Таким корням, как у историка и переводчика Кирилла Левинсона, позавидует любой москвич. В его генеалогическом древе род строителя консерватории Василия Якунчикова пересекается с ветвью руководителя экспедиции челюскинцев Отто Шмидта. Евгения Гершкович беседует с Левинсоном о том, «как причудливо тасуется колода».

Род Якунчиковых происходит из Касимова, города Рязанской губернии. Посадский человек Алексей Никитич, родившийся в 1700 году — первый Якунчиков, о котором мы знаем. Фамилия, возможно, произошла от имени Якуня — уменьшительной формы от русского имени Яков или татарского Якуп (не исключено, что семья была из касимовских татар). И хотя у Владимира Даля есть толкование слова «якунить» — ходить на промысел на зверя, полевать, лесовать, охотиться, коммерческая же деятельность внука Алексея Никитича, Лукьяна Прохоровича Якунчикова (1761–1820), уже купца 2-й, а потом и 1-й гильдии была связана с питейными откупами.

Бизнес этот имел свои риски, но откупщик мог заработать баснословные суммы. Уплатив в казну конкретную сумму, купец получал право торговать вином и взимать косвенный налог на продаваемые от имени государства спиртные напитки. Кстати, питейный доход в те времена составлял почти 45% госбюджета.

Заодно Лукьян Якунчиков имел хрустальный завод в деревне Русино Ковровского уезда Владимирской губернии. Его племянник Иван Абрамович Якунчиков (1785–1850), мой четырежды прадед, купец 3-й гильдии, занимал пост городского головы Касимова.

Гораздо больше известно о его сыновьях, Михаиле и Василии. Потомственный почетный гражданин и купец 1-й гильдии Михаил Иванович Якунчиков оставил по себе память как о строителе водопровода в Пятигорске и одном из учредителей (в 1858-м) Общества Санкт-Петербургских водопроводов.

Василия Ивановича Якунчикова (1827–1909), его младшего брата, купец Василий Кокорев описывал как «красивого юношу, с шапкой кудреватых волос на голове, с розовыми щеками и созерцательным взглядом на окружающее…  Потом этот юноша надолго уехал в Англию, восприял там только то, что пригодно для России, и возвратился домой, нисколько не утратив русских чувств и русского направления».

Действительно, Иван Абрамович Якунчиков нашел возможность отправить сына учиться промышленному делу за границу. Вернулся Василий в 1854 году этаким лондонским денди. Любил музыку, играл на скрипке — говорят, у него была прекрасная «Амати».

В 1863 году откупа упразднили и ввели акциз на продажу алкогольных напитков. Василий Иванович направил коммерческий талант в ином направлении. Нажитые на питейной торговле капиталы плавно переплыли в сферу производственную — он основал бумагопрядильную и текстильную фабрику «Товарищество Воскресенской мануфактуры». Оборудование для нее поставлялось из Англии.

Первая жена Василия Ивановича, Екатерина Владимировна Алексеева (1833–1858), по воспоминаниям, была «с очень хорошими манерами, красивая, очаровательная и первостатейная хохотушка». Женитьба оказалась удачной: Якунчиковы породнились с богатыми купцами Алексеевыми — отец невесты Владимир Семенович владел хлопкоочистительными заводами и приносящими немалые доходы шерстомойнями.

Кстати, Екатерина Владимировна приходилась тетушкой будущему основателю МХАТа Константину Сергеевичу Станиславскому.

Родилось трое детей: Владимир, Елизавета и Наталья, при родах которой Екатерина Владимировна умерла. Воспитанием Якунчиковых-младших занялась пожилая англичанка, мисс Елена Ивановна Дериман.

Недолго вдовствовал Василий Иванович. Стал ухаживать за «изящной красавицей с тонким, орлиным носом, опущенными углами длинных серых глаз, слегка капризным очертанием губ. Неприступно-печальной, скрытно-выдержанной… » 16-летней Зинаидой Николаевной Мамонтовой (1843–1919), кузиной Саввы Мамонтова.

Зина была очень дружна с Верой, своей сестрой-погодкой. Внешне очень похожие, но Вера была веселее и общительнее, Зина — сдержаннее. Как вспоминали, «Зинаидой восхищались, Веру любили». Замуж Вера Мамонтова вышла за Павла Михайловича Третьякова, основателя знаменитой картинной галереи, Зинаида — за Василия Якунчикова. В 1860 году они обвенчались и поселились в двухэтажном особняке в Средней Кисловке (Средний Кисловский пер., 7/10). Посреди большого двора стоял колодезь, в сарае размещались лошади, кареты и пролетки. Была у Якунчиковых своя корова, ежедневно присоединявшаяся к стаду. От Арбатской площади оно спускалось к Москве-реке и по Каменному мосту переправлялось на пастбище.

Темно-красный якунчиковский кирпич — ручной формовки, колодезный, сводчатый, карнизный — весьма ценился. Из него в Москве построены Верхние торговые ряды (ГУМ), Исторический музей, Казенный винный склад №1 (ликеро-водочный завод «Кристалл») и Московская консерватория.

Свою меценатскую деятельность Василий Иванович направлял на развитие созданного Николаем Рубинштейном Московского отделения Императорского Русского музыкального общества. Якунчиков стал одним из первых уполномоченных его дирекции.

Ворочая миллионами, он был скуповат и в настроениях изменчив. В «Английском клубе», где состоял членом, алкоголь никогда не покупал, пил лишь яблочный квас, а вино — только когда угощали. Для ежегодных поездок в Париж старательно высчитывал дату, чтобы не дай бог дать на чай прислуге по случаю праздников, как в Москве, так и в парижском отеле. И экономией крайне гордился.

Из девятерых детей Василия и Зинаиды Якунчиковых до зрелых лет дожили пятеро: Зинаида, Ольга, Мария, Николай и Вера. Зинаида Николаевна занималась и воспитанием пасынка и падчериц. Дети обучались музыке, объединявшей членов большого семейства. В доме на Кисловке, находившейся неподалеку от консерватории, строительство которой субсидировал хозяин, стояло четыре рояля. Уроки давал молодой Александр Скрябин. В огромной зале с колоннами у Якунчиковых по средам — и это был своего рода салон — устраивались фортепианные вечера.

Музицировали не только консерваторские студенты, но и братья Рубинштейны и прочие знаменитости. На концертах бывали Валентин Серов, Леонид Пастернак, приезжал даже генерал-губернатор Москвы великий князь Сергей Александрович. Художники с удовольствием пользовались моментом, рисовали карикатуры на долговязого князя.

Настоящей близости у супругов Якунчиковых, несмотря ни на что, не случилось — то были «две врозь живущие души». Со временем Василий Иванович и Зинаида Николаевна все дальше отходили друг от друга. Даже жили врозь какое-то время. Но в конце 1860-х Якунчиков подарил жене имение Введенское под Звенигородом с великолепным домом, почти дворцом, некогда принадлежавшим фаворитке Павла I Анне Лопухиной. Его спроектировал знаменитый архитектор Николай Львов.

Кстати, зодчий-палладианец приходился прадедом художнику Василию Поленову. Его женой стала Наталья Якунчикова, дочь Василия Ивановича от первого брака.

Семейство обожало Введенское. Уезжали туда на лето и оставались до глубокой осени. Эти места чрезвычайно вдохновляли Марию Васильевну Якунчикову (1870–1902), ставшую художницей. Она была вольнослушательницей Московского училища живописи, ваяния и зодчества, экспериментировала в майолике, аппликации, выжигании по дереву, входила в круг «Мира искусства», участвовала во Всемирной выставке в Париже в 1900 году.

Внезапная продажа Введенского в 1884-м стала для нее серьезным горем. По одной версии, самодур-отец был взбешен побегом дочери Зинаиды с состоятельным вдовцом, коммерсантом еврейского происхождения Эмилем Юрьевичем Морицем. Согласия на брак дочери он не дал. Побег помогла организовать ее мать Зинаида Николаевна. Василий Иванович проклял дочь и проклятия своего не отменил, даже когда убедился, что Мориц — человек вполне порядочный и дочь с ним счастлива. По другой версии, Якунчиков продал усадьбу из-за долгов в результате провальной сделки.

Портрет Зинаиды Мориц в кресле на фоне полосатой ткани кисти Валентина Серова (1892) хранится в Ивановском художественном музее. Сам Эмиль Мориц довольно скоро разорился и внезапно умер. Наталья Поленова писала мужу: «Общее мнение, что он отравился, потому что едва ли возможно так умирать по заказу, в день безвыходных платежей.  Надо все же быть человеком с Зининым характером, чтобы все это выдержать и не сойти с ума… »

Мария Якунчикова вышла замуж за студента-медика Льва Николаевича Вебера, по происхождению русского, выросшего в Швейцарии. Венчались в России, медовый месяц провели во Введенском, живя в гостинице при Саввино-Сторожевском монастыре. Якунчикова тогда же напишет одно из лучших своих полотен «Чехлы» с закутанной в белесую парусину мебелью в безлюдном зале усадьбы.

Увы, у художницы открылся туберкулез, и семья уехала жить в Париж (где она продолжала образование, в том числе в Академии Жюлиана), затем в Швейцарию. Из Биаррица, где Мария Васильевна пыталась лечиться, она писала: «Утром, когда в открытое окно приходит теплый запах сена и косые лучи солнца, мечтаю о Введенском».

В 1898 году на свет появился сын Веберов Степан. После рождения второго сына, Якова, жизнь Марии Якунчиковой-Вебер оборвалась.

Ее младшая сестра, моя прапрабабушка Вера Васильевна Якунчикова (1871–1923), как и остальные дети в семье, была натурой художественной. Она изучала языки, путешествовала и училась музыке. С детства ее готовили к карьере пианистки. В Париже, где она была с родителями, брала уроки у французского пианиста Шарля Ферстера, участвовала в его концертах, о которых даже писали газеты. Во Франции же познакомилась с молодым ученым-кристаллографом Юрием Викторовичем Вульфом (1863–1925), будущим автором «сетки Вульфа» и формулы Брэгга — Вульфа. После защиты Вульфом магистерской диссертации на тему «Свойства некоторых псевдосимметрических кристаллов в связи с теорией кристаллического строения вещества» они обвенчались.

Потом молодая семья переехала в Варшаву, где жила скромно и уединенно, поскольку с большинством русских варшавян Вульфы кардинально расходились в политических взглядах.

Мой прапрадед Юрий Вульф, приват-доцент Варшавского университета, затем ординарный профессор, был типичным либеральным интеллигентом. Он пользовался авторитетом в среде поляков, боровшихся против русификации в начале XX века.

По приглашению Владимира Вернадского Вульф с 1909-го начал преподавать в Московском университете, но через три года вместе с группой профессоров подал в отставку в знак несогласия с политикой министра народного просвещения Льва Кассо. После «дела Кассо» прапрадед состоял профессором университета А. Л. Шанявского. Там на собственные средства устроил кристаллографическую лабораторию, где выращивать кристаллы училась в том числе Мариэтта Шагинян.

С мечтой о музыкальной карьере Вере Васильевне пришлось расстаться. К тому же с юных лет у нее, как и у старшей сестры, развивался туберкулез. Она обратилась к изобразительному, преимущественно декоративному, искусству: «Очевидно я больше художник, нежели музыкант, вернее потому и музыкант, что художник… » Ее увлекла аппликация. С помощью цветных тканей и вышивки Вера Вульф создавала портреты, натюрморты, пейзажи и, конечно, меланхолические виды Введенского.

В 1894 году у Вульфов родился сын Владимир, с детства проявивший музыкальные способности. Второй их сын, Борис, совсем еще молодым человеком участвовал в Гражданской войне на стороне белых, эмигрировал в Грецию, где стал инженером-электриком.

Среди владений Якунчиковых имелось и пригородное имение Черемушки, сегодня оно неподалеку от метро «Профсоюзная». Сперва Василий Иванович сдавал все усадебные постройки под дачи, со временем семья стала жить в Черемушках чаще. С кончиной отца владение перешло по наследству его сыну, получившему потомственное дворянство, камер-юнкеру Николаю Васильевичу Якунчикову, человеку передовому, владельцу одного из первых автомобилей в Москве. Перестройкой дома занялся архитектор Иван Жолтовский, поклонник классики. Советская власть Черемушки, разумеется, национализировала и устроила здесь совхоз «Якунчиково». Двухэтажный особняк Якунчиковых в Среднем Кисловском в 1953 году надстроили еще пятью этажами и вселили туда педагогов Московской консерватории.

После революции Вера Васильевна Вульф перебралась в Тарусу, арендовав домик, где прежде жили Цветаевы, потом художник Борисов-Мусатов. Юрий Викторович, преподававший в МГУ, приезжал на выходные. На участке устроили огород. В отличие от голодной Москвы здесь еще можно было прокормиться. На том берегу Оки жили близкие родственники, Поленовы.

Прапрабабушка ушла в 1923-м, муж пережил ее на два года. Их сын Владимир Вульф с семьей жил в уплотненной квартире в Плотниковом переулке, 19/38, стр. 1. Соседом был его педагог в Московской консерватории пианист Константин Николаевич Игумнов. Вера Вульф успела сделать его портрет. С ним же музыкой будет заниматься и моя бабушка, Ольга Вульф.

В той коммуналке проживал чекист, в состоянии алкогольного опьянения имевший обыкновение носиться по квартире с револьвером и угрозами всех убить. Однажды, гоняясь за одним из соседей, он вбежал в комнату Вульфов. Мой прадед, пианист, человек отнюдь не боевитый, внезапно сорвал со стены санки своей дочери и огрел чекиста по буйной голове. Тот мгновенно рухнул. Владимир Вульф решил, что убил чекиста и теперь его ждет расстрел. Через пару минут чекист пришел в себя и молча удалился. Спустя какое-то время он появился на пороге бледный и как стеклышко трезвый: «Товарищ Вульф, Владимир Юрьевич. Простите меня, пожалуйста, я больше никогда так не буду».

Известно, что прадед умер в 1933 году, но как это произошло, до сих пор точно неизвестно. Есть версии, что закончил дни в психиатрической больнице, или постоял у открытого окна и умер от пневмонии, или его арестовали и он умер в тюрьме.

Его жена Элинор (Элли Ивановна), урожденная Вельберг, была из немцев. Ее отец, коммерсант Иоганн Вельберг, приехал в Москву из графства Шварцбург-Зондерсхаузен в 1860-х и стал аптекарем. После революции часть семьи Вельберг вернулась в Германию. Оттуда, не найдя работы, Иоганн переехал в Каунас, где практиковал как врач. Связи прервались. Элли Ивановна с мужем и дочерью жили в Москве. Однажды они в 1925-м, правда, съездили в Берлин. Потом политическая обстановка изменилась, и в 1930-х схлопнулась и переписка, ставшая небезопасной. Даже о смерти своего отца Элли Ивановна не имела достоверной информации.

Ольга Владимировна Вульф, моя бабушка, поступила в химико-технологический институт им. Д. И. Менделеева. В 1941 году вышла замуж за Владимира Оттовича Шмидта. В начале войны они уехали в эвакуацию в Ижевск. Элли Ивановна не поехала, осталась караулить квартиру со старинной мебелью, картинами и роялем. Ходили слухи, будто если долго не появляешься, жилплощадь отбирают. Соседка написала донос, что якобы «Элинор Вульф ждет немцев» и говорит, что при них наступит порядок. Прабабушку арестовали. После нескольких ударов следователя она подписала бумагу, которую тот положил перед ней, прикрыв текст рукой. Прокурор сразу понял, что она оговорила себя, и посоветовал никогда ничего не подписывать, не читая. Украдкой показал донос и пообещал, что соседка ее жилплощадь не получит. Но делу ход дал.

В Карлаге Элли Ивановна провела восемь лет. Поначалу пасла и стригла овец, потом начальник лагеря проявил к ней сочувствие и назначил костюмером в лагерный театр. Благодаря этому она не ходила на общие работы и смогла не только выжить сама, но и, как он выразился, «немножечко спасать» других заключенных, вызывая их с работы на примерки костюмов и репетиции. После освобождения Элли Ивановна еще шесть лет провела в Караганде на поселении. В Москву вернулась в 1956-м, когда уже подрастали ее внуки — Вера (моя мама) и Федор. Последние годы прабабушка прожила на даче, в поселке, где соседствовали и ежедневно встречались друг с другом семьи репрессированных и их палачей.

Вернувшись из эвакуации, бабушка Ольга Владимировна не рискнула восстанавливаться в институте. С такими «пятнами в биографии», как «родственники за границей, мать — враг народа», да и имевшей оборонное значение специальностью, по которой она училась до войны — химия пластмасс, шансов не было никаких.

Так и осталась домохозяйкой, матерью и бабушкой. Бабушка получила прекрасное музыкальное образование, но потом почему-то никогда не музицировала. Ни разу не видел, чтобы она подошла к инструменту. Но в квартире были ноты, книги по музыке, бабушка ходила на концерты, слушала их по радио и телевизору. Классическую музыку она знала очень хорошо и вкус к ней прививала нам с братом.

Ее муж — сын академика Отто Юльевича Шмидта, математика и знаменитого исследователя Севера, и Веры Федоровны Шмидт, урожденной Яницкой, одной из первых специалистов по детскому психоанализу. Она переписывалась с Анной Фрейд, была секретарем Русского психоаналитического общества, от которого ездила на конгрессы в Австрию и Германию. В 1920-е годы Вера Шмидт (1889–1937) была научным сотрудником детского дома-лаборатории «Международная солидарность» Государственного психоаналитического института, располагавшегося в особняке Рябушинского. Это был не совсем детский дом в нынешнем понимании: половину его воспитанников составляли дети из семей советской интеллигенции, увлекавшихся идеями коллективного воспитания и психоанализом. Мой дед Владимир Оттович Шмидт (1920–2008) провел здесь детские годы в качестве воспитанника. Когда вырос и окончил МВТУ им. Баумана, он стал специалистом по конструированию и расчету автомобилей, одним из создателей высших технических учебных заведений, так называемых заводов-втузов. Эта довольно эффективная система предполагала, что студент, учась, проходит практику на производстве, начиная с самых низших должностей, с конвейера, и к окончанию института уже не понаслышке знает весь производственный процесс. Дед стал одним из первых преподавателей такого завода-втуза при ЗИЛе, затем одно время проректором по научной работе.

Семья не то чтобы роскошествовала, но машину купили довольно рано. Дачу на Николиной Горе дед унаследовал от Отто Шмидта. Его именем, кстати, была названа главная улица поселка. Но сам Отто Юльевич бывал там нечасто. У академика, знаменитого полярника, было еще два сына, единокровные братья моего деда — историк и краевед Сигурд Оттович Шмидт и геолог Александр Оттович Шмидт.

Моя мама, Вера Владимировна Шмидт (1944–2014), всю жизнь проработала детским врачом в поликлинике, была хорошим терапевтом и лечила всех окрестных детей. Ее брат, Федор Владимирович Шмидт, тоже стал врачом, хирургом, и по сей день работает в Кунцевской больнице.

Мой отец, Алексей Георгиевич Левинсон — социолог, исследователь общественного мнения, работает в «Левада-центре» (признан иноагентом). Я — историк-германист, переводчик и преподаватель. Может быть, мой интерес к истории отчасти объясняется тем, что в семье всегда бережно хранилась память о жизни поколений предков, с которыми, конечно, я ощущаю связь.