. Хорошо помню, как она приезжала к нам в Москву, привозила с собой мешок клюквы и сушеные грибы. Клюква всегда была у нас на столе.

Отец, окончив школу, работал корреспондентом в районной газете «Колхозный призыв», откуда его направили учиться в Москву. В ИФЛИ он поступил в 1934 году и был избран секретарем бюро ВЛКСМ литературного факультета. По окончании института Караганова распределили в Сталинград преподавателем западной литературы в индустриально-педагогическом институте.

Потом он вернулся в Москву, был призван в армию и в октябре 1941 года был ранен. Рана, видимо, была тяжелой, и его отправили выздоравливать на Урал. Вскоре его назначают секретарем обкома ВЛКСМ на Челябинском металлургическом комбинате.

В 1944 году, ближе к концу войны, стране надо было налаживать культурные связи с союзниками. Но выяснилось, что в тылу мало осталось образованных людей. Сокурсник отца, служивший, кажется, у Молотова, подсказал, что в челябинском обкоме сидит парень с классическим литературным образованием и приличным английским языком. Александра Васильевича вернули в Москву, дали ему пару костюмов, несколько рубашек, пальто и каракулевую шапку. Короткое время он поработал в «Комсомольской правде», а потом был быстро назначен в ВОКС.

Стремительный взлет карьеры.

С. К.: Представительская должность, автомобиль «Победа», знакомство с советской культурной элитой, людьми из мира кино, театра и литературы. Все это рухнуло в одночасье 14 октября 1947 года, когда отца уволили из ВОКСа с «передачей вопроса о его пребывании в ВКП(б) на рассмотрение Комитета партийного контроля». Кто-то написал донос о том, что Караганов скрыл социальное происхождение своего отца. Также открылись какие-то дневниковые записи студенческих лет, в которых отец задавался разными вопросами и осуждал Финскую войну.

Его уволили и исключили из партии, но не посадили. Отец пошел работать дворником, уборщиком в зоопарке. Мама тогда уже работала заведующей отделом поэзии в журнале «Новый мир», куда ее пригласил ближайший друг семьи Константин Симонов. Там она проработала всю свою жизнь.

Семья жила в бедности, друзья поддерживали, как я теперь понимаю, и деньгами. Мама все так же устраивала семейные праздники, которые были доброй традицией. И всегда дома собиралась хорошая компания.

Т. Д.: Бабушка готовила потрясающий яблочный пирог. В семье он назывался «пирог неудачный», потому что бабушка каждый раз, приготовив его, говорила, что в этот раз он не получился, а гости сметали его за секунду, требуя добавки «неудачного» пирога.

А где Карагановы жили тогда? 

С. К.: Семье дали маленькую, но по тем временам роскошную трехкомнатную, с ванной и кухней квартиру в малоэтажном поселке на углу Беговой и Хорошевского шоссе, собранном из домиков в классическом стиле. Его спроектировал тогдашний главный архитектор Москвы Дмитрий Чечулин. Здесь селились вернувшиеся с фронта офицеры, артисты, писатели, какие-то чиновники. Рядом с нами жил знаменитый летчик Маресьев, с которым родители дружили.

Как долго длилась опала Караганова и как он ее переносил?

С. К.: Работая дворником, писал диссертацию на тему, связанную с историей иностранной литературы, которую у сына репрессированного в МГУ к защите, разумеется, не приняли. Тогда отец выбрал другую тему диссертации, политически верную — «Вопросы реализма в трудах Чернышевского и Добролюбова», и защитил ее в Московском государственном педагогическом институте им. В. И. Ленина уже после смерти Сталина.

Устроился в журнал «Театр», сперва простым сотрудником, затем заведующим отделом драматургии. Постепенно в его судьбе все налаживалось. Он был принят в Союз писателей, Союз кинематографистов, восстановился в партии, в 1960 году возглавил издательство «Искусство», переехал в дом на улице Горького.

Отец, хоть и казался человеком простым, заметно выделялся на общем чиновничьем фоне: ярко говорил, хорошо писал в том стиле, в каком тогда писали. Его перу принадлежит множество критических статей и книг. Докторскую диссертацию Караганов посвятил творчеству писателя Александра Афиногенова.

Известно, что драматург Афиногенов жил в Переделкино. В этом писательском поселке имел дачу и Караганов.

С. К.: Карагановы в Переделкино сначала снимали дачу по соседству с Симоновыми. Потом поэтесса Вера Михайловна Инбер, кстати, бывшая племянницей Троцкого, состарившись, отдала свою дачу нашей семье.

От нее в доме оставалась потрясающая коллекция бюстов Сталина и Мао, а также «Советская энциклопедия», из которой были вырезаны все репрессированные на тот момент люди.

У нас собирался замечательный круг друзей: Каверины, Маргарита Алигер, Катаевы. Разумеется, приезжал и Евгений Аронович Долматовский, отношения с которым Карагановы неизменно поддерживали.

Напротив нас поселился Виктор Борисович Шкловский. Телефона у него не было, а у отца, поскольку он был чиновником, был. Виктор Борисович приходил к нам позвонить, а потом, будучи человеком одиноким, любил порассказать феерических историй. А мы уж заранее зная, что он зайдет, ставили чай. Шкловский с наслаждением погружал нас в историю советской литературы.

А где была дача Евгения Долматовского?

Т. Д.: В поселке Внуково. В Москве он жил в доме 1 на 3-й Фрунзенской улице. Сейчас на его фасаде можно видеть мемориальную доску.

У нас есть семейная история. Когда дедушка переехал сюда, к нему зашел сосед со словами: «Я так рад, что вы поселились в нашем доме. Вы же брат знаменитого Долматовского!» На что дедушка возразил соседу: «Знаменитый Долматовский — это я!» — «Нет, вас я знаю. Вы поэт. А ваш брат — великий автомобилист». Оказывается, для людей из другого цеха Юрий Аронович Долматовский (1913–1999), выдающийся автоконструктор, кандидат технических наук, автор многих книг, был важнее.

Каким был ваш дедушка?

Т. Д.: Неисправимым оптимистом, очень жизнерадостным человеком, легким и легкомысленным.

Всю жизнь я легкомысленным слыву,
Неисправим недуг такого рода
Таким я падал в черную траву,
Шел через реку в грохот ледохода…

И еще одна важная черта, которая всегда приходила ему на помощь — самоирония. Кажется, мы с мамой благополучно унаследовали эту самую «долматовщину».

В Литературном институте есть аудитория имени Е. А. Долматовского, а также его именем названа малая планета №3661.

Долматовский, конечно, был не тем дедушкой, что водил меня за ручку в парк. Для меня он был приглашенной звездой. Всегда приезжал на дни моего рождения. Как-то подарил мне гитару, потому что хотел, чтобы я пела его песни. Я так и не научилась на ней играть, гитара рассохлась, но дедушка настойчиво продолжал дарить мне гитары.

У меня сохранился его подарок — пластинка с песнями, где его рукой написано:

Дорогая внучка Танька!
Брось молочный свой запой,
Поскорей на ножки встань-ка
Песни дедушки запой!

Я была его первой внучкой. Когда мои родители развелись, дедушке было важно, чтобы я взяла его фамилию. А тогда смена фамилии была процессом довольно сложным. Но он поехал в ЗАГС и добился своего.

И с дочерью, моей мамой Галиной Евгеньевной Долматовской, Евгений Аронович был очень близок. Между ними существовала интеллектуальная связь. Долматовский дружил и с Карагановым. Про мою маму они говорили: «Наша общая дочь».

Расскажите о маме. 

Т. Д.: Галина Евгеньевна Долматовская (1939–2021) училась на факультете журналистики МГУ, работала в «Литературной газете». По своей первой профессии она была кинокритиком, специалистом по французскому кино. Она первая, кто, например, написал о режиссере Клоде Лелуше в нашей стране.

Защитила докторскую диссертацию, опубликовала пять книг, работала заведующей отделом неигрового кино в научно-исследовательском институте киноискусства.

А еще мама занималась вьетнамским кинематографом и в 1970-е годы часто ездила во Вьетнам. Каждый раз, уезжая туда, она писала завещания, а возвращалась с огромным количеством плетеной мебели, фарфоровыми слонами, которые до сих пор хранятся у нас на даче. Есть фотография, где мама глотает сердце змеи — так во Вьетнаме встречают дорогих гостей.

Мама трижды была замужем, но всегда носила фамилию Долматовская. Первый ее муж Всеволод Московский из семьи юристов. Второй брак: Серго Микоян, сын Анастаса Ивановича Микояна. Все лучшее, что когда-либо готовилось у нас дома, было из рецептов семьи Микоян.

Серго Микоян был вдовцом с тремя детьми. Он уже опять собирался жениться, но тут увидел маму. Они познакомились:

— Здравствуйте, Серго.
— Галина. Очень приятно. Я знаю вашу невесту.
— А я уже и не знаю, кто моя невеста, — ответил Серго.

Свадьба не состоялась. Микоян стал ухаживать за мамой, и вскоре они поженились. Так она стала мамой троих приемных детей, с которыми на всю жизнь сохранила хорошие отношения.

Третьим мужем стал мой папа, красивый мужчина из Ленинграда Владимир Зиновьевич Грушевский. Они расстались, когда мне было три года.

Мама, как и бабушка, судя по фотографиям, была потрясающей красавицей.

Т. Д.: Еще какой! В перерывах между замужествами у нее было много поклонников. При этом в мужской компании шестидесятников она была полноправным членом, а не чьей-то женой или дочерью. «Галка — наш товарищ», — говорил Булат Окуджава.

В 1992 году мама занялась документальными фильмами: сперва в качестве автора сценария, потом как режиссер. Находила в архивах редкие материалы, сама же и озвучивала свои фильмы: «В переулок сходи Трехпрудный… », «В далекий край… » (фильм о Долматовском и Симонове), «Адрес кино — Красногорск», «Иван Мозжухин, или Дитя карнавала», «Серебряковы. Французские этюды», «Счастливчики 60-х».

Мама была тем человеком, которому сразу хотелось рассказать свою жизнь. Ее обожали все мои друзья. У мамы был очень хороший вкус, она говорила по-французски и в конце жизни решила, что должна жить во Франции. Справившись со всеми бюрократическими правилами, в 75 лет купила себе крошечную квартирку в городе Онфлер и успела пожить там в свое удовольствие.