Мало кого я видела в такой ярости, как Галину Вишневскую однажды. 2005 год, они с ее Центром оперного пения и Ростроповичем в плавании по Волге. Круиз задуман как дань памяти гастролям уже опальных музыкантов перед отъездом из СССР. Тогда, в 1974-м, их афиши в Ульяновске заклеивали объявлением о выставке кроликов.

Спустя 30 лет Ростроповича и Вишневскую пригласили выступить перед студентами местного университета. Аудитория находилась на третьем этаже, певица уже маялась ногами и остановилась перед лестницей в нерешительности. Подлетели служительницы: «Галина Пална, дорогая-любимая, не волнуйтесь. Мы вас посадим на стульчик, вы нас за плечи обнимете, так вас на этаж и занесем». Надо было видеть, как она на них посмотрела. И, конечно, уехала.

За последнее время фамилия Ростроповича не раз мелькала в соцсетях. И дело не в том, что на эту весну пришлось его 95-летие. Многим не хватает его отклика на происходящее, живого голоса музыканта и гражданина. В этом смысле Вишневская была не только женой, но соратницей. Обоих не смущали высокие слова, они часто рассуждали о долге и чести, родине и судьбе без пафоса и истерики. Недаром режиссер Александр Сокуров говорил, что в Галине Павловне его больше всего привлекает «душевная статность, какой-то внутренний камертон».

Она называла мужа Буратино, он ее — Жабкой: Вишневская собирала лягушек. Казалось, они совсем разные. Ростропович сметал любые барьеры своим природным дружелюбием, требовал, чтобы все вне зависимости от ранга называли его по имени. Однажды после выступления на подшефном заводе, когда уже и выпили, и закусили, какой-то работяга похлопал виолончелиста по плечу: «Хороший ты парень, Слава, бросай свою гитару и валяй к нам на производство!» Он вообще любил людей, любых, за сам факт их существования. «Где Ростропович, там всегда “чмоки”, и так всю жизнь!» — картинно сокрушалась Галина Павловна.

Ей симпатизировать было куда сложнее. Надменная вплоть до презрительности, резкая и нетерпимая, она панибратства не терпела и снисходительно отзывалась на «примадонну». Не случайно ее часто называли императрицей, а в 1994-м Галина Павловна даже сыграла Екатерину II на сцене МХАТа.

Вишневская, может, и правда мало кого любила. Но надо отдать ей должное, никогда не путала человеческие достоинства с профессиональными. Тогда как самой ей отказывали и в том, и в другом. Так, певец Евгений Нестеренко писал: «При всей работоспособности и актерской одаренности она не могла сыграть женскую нежность, ласку, чистоту, доброту, восторг, наивность: всегда и во всем лезли наружу ее основные человеческие качества: злоба и надменность. Она роскошно одевалась, лицо и руки всегда были ухожены, можно казать, что она была красивой женщиной — некоторые виды змей тоже красивы».

«На самом деле она очень женственная и очень ранимая, — спорит с Нестеренко Владислав Пьявко. — А вот ее якобы стервозность — это маска. Она никого близко к себе не подпускает. Я думаю, ее внутренний мир до конца не был открыт даже супругу Мстиславу Ростроповичу».

Тут, кажется, надо написать что-то вроде: карьера у Вишневской и Ростроповича была у каждого своя, а судьба — одна на двоих и длиной в полвека. Но лучше вспомнить анекдот от Сергея Довлатова: «Ростропович собирался на гастроли в Швецию. Хотел, чтобы с ним поехала жена. Начальство возражало. Ростропович начал ходить по инстанциям. На каком-то этапе ему посоветовали: — Напишите докладную. “Ввиду неважного здоровья прошу, чтобы меня сопровождала жена”. Что-то в этом духе. Ростропович взял лист бумаги и написал: “Ввиду безукоризненного здоровья прошу, чтобы меня сопровождала жена”. И для убедительности прибавил — “Галина Вишневская”. Это подействовало даже на советских чиновников».

Говорят, им не было равных в парном конферансе, особенно в хорошей компании. Станислав Говорухин никогда так не смеялся, как когда они разыгрывали на два голоса историю о шкафе. Конечно, старинном, они всегда собирали антиквариат. Ростропович где-то его добыл, привез на дачу. Выяснилось, что шкаф не проходит в дверь. Увеличили проем. Втащили. И тут обнаружилось, что потолки в доме ниже, чем шкаф. Сломали потолок… Выходило, что весь дом перестроили вокруг этого шкафа.

Они любили вспоминать первую встречу. Она произошла в апреле 1955-го в «Метрополе», где советские артисты украшали приемы иностранных делегаций. Ростропович тогда крутанул по столу в сторону Вишневской апельсин. Галина Павловна настаивала на версии с яблоком. Ей нравился жирный намек на выбор Париса.

Восходящая звезда Большого театра виолончелиста не запомнила. Так, какой-то «оркестрант» с чудным именем. Она в свои 28 чувствовала себя состоявшейся, давно была замужем, а мужское восхищение воспринимала как привычный фон. Позже Вишневская скажет, что предыдущая непростая жизнь выработала в ней потребность быть недосягаемой и жесткой.

Галя Иванова, которую все звали «Галька-артистка», с малых лет чувствовала себя уязвленной. Когда девочка родилась, мать Зинаида отвернулась: «Унесите, какая некрасивая!» Она была цыганских кровей, Галина Павловна именно с этим связывала свою экстатичность и взрывной темперамент. Примеров тому достаточно. Как-то на сцене Венской оперы у Вишневской-Тоски загорелся искусственный шиньон. Пытаясь его содрать, она серьезно обожгла руки. Но уверяла: «Если бы мне отрезали голову, только тогда я не смогла бы допеть спектакля».

Едва младенцу исполнилось шесть недель, его спихнули на неграмотную бабушку, которая жила в Кронштадте. Но родители периодически о ней вспоминали, а бабушка была деятельной и внучку баловала, чашку за собой не давала вымыть. А что жили бедно и в коммуналке, так не хуже других. Отец Павел Антонович, напившись, горланил не похабень, а арию Германа. И именно Зинаида подарила Гале на 9 лет патефон и набор пластинок, среди которых была и запись «Евгения Онегина», которая перевернула сознание и стала саундтреком певческой карьеры.

Однако Галя открыто не любила мать, презирала отца, сторонилась бабушкиной ласки: «Кто-то как будто все время удерживал за шкирку». Словно уже родилась с уверенностью, что жалость унижает.

В 1984-м Вишневская выпустила книгу мемуаров «Галина», и это увлекательнейшее чтение. Французский композитор Марсель Ландовски даже сочинил по книге одноименную оперу. Воспоминания были написаны изгнанницей без надежды вернуться. И они яростно антисоветские. В своей нелюбви к родителям, в том, что порушены кровные связи, Галина Павловна тоже обвиняет власть. Признается, что в отце, в этом «в дымину пьяном ленинце», была для нее «вся Октябрьская революция, все ее идеи».

Блокаду девочка пережила в Кронштадте. В феврале 1942-го похоронила бабушку и следующие полтора года прослужила в местной противовоздушной обороне. Работала как все, только руки берегла: знала, что обязательно станет артисткой, выступала в джаз-оркестре морской воинской части. Она не раз признавалась, что самая дорогая для нее награда — медаль «За оборону Ленинграда», полученная в 1942-м.

Блокада была уже прорвана, но еще не снята, когда наделенная от природы поставленным голосом девушка поступила в труппу Ленинградского областного театра оперетты. А вскоре впервые вышла замуж. Уже через неделю выяснилось, что моряк Георгий Вишневский — страшный ревнивец. Зато фамилия звучная, куда лучше затертой Ивановой.

Ее следующим, гражданским мужем стал директор областного театра оперетты Марк Рубин. Он был старше на 22 года, они вместе пережили смерть родившегося в 1945-м сына (младенец умер от кишечной инфекции). Рубин доставал у спекулянтов новейшее лекарство стрептомицин, когда Вишневская заболела туберкулезом. И пусть она считала, что забота мужа скорее отеческая, брак был благополучным.

В 1948-м Галина Павловна перешла из театра в концертные певицы. Пела преимущественно эстраду, разучивая репертуар Шульженко по радиоконцертам. В своей книге она, конечно, напишет, что ушла из оперетты, когда там «наступило засилье советского репертуара», но это вряд ли. Спустя несколько лет в день смерти Сталина она вместе со всеми плакала. Правда, петь Шумана у его гроба, как другим сопрано Большого театра, ей по молодости не доверили.

В главный театр страны Вишневская попала буквально с улицы: в мае 1952-го увидела на питерском Доме кино объявление о конкурсе в стажерскую группу Большого и прошла его. А в отделе кадров театра наврала, что окончила музыкальное училище. Впоследствии она скажет об этом времени: «Было во мне какое-то внутреннее торжество — мне казалось, что я иду, а передо мной раздвигаются, падают стены… »

Галина Павловна поступила в труппу, когда там числились 15 сопрано ее амплуа. Она была одарена, хороша собой, темпераментна и трудолюбива. И за место на афише умела бороться лучше многих. Всегда удивлялась, когда ее спрашивали, как делать карьеру. Что значит как? Идти напролом.

Первыми партиями в Большом стали Татьяна в «Евгении Онегине», Леонора в «Фиделио», Купава в «Снегурочке». И уже в 1955-м молодую певицу отправили в дружественную заграницу, на фестиваль «Пражская весна». Когда в Минкульте заговорили о ее кандидатуре, кто-то высказался против. Чиновник по фамилии Бони возразил: «Не знаю, потянет ли Вишневская на “Весну”, но весной на Вишневскую тянет!» Именно в Праге у Галины Павловны закрутился роман с членом жюри виолончельной секции Мстиславом Ростроповичем. Когда они расписались, он прислал тому чиновнику бутылку «Вишневки»: «Если б не было Бони, не женились бы они».

На момент романа Ростропович не видел Галину Павловну на сцене, она не слышала, как он играет. Главным в их отношениях навсегда осталось первое восприятие. Вишневская говорила: «Для меня он — тот мужчина, женой которого я стала через четыре дня знакомства, а я для него — та женщина, перед которой он вдруг опустился на колени». На праздновании их золотой свадьбы — конечно, в «Метрополе» — на столах стояли букетики из ландышей с соленым огурцом. Именно такой Мстислав Леопольдович подкинул в номер Вишневской в пражской гостинице. Не то чтобы она любила ландыши (в отличие от огурцов). Он просто красиво ухаживал.

До того музыкант уже имел дело с дивами. Называют имена балерин Майи Плисецкой и Аллы Шелест, меццо-сопрано Зары Долухановой. Сложилась даже не самая удачная острота: «Маялся-маялся, зарился-зарился, шелестел-шелестел и подавился вишневой косточкой».

Сразу оказалось, что Ростропович и Вишневская — люди со схожими принципами и общим представлением о будущем как о семейном благополучии. Сталинскую премию, полученную в 1951 году, виолончелист вложил в стометровую квартиру в новом доме Союза композиторов на Огарева, 13 (сегодня Газетный переулок). Но деньги деньгами, еще требовалось получить ордер, то есть разрешение на проживание. С ним вышла загвоздка. По тогдашним нормам полагалось всего девять «квадратов» на человека, и прописывать в таких хоромах лишь двоих чиновники наотрез отказывались. Ростропович предъявлял уже беременную Галину Павловну, намекал, что, возможно, родится двойня, и на следующий год тоже. Но все было без толку, пока не вмешалась сама Вишневская. А именно попросила разрешить ситуацию своего настойчивого поклонника, тогдашнего председателя Совета министров СССР Николая Булганина. Ордер молодоженам преподнесли чуть ли не на красной подушечке. Новый, 1956 год они встречали новосельем.

Булганин сильно удивился, что Ростропович за кооператив заплатил — такой уважаемый музыкант мог бы, дескать, получить жилье и бесплатно. Но они с Вишневской всегда платили по счетам. Это был один из тех самых принципов, которые оба разделяли.

Сразу после свадьбы Мстислав Леопольдович сел за рояль как аккомпаниатор жены. Так они могли вместе гастролировать. С первой поездкой вышел конфуз: как пианист Ростропович не котировался, и организаторы купили ему билет не в мягкий вагон, а в жесткую плацкарту. Он, конечно, доплатил за первый класс. Из чувства достоинства. То же чувство позволило Галине Павловне говорить, что она никогда и ничего у советской власти не просила и ничем ей не обязана: «У бабушки было 40 рублей пенсии. Я в школу ходила в тапочках, связанных из веревок. Но всегда чувствовала себя царицей».

В 1956-м родилась дочь Ольга, через два года — Елена. Девочки росли с уверенностью, что мать — совершенство и даже ссорились, выясняя, кто больше на нее похож. Кстати, у Вишневской не было ни визажиста, ни парикмахера, все предпочитала делать сама. Она и дизайнеров никогда в свое жилье не пускала, и антикварные сервизы мыла только собственноручно. Обшивала ее много лет портниха из Таллина, которая приезжала в Москву дважды в год и жила на Огарева по месяцу.

Дочек воспитывали в строгости. За столом не позволялось подавать реплики, пока не спросят. Телевизоры — а их в доме было три — включали только когда транслировали хоккей или футбол, которые смотрел Ростропович. Или бокс — его любила Вишневская. Отец следил за тем, чтобы девочки целомудренно одевались, известен случай, когда он разложил на каменном крыльце дачи костер, чтобы сжечь их джинсы. Но и мать однажды за непослушание отрезала младшей косу под корень. Она и мужа старалась держать в узде, пеняла ему за чрезмерную, с ее точки зрения, общительность.

Первые десятилетия супружества бешеная энергия Ростроповича, темп его жизни сводили Галину Павловну с ума. Когда он решил получить Ленинскую премию, то запланировал на сезон 1963–1964 годов небывалый цикл «История виолончельного концерта», в просторечье «От Адама до Арама» (Хачатуряна). Во время записи одного из 22 (!) только что выученных концертов музыкант забыл ноты и шепотом спросил дирижера: «Старик, подскажи, где мы играем?» Тот нашелся: «Ящик коньяку!» — «Меня Галька убьет!» — «Ну я могу и так постоять. Смотри, ты уже пассажик пропустил!»

В тот же сезон Ростропович преподавал, гастролировал в США и Германии, отыграл четыре новые программы с Вишневской. И так, плюс-минус, было всегда. Неудивительно, что Галина Павловна гневалась: «Слава, остановись, ты уже плохо выглядишь. Ты подохнешь раньше времени, чего я совершенно не хочу!»

Да, Ленинскую премию Мстислав Леопольдович, конечно, получил. А в 1966-м и он, и Вишневская стали народными артистами СССР. Они, безусловно, были очень благополучны и входили в советскую элиту. Во времена тотального дефицита все, от ниток до дачной кровли, привозили с гастролей. Когда решили сделать в квартире большой зал, перепланировку визировал председатель исполкома Моссовета Владимир Промыслов. Когда со двора «увели» их микроавтобус «Мерседес», на котором ездили по стране, его нашли мгновенно. Во-первых, такой был в Москве всего один, во-вторых, помог глава МВД Николай Щелоков: они дружили.

С годами Вишневская стала «козырной картой» Большого театра (Борис Покровский). Спела на его сцене без малого 30 партий. Еще в 1959-м совершила турне по США с Государственным симфоническим оркестром. Чуть позже дебютировала с «Аидой» в лондонском «Ковент-Гардене», в 1964-м выступала на сцене «Ла Скала». В разные годы работала с такими дирижерами, как Карло Джулини, Лорин Маазель, Отто Клемперер.

Но в Большом театре ее любили далеко не все. Прежде всего — за крутой нрав. Она только поступила в театр, когда пришла посмотреть, как Мария Максакова репетирует «Кармен». Неожиданно прославленная певица обратилась к ней: «А знаете, вы строптивы. Не хотела бы я быть с вами в одном коллективе». Вишневская обалдела от такой бесцеремонности — они даже знакомы не были — но молниеносно ответила: «Вам, Мария Петровна, это совершенно не угрожает, вы на пенсию уходите… » А уже десять лет спустя могла запросто сказать в лицо артистке, пришедшей в театр без чулок: «Ты чего это с голыми ногами? Денег нет? Могу дать». Ну как такую любить?

Получив статус, Галина Павловна получила и административный ресурс, которым не стеснялась пользоваться. Она легко входила в высокие кабинеты, а министра культуры СССР Екатерину Фурцеву запросто называла Катей. Как-то после парижских гастролей вручила ей весь свой оставшийся после расчетов с государством заработок — 400 долларов, по 10 за день, чтобы ее и дальше выпускали за границу по западным контрактам. Фурцева взятку взяла, не поморщилась.

Певица была председателем цехкома оперы и членом худсовета театра. Недоброжелатели вспоминают, как она интриговала, назначала главных режиссеров и директоров. Считала, что главным дирижером должен быть Ростропович, а когда им стал Юрий Симонов, открыто заявляла: «Я даю этому…  неделю!» И писала в ЦК о «грубейших ошибках» в его постановке «Псковитянки», «первой русско-революционной оперы, звучавшей как революционный призыв».

Один из громких скандалов был не лишен романтического флера. В 1966-м Вишневская пела премьеру «Чио-чио-сан». Партию Пинкертона она отдала дебютанту Владиславу Пьявко. Он поклонялся певице, в дни спектакля преподносил ей огромные букеты гвоздик, которые специально доставляли из Риги. Однако когда из длительных гастролей вернулась Ирина Архипова, «переключился» на нее. Пьявко с Архиповой должны были петь «Кармен» на сцене Кремлевского Дворца съездов, но Галина Павловна решительно воспротивилась. Она тоже хотела петь эту партию с этим Хосе, только в новой постановке с Покровским-режиссером и дирижером Ростроповичем. Архипова тогда не сдержалась, высказала, что думает, Вишневской в глаза. Да так резко, что та вроде бы даже жаловалась в партком.

Так или иначе 20 лет карьера певицы развивалась по принципу «что хочет Галина Павловна, то и будет». Осечки случались редко. Например, в 1962-м ей не дали исполнить «Военный реквием» Бриттена на открытии восстановленного Ковентрийского собора. Хотя Бриттен писал специально для нее (Ростропович и вовсе был уверен, что эта музыка — портрет Вишневской). Резоны властей оказались геополитическими: собор восстанавливался на немецкие деньги. Уж лучше бы он, дескать, оставался памятником зверств фашизма.

А потом началась история с Солженицыным. Весной 1968-го Ростропович играл в Рязани, где тогда отшельничал Александр Исаевич. Мечтавший о знакомстве музыкант явился к нему в гости, по словам Солженицына, «вихрем налетел». И уже на следующий год пригласил мыкавшегося без нормального жилья «второго Толстого, второго Достоевского» пожить на своей даче в Жуковке. Гостевой домик еще не был обставлен, портьеры Галина Павловна сняла со своего окна. Она привезла их из Америки и волновалась: «Не слишком ли они модерновы, не будут ли они действовать Саше на нервы?» Тем более что, к ее ужасу, все пожитки писателя уместились в узел из залатанной наволочки. В интернете можно найти действительно смешной монолог в исполнении Геннадия Хазанова «Переписка Солженицына с Ростроповичем». Как раз на эту тему.

Мстислав Леопольдович писал письма в защиту писателя. И когда того исключили из Союза писателей, и в разгар кампании после получения Нобелевской премии. В Москве, конечно, шутили, что у Ростроповичей Нобелевский лауреат в сторожах. А музыкант уже подписывал наравне с диссидентами обращения в Верховный Совет СССР: об амнистии политических заключенных, об отмене смертной казни. В Большом театре он стал персоной нон-грата, ему начали отказывать в гастролях.

Вишневской, на которой держался репертуар, никто не препятствовал. Более того, в 1971-м она получила орден Ленина. Вот только ее имя перестало звучать в СМИ, что бы она ни спела — все падало в бездонную пропасть. Оттого перед отъездом Большого в «Ла Скала» в 1973-м певица предупредила Фурцеву: если в заметках о гастролях ее имя вновь вычеркнут, она молчать не станет, расскажет об этом всему миру. Последним упоминанием Галины Павловны в советской прессе стали дифирамбы, перепечатанные из итальянских газет.

В марте 1974-го к прочим неприятностям добавилась очередная война с коллегами по театру. На этот раз казусом белли стала запись «Тоски». На «Мелодии» готовили пластинку с оркестром Большого театра, тенором Владимиром Атлантовым и его женой Тамарой Милашкиной. Узнав об этом, певшая премьеру этой оперы Вишневская выхлопотала у секретаря ЦК по идеологии Петра Демичева параллельную запись с собой, Зурабом Соткилавой и дирижером Ростроповичем. Сражение она проиграла. Именно в ходе тех боев появилось знаменитое письмо в ЦК против Вишневской и Мстислава Леопольдовича, подписанное в том числе Еленой Образцовой. Через несколько лет Образцова приходила мириться в гримерку Вишневской в Карнеги-холле. Галина Павловна ее прилюдно выгнала.

Путь в столичные театры Ростроповичу был заказан, концерты в провинции не приносили отдачи. «Это была медленная смерть, — описывала певица тогдашнее состояние мужа. — Кончилось бы пьянкой под забором или в петле». И в марте 1974-го она убедила Мстислава Леопольдовича написать письмо Брежневу с просьбой о зарубежной командировке на два года. Впоследствии музыкант благодарил: «Именно ей, ее духовной силе я обязан тем, что мы уехали из СССР тогда, когда во мне уже не оставалось сил для борьбы, близко подходя к трагической развязке… ».

Приехавший в СССР сенатор США Эдвард Кеннеди довез до Москвы просьбу Исаака Стерна, Иегуди Менухина и Владимира Горовица решить судьбу опальных музыкантов. И их отпустили. 10 мая Ростропович дирижировал Шестой «Патетической» симфонией Чайковского в Большом зале Московской консерватории. Вишневская была в зале, единственный человек, кто решился сесть рядом, была жена Щелокова. Посвященные плакали. Мстислав Леопольдович признавался, что тогда тоже плакал ночами. Галина Павловна спала спокойно. Она спасала семью. Только спустя время она прочла у Цветаевой: дать можно только богатому, помочь можно только сильному. Но верила в это всегда.

26 мая Ростропович улетал один. Ольга в тот год поступала в Консерваторию, и Вишневская задержалась на пару месяцев, чтобы она могла взять академический отпуск. Сохранилась уникальная, случайно снятая фотография, на которой музыкант с виолончелью и собакой подходит к трапу. Ньюфаундленд Кузя под сто килограммов веса в последний момент отказался двигаться с места, Галине Павловне пришлось почти лечь рядом и долго его уговаривать.

Они уезжали без денег и без реальных контрактов, которые заключают на годы вперед. И первое, что сделал Ростропович, прилетев в Лондон — застраховал свою жизнь. На пьедестале его приоритетов всегда стоял долг перед семьей. А первым выступлением Вишневской на Западе стал концерт в Монако. Бумаги с театром подписывал еще «Госконцерт», и на следующее утро к музыкантам явился сотрудник советского посольства: «Как будем рассчитываться? Понимаем, что не так, как раньше, но хотелось бы услышать ваши соображения». Галина Павловна рассвирепела: ее соображения? Никаких денег сдавать государству она не будет! Их выкинули из страны без копейки!

В 1977-м семья улетела в Вашингтон, где Ростропович стал главным дирижером Национального симфонического оркестра США. Он проруководит им 17 лет, до 1994-го. Музыканты мотались по гостиницам, в Вашингтоне, например, жили в отеле «Уотергейт»: одним из условий выезда было обещание не покупать на Западе недвижимости. Они продолжали числиться на службе: Мстислав Леопольдович — в Консерватории, Галина Павловна — в Большом театре. Вот только в юбилейном альбоме, который театр выпустил в 1976-м, Вишневская даже не упоминалась.

Ближайшим другом тех лет стал Бенджамин Бриттен. А самой большой потерей — смерть Дмитрия Шостаковича. На панихиде в Москве был заметен венок: «Дорогому незабвенному музыкальному отцу — от Галины Вишневской и Славы Ростроповича». Но когда родные композитора захотели, чтобы в траурном зале прозвучала его Четырнадцатая симфония, им запретили: существовала лишь одна запись — с голосом Галины Павловны.

Через четыре года после отъезда, 15 марта 1978-го, певица смотрела в Париже новости. В конце выпуска ведущему позвонили в прямой эфир, чтобы сообщить: Ростропович и Вишневская лишены советского гражданства. Галина Павловна закричала мужу, который репетировал в соседней комнате. Ростропович побелел, Вишневская, напротив, покраснела как помидор, она была готова задохнуться от ярости. Оба сочли себя оскорбленными.

В вину музыкантам ставился тесный контакт с враждебными центрами, поддержка белоэмигрантских организаций, а также уклонение от уплаты налогов, торгашество и стяжательство. Они тут же созвали пресс-конференцию, на которой заявили, что никогда не занимались политикой, все силы отдают только своему искусству, а предъявленные обвинения — акт мести за проявленную человеческую солидарность по отношению к гонимым людям. Кроме того, было обнародовано письмо Брежневу: «… Мы требуем над нами суда в любом месте СССР, в любое время с одним условием: чтобы этот процесс был открытым». Вишневская добавила личную приписку:«… в советском государстве судьбу людей решает не Закон, а люди, управляющие этими законами. Я не признаю права этих людей насильно лишать меня земли, данной мне Богом».

Они сразу уехали в Лондон, где записывалась «Катерина Измайлова» Шостаковича с тамошним симфоническим оркестром. Между тем в Москве была развернута целая кампания по дискредитации музыкантов. Статья о них в «Известиях» называлась «Идеологические отщепенцы». От Ростроповича отреклись все, кто только мог, его исключили из Союза композиторов. Нельзя пройти мимо формулировки одного из профессоров Консерватории: «Консерватория поставила Ростроповича на высокий пьедестал, мы и должны снять его с этого пьедестала». Правда, организовать весомое открытое письмо против фигурантов не удалось: статусные Эмиль Гилельс, Святослав Рихтер и Юрий Темирканов его не подписали.

Разумеется, не остался в стороне и кооператив на Огарева, 13. Мстислава Леопольдовича в доме любили: он травил байки, называл композиторских жен «девчонками» и не скупился на комплименты. Правда, его считали подкаблучником: так проявлялась антипатия к Галине Павловне. «Жены композиторов патологически ей завидовали, — уверена соседка Анжелика Огарева. — А Вишневская просто и со вкусом их презирала. У нее действительно был прекрасный вкус, она всегда была чудесно одета, без плебейской вычурности. Она говорила то, что думала, невзирая на лица. Композиторским женам Вишневская не давала спуску, и они ее боялись».

Из квартиры Ростроповичей выписали, собрание жильцов постановило передать ее в пользу «нуждающихся» (называли имя автора музыкальной ленинианы Александра Холминова). Не знаю, грозила ли конфискация имущества, но ее всерьез опасались. Сестра Ростроповича Вероника Леопольдовна даже договорилась, что единственный в СССР белый рояль «Стенвей» переедет к вдове Шостаковича.

Квартиру в итоге не тронули. Забегая вперед, в день, когда изгнанники вернулись в Москву, дом замер в нервном ожидании. За двойными дверьми их квартиры явно что-то готовилось. Вечером соседей пригласили на банкет в честь возвращения. Всех без исключения.

Вишневской и Ростроповичу предлагали гражданство четыре государства. Но они взяли паспорта княжества Монако, которые не давали гражданства, но гарантировали безвизовый въезд почти повсюду. И купили квартиру в Париже на авеню Жорж Мандель — 300 с лишним метров с позолоченными потолками и колоннами. Галина Павловна оформила ее в русском стиле, отчаянно торгуясь на Sotheby’s.

В разное время у семьи была недвижимость в Вашингтоне, Лондоне, Лозанне и Олдборо. Ради Вишневской приобрели квартиру в финской Лаппеэнранте: городок напоминал ей родной Кронштадт. Едва туда войдя, Галина Павловна промежду прочим бросила: «Гостиная, конечно, маловата, ну ничего!» После Ростропович года полтора не пускал ее в этот дом под разными предлогами. А сам работал над расширением гостиной: покупал соседнюю квартиру, ломал стены. И только когда все было готово, привез жену. Она удивилась: «Не пойму, вроде комната стала больше!» — «Все по-прежнему. Ты просто давно тут не была!»

Первые годы на Западе Вишневская лезла на стену от тоски по сцене, по ритму репертуарного театра. Хотя в тамошние лучшие годы пела до десяти раз в месяц, с прославленными артистами и дирижерами. Специально на нее поставили «Макбет» на Эдинбургском фестивале. Она была первой исполнительницей произведений Ландовского и Пендерецкого. Вместе с Ростроповичем записала полную редакцию «Войны и мира», «Пиковую даму», «Тоску», диски с музыкой русских композиторов, много чего.

Галина Павловна продолжала проявлять характер. Например, отказывалась выступать в предложенных костюмах. В Большом ради нее даже перекрашивали декорации, а тут подсунули «какое-то тряпье»…  Но на своего последнего в жизни «Евгения Онегина» Вишневская ехала в «Гранд-опера» на метро. «Вы можете себе представить, чтобы в Москве я ехала в театр на метро? — спрашивала она в интервью. — Да колонны театра бы обвалились, ни за что бы не поехала! В СССР достойных денег было не дождаться, но ломаться позволяли сколько хочешь».

Галина Павловна завершила карьеру в 1982-м, в 56 лет — почувствовала признаки усталости, стала относиться к пению как к работе, и не всегда желанной. А со сцены лучше уйти на год раньше, чем на неделю позже. Вишневская продолжала давать концерты и мастер-классы. Но с тех пор, как сама шутила, зарабатывал один Ростропович, а она только тратила.

Музыкант существовал все в том же бешеном темпе: играл, дирижировал, преподавал, занимался благотворительностью. Обладатель всех мыслимых наград, он дружил с президентами и членами королевских домов. Маршрут торжеств его 60-летия в марте 1987-го включал Париж, Лондон и Токио. Ростропович играл у разрушенной Берлинской стены, организовывал концерты в пользу Армении после землетрясения. The New York Times Magazine писал, что он «принадлежит к редкой категории исполнителей, которые, выходя за пределы своего искусства, могут изменить наш взгляд на жизнь». И все 16 лет вынужденной эмиграции и он, и Вишневская оставались «истинными солдатами русской музыки».

В феврале 1990-го Национальный симфонический оркестр США должен был гастролировать в Москве и Ленинграде. Тогдашний министр культуры СССР Николай Губенко сделал все возможное, чтобы за месяц до этого Ростроповичу и Вишневской было возвращено советское гражданство (сами они подавать такое прошение отказались). Музыканты летели из Токио, Галина Павловна выходить в Москве отказывалась до последнего. Но ее уломали. В Шереметьево были развернуты плакаты «Гале и Славе — слава», «Спасибо за Солженицына!». Приезд на концерт испанской королевы Софии и американского миллионера Арманда Хаммера никто даже не заметил.

В августе 1991-го Галина Павловна наблюдала из Лондона, как по улице Горького идут танки. Они созванивались с Ростроповичем, который был в Париже. Неожиданно он перестал отвечать, домоправительница говорила, что ушел в банк. А уже вечером Вишневской позвонили из Москвы, из английского посольства: «Мадам Вишневская, ваш муж шлет вам свою любовь, он в Москве».

Музыкант примчался в Союз без виолончели и без визы. Прилетел, по его словам, «готовый найти свою могилу», даже оставил прощальное письмо жене. Он сутки провел в Белом доме. Алесь Адамович сказал тогда с трибуны Чрезвычайной сессии Верховного Совета СССР: «Это была революция с лицом Ростроповича!» Надо ли говорить, что Галина Павловна встретила мужа неласково?

Пройдет 15 лет, и ситуация отзеркалится. В 2006-м уже болеющий Ростропович лежал в клинике, кажется, в Швейцарии. И жаловался Вишневской по телефону: «Мне тяжко, приезжай». Она тогда снималась в фильме Александра Сокурова «Александра» и отвечала: «Терпи, Буратино! Ты же когда-то взял и уехал в Белый дом. Теперь моя очередь. Все будет хорошо».

К слову, Галина Павловна на удивление органична в «Александре», где сыграла бабушку воюющего в Чечне солдата. Хотя соглашалась не просто, ей было трудно привыкнуть к новой для себя роли совсем простой женщины, к непривычному гриму. Режиссер звал певицу и в свой «Фауст», предлагал роль Ростовщика (Мефистофеля). Но ее отговорили люди из православного окружения.

Несмотря на безупречную, казалось бы, репутацию, Ростропович с Вишневской не убереглись от хейта. Никто, мол, их из страны не гнал. Попросили гастроли — им дали гастроли. Попросили два года — их ждали четыре. Конечно, на Западе им было жить более выгодно, но они «умудрились придать этому форму изгнания и скитальчества двух гениев» (писатель Владимир Бушин). Ладно, Ростропович, он хотя бы был выдающимся музыкантом. Но Галина Павловна — «певица со средним вокалом» и никогда бы ничего не добилась, кабы не муж.

Тут, конечно, можно ограничиться тем, что именно пение Вишневской вдохновило Ахматову написать в конце 1961-го:

И такая могучая сила
Зачарованный голос влечет,
Будто там впереди не могила,
А таинственной лестницы взлет.

Но, справедливости ради, «самозваной примадонной» певицу называли еще коллеги по Большому театру (Евгений Нестеренко). А, скажем, Ирина Архипова считала, что львиная доля ее успеха — в умении пиариться. Рассказывали, например, такой анекдот: однажды Вишневская услышала за сценой Большого театра запись «Евгения Онегина», а именно «Письма Татьяны». И возмутилась: «Кто это так фальшиво поет? — М-м-м…  Это вы, Галина Павловна, это запись театральной радиотрансляции». Повисла пауза. «Плохой магнитофон!» — отрезала Вишневская и гордо удалилась.

Но никто и никогда не оспаривал исполнительской харизмы Галины Павловны. Считается, ее органике больше всего соответствовали персонажи страстные, мятущиеся, что и выделяло ее на фоне певиц своего времени. Не случайно лучшее, что она записала на Западе, — это «Тоска» и «Катерина Измайлова». Уже в 1990-е годы Вишневская говорила, что героиня оперы Шостаковича ей снится. Она сыграла ее в киноэкранизации 1966 года. Но никогда не пела эту оперу живьем как полноценный спектакль.

И совсем нелепо обвинять Ростроповича и Вишневскую в беспринципности. Напротив, они очень последовательны. Они принимали высокие государственные награды, Ельцина звали Батей — как героя «Хованщины», юбилеи обоих были смотром политической элиты тех лет. Однако российского гражданства музыканты так и не приняли. «Вернули — как лишили: не спрашивая, — объяснялась Галина Павловна. — Естественно, никаких извинений, сожалений. Такое впечатление, будто выбросили вещь на свалку, а потом одумались». Как и Мстислав Леопольдович, она умерла со швейцарскими документами. В них, понятное дело, не указано отчество. И Ольга Ростропович подтверждала его через суд для вступления в наследство.

Музыканты проявляли принципиальность и в малом. Когда критик «Коммерсанта» написал, что Ростропович играет на уровне студента Консерватории, виолончелист отказался выступать в России и снял эмбарго только через шесть лет. «Лучше бы дал ему в морду», — советовала Галина Павловна. Ее 80-летие собирались праздновать в Большом и с помпой. Но, увидев на его сцене «Евгения Онегина» в трактовке режиссера Дмитрия Чернякова, Вишневская пришла в ужас от такого «бесстыдства» и юбилей отменила. А на следующий день рождения выпустила свою версию этой оперы в Центре оперного пения.

Центр оперного пения Вишневской открылся в 2002-м на Остоженке. Галина Павловна создавала свою школу, повторяя одно: «В России получила — в России отдаю». Имелось в виду, конечно, мастерство. Специально выстроенное здание, которое называют типичным образцом лужковского стиля, она подарила городу. И страшно обижалась, когда говорили, что их с Ростроповичем трехэтажный дом в Петербурге на набережной Кутузова — подарок мэра Анатолия Собчака. Нет. Все, что у них было, они заработали сами, талантом и трудолюбием. И дом, в окна которого смотрит дуло крейсера «Аврора», приобрели, скупив 42 однокомнатные и двухкомнатные квартиры.

Ростропович успел отпраздновать 80-летие. На его похоронах Вишневская выглядела, как всегда, невозмутимо, только морщины стали как будто резче. А дома, по словам дочерей, она закрылась в своей комнате, откуда раздался даже не плач — вой.

После смерти мужа она начала болеть. Но пережила Ростроповича на пять лет, умерла в 2012-м, в 86 лет. Собрание русского искусства Вишневская продала через Sotheby’s, теперь оно выставлено в Константиновском дворце. Ольга Ростропович занимается музыкальным фондом и возглавляет Центр оперного пения. Елена руководит международным медицинским фондом.

В старости у Галины Павловны часто спрашивали о счастье. Она отвечала, как всегда, просто: счастье — это отсутствие несчастья. Во-первых, замужество и 52 года замечательной жизни. Во-вторых, Шостакович, который написал для нее три сочинения и встречу с которым она считала наградой. Наконец, 22 года в Большом театре, лучшие в певческой карьере. Остальное не более чем эпизоды.

Фото: В. Малышев/Главархив Москвы, ТАСС, МИА «Россия сегодня», Галина Вишневская «Галина»