Крупнейший представитель послевоенного музыкального авангарда Николай Николаевич Каретников соединил традиции венской додекафонии с русской композиторской традицией. К сожалению, если не считать музыку для кино и театра, сочинения Каретникова при жизни практически не исполнялись. Фонд Николая Каретникова восстанавливает справедливость. Его основатель — сын композитора, продюсер Антон Каретников — рассказывает историю музыкальной династии.

Что вам известно о корнях семьи Каретниковых?

Антон Каретников: Музыкальная династия началась с приемной прабабушки и сложилась благодаря моему деду. Николай Георгиевич Каретников (1899–1961) происходил из простой замоскворецкой семьи. В Гражданскую войну был адъютантом командира 1-го Сибирского полка Красной армии. Дед обладал приятным баритоном, выступал на сцене театра Дома печати, был артистом Московского театра оперетты. В семейном альбоме хранится его фотография в роли маркиза Анри де Корневиля в комической опере «Корневильские колокола» Робера Планкета.

Потом преподавал вокал, занимал пост начальника отдела училищ по искусству Министерства высшего образования СССР, где его избрали парторгом.

Был большим повесой. В классе выдающейся оперной певицы Марии Адриановны Дейши-Сионицкой познакомился с красавицей Марией Петровной (Ароновной) Гуревич (1896–1957), к тому времени дважды побывавшей замужем. Моя будущая бабушка родилась в еврейском местечке, судя по фотографии, в большой патриархальной семье.

В Белгороде Мария работала в магазине Беркина. Ее мужем в 1911 году стал главный врач детской больницы Петр Иванов. Еврейское происхождение они были вынуждены скрывать. Бабушка в разных документах даже изменяла год рождения. В 1914-м родился их сын Виктор Иванов, чьи потомки живут в Москве, Швеции и Дании.

В 1920-м у нее случился бурный роман с комиссаром Особого отряда 9-й Красной армии П. А. Суховым. Она оставила семью, вышла замуж, взяла его фамилию и устроилась в тот же отряд делопроизводителем.

До 1925-го моталась с мужем по стране, работала учительницей, пела на эстраде. Поступила в оперную студию Большого театра. Не имела никакого музыкального образования, зато обладала фантастическим голосом. По семейному преданию, в Большой ее приняли буквально с улицы и тут же дали партию Лизы в «Пиковой даме».

«Такие голоса рождаются раз в сто лет», — отметил композитор Михаил Ипполитов-Иванов. Дальше репетиций дело не пошло: потрясенная трагическим известием о внезапной смерти супруга (упал замертво на улице), бабушка потеряла голос. Попала в класс профессора консерватории Марии Адриановны Дейши-Сионицкой, совершившей невозможное: голос вернулся, но звучал только дома. Карьера оперной солистки оборвалась, не начавшись. На сцену бабушка уже не вернулась. Много лет проработала в вокально-драматической части МХАТа.

Важно рассказать о моей прабабушке, звезде Императорской оперы Марии Адриановне Дейше-Сионицкой (1859–1932), чьему музыкальному гению и редкому драматическому сопрано отдавали должное Чайковский, Римский-Корсаков, Арриго Бойто. Рахманинов писал: «Лучше Земфиры — Сионицкой и Шаляпина — Алеко я никого не найду». Перед певицей преклонялись Собинов и Направник. Портреты этой Нетребко своего времени бесконечно тиражировались в открытках.

Мария Адриановна усыновила ученика Николая Георгиевича Каретникова. Своим сценическим псевдонимом — Сионицкий — он избрал девичью фамилию приемной матери.

У Сионицкой собственных детей не было?

Родной сын Адриан родился в 1886 году. Ее муж Василий Устинович Дейша, черниговский дворянин, коллежский советник, был инженером-технологом по профессии. Адриан Дейша — выпускник Московского технического училища, профессор Таврического университета на кафедре сельскохозяйственной гидротехники — в 1924 году уехал в командировку в Париж и в Советскую Россию не вернулся. Читал курс гидравлики в Русском высшем техническом институте. Его жена Елена Альбертовна Дейша, урожденная Репман, известна как прозаик русской эмиграции — повести и рассказы писала под псевдонимом Георгий Песков.

Как примадонна Императорских театров, представитель «старого света», могла познакомиться с молодым красноармейцем «из низов»?

Фронтовые дороги привели деда в Крым. Годы Гражданской войны там же застали и Марию Сионицкую.

Будучи в числе первых дачников Коктебеля, в прибрежной части в 1912 году она построила двухэтажную виллу с полуротондой и колоннами, названную «Адрианой». У себя устраивала собрания, предпочитая поддерживать чопорный великосветский тон. Соседом Дейши-Сионицкой был Максимилиан Волошин. Богемную простоту его литературно-художественного кружка строгая примадонна заклеймила словом «обормотники», обвиняла в подстрекательстве, большевизме и даже организовала сбор подписей «нормальных дачников» под прошением о выселении Волошина из Коктебеля. Единственную свою эпиграмму Волошин написал на нее.

Распри позабылись с приходом советской власти. Именно по протекции Волошина в 1920 году Дейшу-Сионицкую включили в охранные списки, дали руководить драматической секцией Нарообраза и избежать реквизиции дачи.

Вероятно, тогда же война свела ее с молодым замкомполка Николаем Каретниковым. Певица не могла не обратить внимание на тембр его голоса. Постепенно отношения переросли в дружеские, почти родственные. На правах сына Каретников поселился у Марии Адриановны. В Москву они вернулись вместе. Он попал в новый для себя круг и потом в ее дом привел молодую жену.

С кончиной Марии Адриановны (похоронена на коктебельском кладбище рядом с доктором Юнге, семьей Волошина и Габричевского) деду по наследству достались вилла «Адриана», квартира на Большой Бронной, 17, рояль марки «Бехштейн». Певице его подарил владелец немецкой фабрики в 1906 году, сопроводив дарственной надписью. Инструмент и сейчас стоит у нас дома — отец на нем работал всю жизнь. Уцелели ее шкатулка, гримерная коробка для путешествий, старые оперные партитуры в кожаных переплетах, тарелки от ее личного сервиза «Адриана» с клеймом «Тво М.С. Кузнецова в Москве». Много из этого отец передал в музей Бахрушина.

В 1930-х годах Николай Георгиевич Каретников, не имея материальных возможностей содержать огромный дом, передал его Осоавиахиму, превратившему виллу в базу авиапланеристов. Вскоре Коктебель переименовали в Планерское. Базу устроили на Столовой горе, а в ее постройках повторили архитектуру виллы «Адриана».

Когда в 1980-е папа приехал в Коктебель, любимое место отдыха, то по приглашению начальника планерной базы целый месяц прожил в домике на Столовой горе и как внук Дейши-Сионицкой удостоился диплома «Почетный планерист».

Во время войны вилла «Адриана» была разрушена, по нашей информации, не немецкими обстрелами, а взрывом наших особистов.

Расскажите об отце.

Николай Николаевич Каретников родился в 1930 году в квартире Дейши-Сионицкой на Большой Бронной, рядом с Камерным театром. И, как сам потом говорил, «родился под вокальные упражнения»: пело и занималось с учениками все семейство.

Родители определили сына в виолончельный класс Центральной музыкальной школы (ЦМШ) в 1942 году. Семья только что вернулась из эвакуации в Куйбышеве.

Занятия папу страшно угнетали. Виолончель он невзлюбил, дома импровизировал на фортепиано.

— Что это ты играешь, Коленька? — спросила мама, Мария Петровна.
— Это мое сочинение, — гордо отвечал Коля.

То, что Коля Каретников сочиняет музыку, прознала директор ЦМШ.

Тогда искали талантливых детей. Вскоре его вызвали к директору консерватории Виссариону Яковлевичу Шебалину. С собой папа принес сочинение из 16 тактов «Лунной сонаты» в до мажоре с русской мелодией в басу и был принят в класс композиции к Шебалину, а главное — спасен от виолончели.

Шебалин открывал своим студентам музыку Малера и Стравинского, композиторов, в те годы считавшихся «реакционными» и бывших под запретом. Вспоминают, что уже в школе Каретников «отличался повышенным чувством независимости», «подозрительным» интересом к истории, философии, религии, «подпольной» культуре.

Папиной одноклассницей, к слову, была Пахмутова, тогда еще Аля.

Образование было продолжено в Московской консерватории у Шебалина и Шапорина. Негласно папа брал уроки у композитора Филиппа Гершковича.

Еще до окончания консерватории женился первый раз. На свадьбе дед, Николай Георгиевич Каретников, в честь молодоженов исполнил «Пою тебе, о Гименей, ты соединяешь невесту с женихом… ».

Инга Каретникова, искусствовед, окончила МГУ, потом Высшие сценарные курсы. У них родился сын Митя. Это был ранний брак, быстро распавшийся. В 1972 году Инга эмигрировала в Америку, стала известным профессором в Гарварде, выпустила довольно жесткие мемуары «Портреты разного размера», где много кого вспомнила недобрым словом. Их сын Дмитрий Каретников много лет работает арт-директором Princeton University Press.

С чего начиналась музыкальная карьера композитора Николая Каретникова?

Первую известность принесла его дипломная работа, оратория «Юлиус Фучик», прозвучавшая в интерпретации Ансамбля советской оперы. Затем были написаны две симфонии, три хора, обработки двух народных песен, три романса, скерцо для фортепиано. Он начинал как очень успешный советский композитор, комсорг Московской консерватории, его музыку исполняли на радио, пользовался поддержкой Шостаковича.

В 1957 году у отца произошел духовный переворот. Эстетика и этика определили друг друга: приход в додекафонию, метод музыкального письма, придуманный Арнольдом Шенбергом в 1920-е годы, совпал с обращением в христианство.

Его первым пастырем стал священник отец Николай Голубцов. Теперь сложно представить, что для молодого советского человека тогда означало стать верующим прихожанином. Конец оттепели ознаменовался новой волной гонений на церковь.

В том же 1957 году в Москву приехал великий канадский пианист Гленн Гульд. Произведения Арнольда Шенберга и Альбана Берга, тогда им исполненные, перевернули сознание Каретникова. В СССР их еще не слышали.

Он стал убежденным приверженцем новой венской школы и на основе додекафонии разработал собственный творческий метод.

На съемках запрещенного фильма Михаила Калика «Любить» режиссер Инесса Туманян знакомит Каретникова с отцом Александром Менем, чьим духовным сыном он стал в 1968 году. И оставался им до дня трагической гибели выдающегося проповедника и богослова.

В его жизни отец Александр сыграл огромную роль, поддержал в нонконформистском выборе, стал автором идеи для написания «Мистерии апостола Павла», главного произведения Каретникова. Все созданное в 1948–1957 годах и принесшее известность папа исключит из списка сочинений и объяснит: «Это не музыка, труха».

Началом творческого пути считал Третью симфонию 1959 года.

В 1962 году по приглашению молодых авангардных хореографов Наталии Касаткиной и Владимира Василева отец пишет музыку в технике европейского модернизма к балету по одноименной новелле Стендаля «Ванина Ванини».

Оркестр Большого театра музыку не понимал и не принимал. Беря партитуру домой, папа находил в ней записки — вклеенные листки из отрывного календаря с портретом Чайковского и его высказыванием «Мелодия — душа музыки». Нервное напряжение росло. Лишь поддержка Дмитрия Шостаковича решила дело. Премьера прошла с большим успехом, но о музыке в рецензиях не упоминали.

Свое лучшее оркестровое произведение, Четвертую симфонию, Каретников задумывал как симфонию-балет «Геологи» в технике додекафонии. Готовил к постановке в Большом театре. Но после печально известного визита Никиты Хрущева в Манеж в декабре 1962 года понял: худсовет сочинение не пропустит. В результате переделал свою «Драматическую поэму» для большого симфонического оркестра, исключенную из композиторского портфеля.

С 1963 году сочинения композитора, негласно осужденного за «авангард», почти перестают исполнять на родине. При этом Каретников даже не попал в список запрещенных: одно дело, когда официально запрещают, другое — когда тебя нет вообще. Эту «замолченность» сегодня признают все музыковеды.

Но после негласного запрета на исполнение Каретников же не перестал писать музыку?

Папа фактически стал кинокомпозитором. В кино неплохо платили, можно было жить. Его музыка звучит в более чем 70 картинах, в том числе «Скверном анекдоте», «Ветре», «Беге» «Легенде о Тиле» режиссеров Александра Алова и Владимира Наумова, «Голосе» Ильи Авербаха, «Первороссиянах» Евгения Шифферса, «Прощай, шпана замоскворецкая!» Александра Панкратова. Каретников сотрудничал с Марленом Хуциевым, Николаем Досталем.

У него около 40 работ для театра, где он работал с Леонидом Хейфицем, Леонидом Зориным, Антолием Эфросом и другими. В знаменитой постановке Юрия Любимова на Таганке «10 дней, которые потрясли мир» Каретников — автор саундтрека, создавший приемы для 1965 года почти революционные. Принципиально использовал в саунд-дизайне лишь средства симфонического оркестра и инструментов, им придуманных еще  в отсутствии компьютеров и электроники.

Либретто к его опере «Мистерия апостола Павла» в 1970 году написал Семен Лунгин. С Павлом Лунгиным он готовил либретто ко второй части дилогии — опере «Тиль Уленшпигель».

Семен и Лилия Лунгины, очень близкие друзья нашей семьи, были людьми невероятной теплоты и жизнелюбия, несмотря на все, что с ними происходило. Очень хорошо их помню. И, как справедливо заметил кинорежиссер Павел Лунгин, «если Николай Каретников кого-то любил, он сразу начинал с ним работать».

С кем еще Каретников тесно общался и дружил?

С очень многими. Папа был человеком дикого обаяния, стиляга и бонвиван. Ему удавалось оставаться отдельной фигурой, не входя ни в одну тусовку. На эпоху оттепели он оказал особое влияние.

Вторая жена Каретникова, актриса, переводчица, известная московская красавица Нина Гарская, ввела его в круг Александра Габричевского, Бориса Пастернака и Генриха Нейгауза, Марии Юдиной — важнейших для него фигур.

Сперва они жили на Петровке, потом папа купил квартиру в Лианозово, в хрущевке на улице Дыбенко. Снес все стены и превратил квартиру в студию. Кухня была болотного цвета с черным кафелем. На цепях висели книжные полки. Люстру сделал из подсвечников от пианино. Все было забито картинами, в том числе работами друзей, художников лианозовской группы. Оскар Рабин подарил на свадьбу свою темперу «Поезд». Она сейчас находится в коллекции музея AZ.

При разводе папа оставлял женам квартиры, библиотеки, картины. Забирал только рояль, машину и вещи бабушки Дейши-Сионицкой. Сейчас мужчины так не разводятся. Режиссер Наумов шутил: «Каретников застроил всю Москву!»

В ближний круг Каретникова входили писатель Владимир Максимов, художник-нонконформист и сын Прокофьева Олег Прокофьев, правозащитники Зоя Крахмальникова, Феликс Светов, Александр Штромас, музыкальный обозреватель Анатолий Агамиров, пианисты Владимир Фельцман и Важа Чачава. После перестройки в нашей жизни появилась одна из основательниц СМОГа Алена Басилова. Они придумали проект первого фонда нонконформистского искусства, не получивший поддержки. Подружился с Алексеем Париным.

Особенным другом папы стал Александр Галич, с которым он был «в такой ослепительной близости, что трудно было отделить главное от второстепенного». Их жизненные траектории, от советского признания до негласного запрета, были схожи. Отец стал крестным Галича, его крестил отец Александр Мень.

С Галичем папа никогда не поддерживал разговоров об эмиграции. Считал, что каждый сам должен сделать выбор. Такую возможность, думаю, отец не рассматривал. Хотя, если б не умер так рано, в 1994-м, возможно, многое бы изменилось. Из вещей, подаренных Галичем при отъезде, осталась кованая люстра, которая теперь висит у нас в Абрамцево. Эту дачу папа смог купить в 1970-е годы, продав собрание марок и монет — был страстным коллекционером.

Несмотря на запрет на исполнение, Каретников находил в себе силы писать в стол и на постоянно высоком уровне. Он был из тех немногих советских композиторов, что сочиняли религиозную музыку еще с конца 1960-х. Пример тому цикл «Восемь духовных песнопений» памяти Бориса Пастернака.

В 1969 году папа познакомился с невероятной красавицей, моей мамой, Ольгой Юрьевной Нечкиной, тогда еще студенткой Московского энергетического института.

Как произошла их встреча?

По рассказам мамы, их познакомил ее близкий друг, знаменитый переводчик с древнеяпонского Виктор Санович. Хмурым вечером 16 октября Витя вытащил маму в гости на Смоленскую, в дом Большого театра, где Каретников тогда жил. Его третья жена, сценарист Соня Давыдова, находилась в командировке.

Чудесно провели вечер. Расстались, не обменявшись телефонами. Через несколько дней мама поняла, что ужасно хочет его видеть. У него были потрясающие голубые глаза и улыбка.

Вскоре папа позвонил, заехал и повез на своей «Волге» в Симонов монастырь. Они долго гуляли, он что-то рассказывал о себе.

В январе папа переехал к маме со своим знаменитым роялем. Мамин отчим, впервые увидев Каретникова, сообщил жене: «Ну, Клёпа, для твоего противостояния это будет сложный случай».

Клёпа, вероятно, ваша бабушка?

Клеопатра Петровна Абелит окончила стоматологический институт. Всю войну проработала в госпитале. В 1870-х ее предка с польскими корнями сослали в Сибирь из европейской части России. За бунт и сожжение помещичьей усадьбы приговоренный к каторжным работам Иван Краевский шел по этапу в кандалах, как реликвия потом долго хранившихся в семье.

После его кончины последовавшая за ним в ссылку жена вышла за политкаторжанина, немца Циммермана. Так произошла смена фамилии. Мой прапрадед Антон Иванович, чернорабочий на Николаевском заводе Братской волости Иркутской губернии, стал Циммерманом. Без согласия родителей женился на Ольге Колгиной. Перебрались на станцию Слюдянка на Байкале, построили домик и баньку. Их первенец, Татьяна Антоновна Циммерман, моя прабабушка.

Будучи безграмотным, Антон Иванович мечтал дать детям образование. Татьяну отправили в Иркутск в женскую гимназию. Окончив ее в 1919 году, в Слюдянку не вернулась, а без согласия родителей сбежала на Дальний Восток с возлюбленным.

Латыш, сын кузнеца из Риги, Питер, Петр Иванович Абелит, в Первую мировую войну служил в 1-м латышском стрелковом полку, дважды был награжден Георгиевским крестом. В 1921 году в Уссурийске рождается их дочь, названная в честь египетской царицы Клеопатрой. Это моя бабушка, поразительной красоты женщина.

Абелиты постоянно переезжают: то в Харбин, где Абелит работает на КВЖД (Китайско-Восточной железной дороге), то в Ригу, Харьков, Семипалатинск — там он получает должность начальника цеха опытных конструкций на заводе «Электросвет». Навещают родителей бабушки в Слюдянке, где Абелит выделяет Антону Циммерману 50 рублей золотом. Плата за то, что без согласия увел дочь из дома.

В 1932 году поселяются в коммуналке в Лефортово. Через три года происходит разрыв: прабабушка не простила мужу измену. Но жить продолжают в одной квартире.

6 декабря 1937 года Абелита арестовывают. Моей бабушке было 16 лет, и она на всю жизнь запомнила, как в ту ночь у соседа от страха стучали зубы.

Из справки об аресте мы узнали: «Петр Абелит дважды исключался из рядов ВКП(б) за запутанную автобиографию и неясные сведения о своем социальном происхождении». А также, что «когда расстреляли Пятакова, Радека, он заявил: “Это не совсем правильно”, за что исключен из партии». Прадедушку приговорили к 10 годам по статье 58.6 УК РСФСР («шпионаж»). В 1944-м он умер в лагере от голода и истощения.

Через год родилась мама. Ее отец, Юрий Дмитриевич Нечкин, сын председателя Комитета по делам музеев и охраны памятников старины в Туркестане, был танкистом, воевал на Курской дуге. Он был одноклассником моей бабушки. Их брак довольно быстро распался.

С отцом мама была едва знакома. Но дед из Средней Азии присылал внучке яблоки, дыни и книжки Гоголя и Марка Твена.

Маминым отчимом стал Борис Михайлович Мальков, соратник Сергея Королева, крупнейший специалист по радиоэлектронике, разработчик космического телевидения и станции, задействованной в запуске первых искусственных спутников Земли. О своей сверхсекретной работе дома Борис Михайлович ничего не рассказывал, что доставляло бабушке переживания.

Прекрасные отношения у мамы сложились с отчимом, выпускником Московского энергетического института, куда поступила и она.

Таким образом, выйдя замуж за известного композитора, мама из круга технической интеллигенции попала в богему.

Это прошло совершенно естественно — у нее уже было много друзей из мира кино, литературы, балета. Ее мама с детства увлекалась театром.

Их жизнь с папой наполнялась своими радостями.

Еще в институте мама начала серьезно собирать марки, этим приятным занятием увлекла и азартного папу. Они даже вступили во Всесоюзное общество филателистов.

В 1975 году родился мой старший брат Коля.

Папа поехал в магазин «Лейпциг» и вернулся с железной дорогой. Началось коллекционирование вагонов, паровозов, домиков. Из папье-маше папа сделал тоннель, фонтан с моторчиком, подвел воду. Каждую неделю заезжал в «Детский мир» за домиками, которые подсветил изнутри. Была настоящая сказка, когда вечером все включалось!

Однажды летом в открытое окно влетел белый голубь. Папа купил клетку и второго голубя. Вывелись птенцы. На дачу выезжали с коллекцией кактусов, клеткой с голубями, собакой и двумя детьми.

Была у Николая Каретникова и такая жизнь, такие радости.

Сыновья музыкантами не стали?

Старший брат поступил на экономический факультет МГУ, продолжил образование в Лондоне, потом ушел в бизнес. Но сейчас он занялся театром и кино, окончил студию Бориса Юхананова МИР (Мастерская индивидуальной режиссуры).

Папа хотел, чтобы я стал музыкантом. В Гнесинской музыкальной школе с малых лет ощущал неприязненное отношение, но позже осознал, что во многом оно было связано с тем, что я сын Каретникова.

Я человек позднего созревания и в нашу «олимпийскую систему» в музыке не вписался. Если в 10 лет не играешь Третье скерцо Шопена, значит, безнадежный лузер. Так она устроена. К музыке это не имеет никакого отношения.

Пошел на журфак МГУ, самостоятельно построил свою жизнь. Занимаюсь продюсированием, стратегическим консалтингом, менеджментом культурных проектов.

Создал Фонд Николая Каретникова, занимающийся актуализацией советского неофициального искусства, прежде всего наследием отца и других композиторов-нонконформистов.

Главный фокус внимания сейчас — совместный проект с Московской филармонией Musica Sacra Nova. Он изучает четыре поколения русских композиторов-авангардистов с позиции нового религиозного искусства и вводит в культурный обиход редкую музыку.

При жизни Каретникова его музыка почти не исполнялась.

Парадоксальным аргументом для папы, надолго отрезанного от общения с аудиторией, служили слова дирижера Евгения Мравинского, отказавшегося исполнять его Третью симфонию: «А вот Шуберт умер, так и не услышав ни одной своей симфонии!»