Ранним утром 2 июля 1979 года на 137-м километре Ленинградского шоссе между Тверью (Калинином) и Осташковом произошла авария. Машина «Волга универсал» по неустановленной причине вылетела на встречку и врезалась в груженный кирпичом грузовик с прицепом. Удар пришелся лоб в лоб. Водитель и пятеро пассажиров «Волги» погибли. Это были кинорежиссер Лариса Шепитько, оператор Владимир Чухнов, его ассистент, художник Юрий Фоменко и администратор. Съемочная группа фильма «Матера» ехала на выбор натуры. Рассказывали, что рядом с местом катастрофы была автобусная остановка. Буквы на табличке почти сгнили от ржавчины, читалось только окончание: «… кино».

Прощание проходило на «Мосфильме». «В Эталонном зале шесть толп вокруг шести гробов, — описал в дневнике сценарист Анатолий Гребнев. —  Слезы, истерики, снуют медицинские сестры с валерьянкой…  Длинная процессия — шесть автобусов с гробами, милиция, скорая помощь, грузовики с венками, автобусы с людьми, машины, машины — все это выезжало с “Мосфильма” под рев автомобильных гудков — шоферы прощались со своим товарищем…  Кто-то сказал, что этот трагический конец, как ни чудовищно звучит, не лишен своей логики. Она, Лариса, как бы шла, мчалась ему навстречу, как мчалась навстречу этому многотонному КрАЗу с кирпичом. Стремительно, неудержимо, фантастично… »

Шепитько был 41 год, она успела поставить всего четыре полнометражных картины. И стала первым советским кинематографистом, заслужившим Гран-при Берлинского кинофестиваля. Речь о «Восхождении», одном из самых сильных высказываний о войне в отечественном кино. Лариса Ефимовна объездила с этим фильмом полмира и погибла в расцвете международной славы. В Америке ее называли чуть ли не самой красивой женщиной Европы. Это не кажется преувеличением: в самом облике Шепитько на удивление гармонично сочеталось внутреннее и внешнее. Белла Ахмадулина, которую режиссер хотела снимать в своем фильме «Ты и я», замечательно назвала это совпадением сути и стати.

Лариса Ефимовна была женой Элема Климова, их называли самой красивой, талантливой и трагичной парой советского кино. Они были совсем разными режиссерами, но разделили одну судьбу, на которую пришлись и цензурные гонения, и стихийная религиозность с ее интересом к мистицизму, и агония советской действительности. В этом смысле в ранней смерти Шепитько видят предвестие скорого ухода Владимира Высоцкого, Олега Даля, других культовых фигур загнивающей эпохи, в которой стало нечем дышать.

Все, кто знал Ларису Ефимовну, вспоминали так или иначе о ее чрезмерности. Появляясь где-то, она заполняла собой все пространство. Была очень громкой, и со стороны казалось, что слышит только себя. Жила по принципу «все или ничего» и всегда торопилась, будто предчувствуя скорый предел. Режиссером она была жестким, даже жестоким, работала исступленно и неистово. На съемочной площадке была узурпатором, ее боялись. Кто-то заметил, что она могла бы командовать строгим монастырем или танковой армией. И прозвище у Шепитько было соответствующее — Железный Ветер.

«Она выглядела как королева. Собственно говоря, она и была королевой», — признавал Юрий Визбор, познакомившийся с режиссером в 1970-е. Но начиналось это царствование совсем с другой оценки. Великий режиссер Александр Довженко, которого Лариса Ефимовна называла своим духовным учителем, едва ее увидев, постановил: «Селом взращенная украинская дивчина». Шепитько было 17, она только поступала во ВГИК, еще не понимала его образности и обиделась: «Я не из деревни, я из города».

Она родилась в Бахмуте, тогда Артемовске. У Ларисы были младший брат и старшая сестра Эмилия, частая героиня фильмов, посвященных ее памяти. Шепитько любила вспоминать семейную легенду, по которой одна из ее прапрабабок была персиянкой. Отец Ефим Анисимович вроде как сделал карьеру в НКВД. Однако в какой-то момент оставил семью, и дочь этого никогда не простила. По словам Климова, оттого в ней было так остро развито чувство дома, желание содержать его в нравственной чистоте.

После войны семья осела во Львове. А 10-й класс Шепитько оканчивала в Киеве, где ее мать, учительница Ефросинья Яновна Ткач, повышала квалификацию в Высшей партийной школе. Случайно оказавшись на съемках фильма «Овод» с Олегом и Марианной Стриженовыми (1955), Лариса прониклась волшебной силой киноискусства и зачастила на Киевскую киностудию. Но особых дарований не обнаруживала. Она была старательна до занудства, немножко пела и рисовала, пописывала стихи. Знакомый семьи рассказал, что есть профессия, где все эти «немножки» могут пригодиться. Как называется? Кинорежиссер.

Во ВГИКе хорошенькой абитуриентке посоветовали поступать на артистку. Она якобы возразила: «Это рабская профессия, это не для меня». Ее чуть помурыжили, но зачислили. В том году Александр Довженко набрал разношерстный курс: студенты, в том числе шесть девушек, представляли 16 национальностей. Шепитько была самой юной, а стала самой преданной последовательницей Мастера. Как писала сценаристка Наталья Рязанцева, Довженко своих студентов не учил, а «поставил»: «Чувство собственного достоинства и достоинства своей профессии в кинематографе сохранять ох как трудно, а без этого нельзя».

Лариса Ефимовна унаследовала довженковскую возвышенность, боготворила его за чистоту помыслов, нетерпимость к пошлости и конформизму. В мастерской царила обстановка священнодействия, других студентов даже выгоняли из соседних аудиторий, чтобы они ее не нарушали. Когда всего через полтора года Александр Иванович умер и новый мастер начал свою первую лекцию с анекдота, Шепитько вышла из аудитории. И даже подумывала об отчислении.

Уже тогда Лариса Ефимовна любила находиться в центре внимания и добивалась этого без видимых усилий. «Когда она шла коридором ВГИКа, студенты расступались» (режиссер Сергей Герасимов), «не было ни одного мужчины, который бы не покосился на нее с надеждой» (киновед Армен Медведев). При этом Шепитько совсем не походила на свои хрестоматийные фотографии. Она была плотненькой и округлой, с фольклорной косой, а позже с пепельными кудряшками надо лбом. Собственно, такой, как в картине 1956 года «Карнавальная ночь» (одно время они с Людмилой Гурченко жили в одной комнате, третьей была Наталья Фатеева). Всего за время учебы Лариса Ефимовна сыграла в трех фильмах. Роли крохотные, кроме них можно вспомнить разве что Царицу в «Спорт, спорт, спорт» Элема Климова (1980) да промельк в его же «Агонии» (1984). Актерство Шепитько так и не прельстило.

Разговаривала студентка с заметным украинским акцентом, себя называла львовянкой. Она была в меру провинциальна, говорлива и непосредственна. А на мир смотрела на мелодию «Дивлюсь я на небо та й думку гадаю: чому я не сокіл, чому не літаю?». Многие запомнили, как на каком-то собрании озвучили скабрезные подробности студенческой пьянки, и она ойкнула на весь зал. От нее не ожидали ни тонкости, ни серьезности, ни настойчивости. И поглядывали слегка свысока: Ларисочка — она такая, «вся открытая, вся вслух и на виду» (киновед Виктор Демин). Что с нее возьмешь?

Настоящую себя «Ларисочка» показала уже на дипломе, который готовила на «Киргизфильме». Студию в те годы в шутку называли «Айтмат-фильмом»: мосфильмовцы снимали здесь картины по произведениям новоявленного классика Чингиза Айтматова. Шепитько взялась за экранизацию его повести «Верблюжий глаз». Работали на картине сплошь дебютанты, например одним из ассистентов режиссера была Динара Асанова. Она не умела даже управляться с хлопушкой, да и Лариса Ефимовна справилась с этим далеко не сразу.

Фильм вообще снимался «на преодолении». Натуру нашли в полупустыне Анархай, где дневная температура доходила до 45 градусов. Несколько кинематографистов, и Шепитько в их числе, подхватили гепатит, на площадку ее приносили из инфекционного барака на носилках. «Она была невероятно худа и желтолица, — вспоминал драматург и режиссер Леонид Гуревич. — От той “хохлушки” в теле, пусть и с осиной талией, остались разве все те же горящие глаза». Когда режиссер, шутя, захотела сесть к кому-то на колени, раздался вопль: «Занозишь!»

Похоже, для Ларисы Ефимовны это были единственно возможные обстоятельства: снимать, когда «ничего, кроме кинокамеры и ее воли, не было» (Чингиз Айтматов). Фильм «Родина электричества» — это голая калмыцкая степь, песок на зубах и нищета. На «Восхождении» стояли страшные морозы, и по вечерам полуобмороженную Шепитько заносили в гостиницу на руках. Слова о самопожертвовании и героизме стали обязательны при любом упоминании ее имени.

Картина, которая стала называться «Зной» (1962), была замечена, получила премию за режиссуру на Всесоюзном кинофестивале 1964 года и награду за дебют в Карловых Варах. Но сама Лариса Ефимовна ее откровенно не любила, называла «судорожным барахтаньем». Окружающие, со своей стороны, спешили увидеть за успехом везенье и стечение обстоятельств. Речь о сюжете, который в свое время покушался на репутацию Шепитько, а сегодня лишь оттеняет ее натуру. Дело в том, что поначалу у нее был сорежиссер — однокурсница Ирина Поволоцкая. Они вместе разрабатывали будущую картину, вместе «допекали» сценарий, вместе уехали в Киргизию. И гепатитом заболели обе. Из-за этого фильм заморозили на год. Вот как описала произошедшее Алла Демидова: «Лариса, судя по рассказам, не была яркой студенткой. Яркой была Ира. Ира после больницы побоялась возвращаться в эту пустыню, и всю работу доделывала Лариса — и монтировала, и озвучивала. Вышел фильм “Зной”, очень хороший. В титрах стояло: режиссер — Лариса Шепитько. В титрах не было Иры Поволоцкой. Это — шаг, поступок. Я не осуждаю, но я так не сделала бы, и так не сделала бы Ира Поволоцкая — столичные. Но так поступила Лариса — “я хочу”, и если бы не “Зной” — неизвестно, как бы повернулась ее судьба». Так или иначе, сама Поволоцкая эту историю никак публично не комментировала. Она вскоре ушла из кино, переключилась на прозу, много лет замужем за поэтом Олегом Чухонцевым.

В Москве на озвучании Шепитько вновь попала в больницу. Доделывал картину Элем Климов. Он был на несколько лет старше, но успел окончить МАИ и даже немного поработать, потому во ВГИКе учился на несколько курсов позже. Первое время комплименты Климова оставляли Ларису Ефимовну равнодушной, говорят, ей куда больше нравился однокурсник Георгий Шенгелая. Но учебные работы Элема Германовича быстро сделали его институтской знаменитостью. К тому же он был москвичом, а Шепитько очень хотелось остаться в столице. Сегодня не важно, из какого сора родился этот союз, время показало, что он был счастливым. «Нас часто принимали за брата и сестру, — писал Климов. — Видимо, мы чем-то были похожи внешне. Что касается внутреннего сходства, то, несомненно, мы были “одного поля ягоды”, мы были единоверцами, нас объединял неразделимо схожий взгляд на главные аспекты жизни, мы исповедовали один и тот же способ бытия». Они договорились, что никогда не будут работать вместе и давить друг на друга. А в ЗАГС пошли, только когда «Зной» приняли в Госкино. Название, кстати, придумал Элем Германович, за что получил 10 рублей. Такая у них с женой была договоренность — платить за удачную придумку. Второй червонец режиссер сорвал за «Восхождение».

Оба красивые, статные, они прекрасно смотрелись вместе. Поначалу жили с родителями Климова, его отец работал в Комитете партийного контроля при ЦК КПСС, занимался, в частности, реабилитацией «врагов народа». Эмилия Шепитько, в замужестве Тутина, рассказывала, как впервые приезжала к сестре погостить. Новый родственник показался ей пижонистым и напыщенным, одним словом, интеллектуал. Она привезла из дома подушки, еще какое-то приданое: «Какая же уважающая себя украинская девушка выходит замуж без своих подушек? Но для Москвы все это, конечно, было дико. На завтрак у них варили по полсосиски и маленькой картошке, наливали чашку кефира. А я приехала из мест, где любят покушать. Конечно, не наедалась, бежала к метро, тайком покупала штуки четыре жареных пирожка с капустой… » Впоследствии режиссеры переехали в небольшую квартиру на набережной Тараса Шевченко, на доме еще в 1988-м появилась мемориальная доска.

Уже второй фильм «Крылья» (1966) сделал Шепитько известной, и не только в СССР. Обратившись к истории бывшей боевой летчицы, «потерявшей на войне все, включая себя», режиссер отдавала дань поколению родителей. И ее мать, увидев картину, решила, что дочь за ней подсматривала. В главной роли Лариса Ефимовна видела Галину Волчек, звучала кандидатура Нины Ургант. Но сыграла Майя Булгакова, тогда эпизодница, выступавшая с джазом Леонида Утесова. После выхода «Крыльев» ее признали лучшей актрисой года. Через полгода после смерти Шепитько Булгакова вышла на сцену на вечере ее памяти и расплакалась.

В конце 1966-го Лариса Ефимовна представляла фильм на Неделе работ молодых режиссеров национальных республик СССР в Париже. Она тогда познакомилась со многими европейскими знаменитостями, в местных газетах ее сравнивали с Гретой Гарбо. В те же дни во Францию с официальным визитом прилетал председатель Совета министров СССР Алексей Косыгин. Рассказывают, что они пересеклись на каком-то приеме. «Это что, ваша новая кинозвезда?» — спросил Косыгин, указывая на Шепитько, у сопровождающего француза. — «Нет, это ваш советский режиссер». Сама же она, вернувшись в Москву, писала в журнале «Советский экран»: «Самое неожиданное впечатление: Париж в красных флагах, Елисейские Поля как во время первомайской демонстрации. Нам показалось, что мы дома… » Лариса Ефимовна всегда оставалась советским режиссером и советским человеком. Ее расхождения с властями были, что называется, стилистическими.

«Зной» ругали за остроту конфликта, «Крылья» честили за пессимизм, ссылаясь на возмущенные письма от фронтовичек. А следующий фильм Шепитько и вовсе приказали уничтожить. Это была короткометражка «Родина электричества» по рассказу Андрея Платонова, которая снималась для киноальманаха «Начало неведомого века» (1967). Фильм определили в «идейно порочные», в нем углядели религиозную пропаганду и насмешку над социалистическим строем. К счастью, оператор Павел Лебешев уговорил лабораторию тайно отпечатать копию картины, а монтажеры спрятали ее, накрутив на другую пленку. Через 20 лет, на 10-летие гибели Шепитько, восстановленную «Родину электричества» показали в Доме кино.

А тогда, в 1967-м, Лариса Ефимовна тяжело переживала случившееся. Между тем у Элема Климова репутация в глазах властей была и вовсе крамольной. Она сложилась еще во ВГИКе, когда дипломный фильм «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен… » (1964) был объявлен «похабной антисоветской картиной» и разрешен к показу только после личного одобрения Никиты Хрущева. «Похождения зубного врача» с дебютантом Андреем Мягковым (1965) после ограниченного проката легли на полку.

Тем не менее в том же 1967-м Шепитько с Климовым стали героями репортажа о «Мосфильме» американского журнала Life. На тех фото Лариса Ефимовна совсем не та, что в юности. Она худая до болезненности, у нее короткая стрижка и глаза с черными стрелками (а когда мода сменится, появятся брови-ниточки). «Куда девался прежний праздник юной прекрасной плоти? — удивлялась актриса и документалист Джемма Фирсова. — Но сквозь бледные, изможденные черты неузнаваемого лица светился, мерцал бесплотный дух. Утратив свою яркость и полноту здоровья, оно обрело удивительную утонченную красоту».

Еще больше удивлялись те, кто обнаружил, что «Ларисочка» способна на исступленность в работе, что она бывает не просто категорична, а нетерпима, не только самоуверенна, но почти маниакально убеждена в собственной правоте. И любого, кого выберет, способна закрутить в водоворот своей жизни. Забегая вперед, сценарист «Восхождения» Юрий Клепиков вспоминал, как Шепитько позвонила ему впервые: «Занят, говорю. Позвони через недельку. Чувствую, на том конце провода — недоумение. Сбавляю три дня. На оставшихся стою твердо. Надо же закончить свою работу. Будто вихрь донесся по проводам. Телефон превратился в аэродинамическую трубу. Сопротивляюсь еще немного. Потом сдаюсь. Не устоял против энергии тайфуна, имя которому — Лариса».

Шепитько не делала поблажек ни себе, ни окружающим — тем, кого относила к своей «группе крови». И, скажем, съемки «Крыльев» начала с того, что выгнала второго режиссера. Даже подруга и свидетельница на свадьбе Наталья Рязанцева признавалась, что Ларису Ефимовну побаивалась. Рязанцева дописывала четвертый вариант сценария «Крыльев» в Доме творчества в Болшево. И когда оставалось две страницы финала, решила поиграть на бильярде. Узнав об этом, Шепитько так возмутилась, что ворвалась в бильярдную, разбросала все шары, страшно наорала, разрыдалась. Потом, правда, просила прощения.

Шепитько решила, что в фильме «Ты и я» (1971) должен сниматься Юрий Визбор, за два года до премьеры. И позвонила: «Я прошу тебя освободить весь 1970 год. Весь. Мы займемся настоящей работой. С кем мне нужно поговорить об этом? С твоим начальством? С женой?» Конечно, Визбор согласился. Позже он скажет, что все, кто работал с Ларисой Ефимовной, работали для нее персонально. Потому что в ней было главное — вера. Героиню в «Ты и я» играла Алла Демидова. Она тогда была плотно занята в театре и время на кино приходилось выкраивать. Когда летела на досъемки в Ялту, самолет не смог лететь в Киев из-за непогоды, актриса поменяла билеты на Одессу, а оттуда до конечной точки добиралась на перекладных. Деньги кончились, и с последним водителем (такси было несколько, они не могли пересекать границы областей) Демидова расплатилась золотым брелоком. Приехала на место синяя, как бройлерный цыпленок, но готовая к работе. Жаль только, снять ничего не успели — тем же вечером Демидова улетала обратно.

Хотя картина «Ты и я» добралась до зрителя, у нее была печальная судьба. По задумке в основе лежали две разные истории, которые могли произойти с одним и тем же героем в зависимости от его выбора. Но вмешался худсовет — и в сценарий, и в отснятый материал. Шепитько шла на компромиссы, переписывала и вырезала. Фильм был встречен недоумением среди сочувствующих и провалился в прокате. Ларисе Ефимовне казалось, что «Ты и я» замалчивают, плетут вокруг заговоры и интриги. Режиссер была строга с критиками: считала, что они пишут «по касательной», ничего не понимая в главном. Да и зрителей особо не жаловала, утверждая, что делает кино прежде всего для себя, вырабатывает новый язык. После выхода картины Шепитько попала в сердечный санаторий: «До тех пор у меня не было ни ударов, ни серьезных срывов, — говорила она в своем последнем интервью. — Меня усыпляло и баловало все, я такая была, знаете, кинодевочка, которую не сражали ни серьезная критика, ни трезвая оценка. Вот такое порхание в своей профессии и кончилось тем кризисом. Я ударилась, в кровь разбилась, но сумела хоть на карачках, а выбраться…  Я впервые поняла, почувствовала, утвердилась в том, что для меня работа в кино — это вся моя жизнь».

Между тем в 1973-м в свои права вступила и жизнь живая. Шепитько родила сына Антона. Все складывалось неблагополучно. Она лежала на сохранении, но упала, получила сильное сотрясение мозга и травмировала позвоночник. Врачи опасались за жизнь своей пациентки, несколько недель она была прикована к постели. Климов в это время ездил по Сибири в поисках натуры для фильма «Агония» о Григории Распутине. Из села Покровское, где тот родился, с почты, откуда посылал свои депеши в Петербург, режиссер отправил стилизованную телеграмму в Москву: «Солнце засияет, цветы расцветут, вижу встанешь и принесешь. ЦАлую. ГрЕгорий». Телеграмму долго не принимали, приняв ее вначале за бред, а потом за шифровку. Лариса Ефимовна, когда ее получила, смеялась до слез. А через неделю встала. Когда Шепитько задумывала снимать «Восхождение» (1976), она говорила, что сделать этот фильм — ее долг перед сыном.

Следуя завету Довженко снимать каждый фильм как последний, Лариса Ефимовна не соглашалась больше ни на какие уступки, даже ритуальные: «Лучше я не буду совсем снимать, чем снимать, что дадут, лучше я поеду к себе во Львов и буду шляпки шить». Она требовала той же принципиальности от других, без конца повторяя, что себя надо реализовывать. В ситуации цензуры и прочих советских обстоятельств это не всегда и не для всех было возможно. Неудивительно, что Шепитько многие сторонились.

Ее личную непримиримость обеспечивал большой запас прочности: разрешения на постановку «Восхождения» режиссер добивалась четыре года. Она хотела снимать не о войне, а о бездуховности, и название трактовала как восхождение к высшей реальности. Киношному начальству не нравилась уже литературная первооснова: повесть Василя Быкова «Сотников» обвиняли в «абстрактном гуманизме». Не нравилась музыка Альфреда Шнитке: зачем вам колокольные звоны? И вообще негоже превращать картину о белорусских партизанах в «религиозную притчу с мистическим оттенком».

Исполнитель главной роли Борис Плотников властям тоже не пришелся: зачем фильму какой-то Иисусик, когда нужен герой навроде Чапаева? Но Шепитько было необходимо именно такое лицо. Помимо прочего, она любила работать с неизвестными актерами, а свердловчанин Плотников до того вообще не был в Москве. Второго героя сыграл мебельщик-реквизитор из Театра Советской армии Владимир Гостюхин. Шепитько всегда подолгу репетировала с актерами, заставляла не просто вживаться в роль, а буквально проживать ее на своей шкуре, доводила их до полуобморочного состояния. Плотникова с Гостюхиным — до полуобморожения. А они называли себя ее детьми и говорили о ее гипнотическом взгляде. Как-то Лариса Ефимовна заменяла заболевшего мужа на съемках «Агонии». Игравший Распутина Алексей Петренко после говорил: у нее была настолько мощная энергетика, что она подчиняла все вокруг, еще один день с ней он бы точно не выдержал. Шепитько в своих актеров влюблялась, но для нее существовал только тот фильм, над которым она работала, и после премьеры она о былых «возлюбленных» забывала.

Конечно, Лариса Ефимовна была диктатором. Она умела не только боготворить, но и яростно ненавидеть. И отлично понимала технику власти. Все на съемочной площадке знали, как опасно подвернуться ей под горячую руку или соваться с чем-то, что покажется пустяком. Тем более что ни крика, ни самых простецких выражений она не чуралась. На «Восхождении» долго не ладилась съемка боя с карателями. Изношенное игровое оружие постоянно давало осечки. «Товарищи солдаты, огонь!» — кричала Шепитько. И вновь осечка. Лариса Ефимовна уже не скрывала раздражения: «Приготовились! Мотор! Товарищи немцы! Огонь!!!» Перед тем как все наконец получилось, голос режиссера звучал уже с ненавистью: «Товарищи фашисты, огонь!..»

Когда картина была готова, «Агонию» Климова в очередной раз заморозили, и он запускался с фильмом «Убейте Гитлера» — будущим «Иди и смотри». Снимать должны были под Минском, и Элем Германович успел познакомиться с тогдашним главой Белоруссии Петром Машеровым. Его мать казнили за связь с партизанами, оттого «Восхождение» решили показать сначала ему. Еще не высохшую картину тайком привезли в Минск. Машеров был в хорошем расположении духа, угощал Климова сигаретами. Но минут через двадцать после начала фильма забыл обо всем на свете, а где-то на середине, не таясь, заплакал. Когда Шепитько с мужем вернулись в Москву, все уже знали, что кандидат в члены Политбюро СССР от «Восхождения» в восторге. В Госкино не сделали ни одного замечания. Спустя годы Валерий Тодоровский процитирует эту историю в своем сериале «Оттепель», где киноначальник запускает военный сценарий в производство, потому как сам партизанил.

«Восхождение» ожидало безоговорочное признание. Медные трубы прозвучали для Ларисы Ефимовны на Берлинском кинофестивале 1977-го, где она получила Гран-при. Правда, председатель жюри Райнер Вернер Фассбиндер озвучил для публики, что борьба шла до последнего. Но не с абы с кем, а с французским классиком Робером Брессоном. Кроме того, Шепитько стала второй в истории фестиваля женщиной, взошедшей на пьедестал (первой была венгерка Марта Месарош, которая, кстати, хотела снимать Шепитько в роли Екатерины II). О «мужской руке» Ларисы Ефимовны писали со времен «Зноя». Ее успех на Западе был подпитан еще и тем, что его подхватила вторая волна феминизма. Хотя сама она от темы всячески открещивалась, называя женское кино синонимом «дамского рукоделия».

Со счетов не сбросить и то, что Шепитько бойко говорила и эффектно выглядела. Она умела себя подать. «Когда была одержима работой, Лариса могла ходить в каких-то 45-го размера валенках, тулупе, платках, — рассказывала актриса Людмила Полякова. — А на премьерах являлась утонченной, элегантной — в бархатном костюме, тонкие пальцы, кольца, модная стрижка». К слову, иногда Шепитько появлялась на людях в нарядах от Вячеслава Зайцева, с которым они с мужем познакомились в начале 1960-х. И, кажется, были первыми, кто сообщил модельеру о выходе статьи в Women’s Wear Daily, после которой его стали называть советским Карденом. Лариса Ефимовна участвовала в потешных показах, которые он устраивал, копировала походку и манеры манекенщиц. Каждый такой сеанс Зайцев завершал словами, что очередное платье по-настоящему смотрится только на режиссере Шепитько. После одного из званых вечеров Ларисе Ефимовне позвонила министр культуры Екатерина Фурцева, спросила, у кого она одевается. Услышав, что у Зайцева, попросила поделиться телефончиком. Шепитько это польстило.

«Восхождение» купили для проката десятки стран. В день премьеры в США к кинотеатру на Манхэттене выстроилась очередь. Сьюзен Зонтаг назвала картину самым волнующим в истории фильмом об ужасе войны. Говорят, Фрэнсис Форд Коппола советовался с Ларисой Ефимовной на тему финала «Апокалипсиса сегодня». Еще говорят, что она подружилась с Лайзой Миннелли, даже гостила у нее — актриса тогда жила с Мартином Скорсезе. Среди «охотничьих историй», которые Шепитько так любила, была и о Миннелли с бутылкой коньяка в одной руке и косяком в другой. Наконец, Ларисе Ефимовне поступило предложение снимать в Голливуде. Продюсером и исполнительницей главной роли собиралась стать Эллен Берстин. Вроде бы Шепитько не понравился сценарий. Прилюдно она сравнивала голливудский павильон со стерильной операционной: «Да разве можно работать в таких условиях? Нет, я рождена для нашей студии, с ее вечным содомом».

По словам Климова, в тот 1977 год «Лариса светилась и ликовала, она отделилась от земли и летала». Сам он, напротив, был опустошен и раздавлен. Выстраданную «Агонию» не допустили к прокату и вернули на доработку. Казалось, картина похоронена навсегда (в общей сложности мытарства продолжались почти 20 лет, до премьеры в 1981-м). А летом 1977-го на пороге съемочного периода была распущена группа фильма «Убейте Гитлера». Режиссеру казалось, что черная полоса никогда не кончится. Все это привело к тяжелому срыву и нервной болезни: «Вот тогда я буквально возненавидел Ларису, ее “Восхождение”, все эти ее отлеты и прилеты, фестивали, премьеры, цветы, пресс-конференции. В каждом взгляде ее мне чудилось самодовольство, самоупоение, презрение ко мне, несчастному, который проиграл, раскис, распался. Я уезжал, уходил, “гостил” у друзей. Это был самый трудный период в нашей общей жизни».

Шепитько тогда мужа вытащила. И это он убедил ее не браться за фильм по повести «Село Степанчиково и его обитатели», как она собиралась после «Восхождения». Да, Василь Быков называл Ларису Ефимовну Достоевским в юбке. Да, уже был написан и утвержден сценарий. Но Климов считал, что у Шепитько просто не хватит чувства юмора. Кажется, он был прав. Не случайно ушел в небытие фильм-ревю «В тринадцатом часу ночи» с Георгием Вициным в бирюзовом костюме и Зиновием Гердтом в женском. Его показали по ТВ лишь на Новый и на старый Новый год в 1970-м, и цензура была ни при чем.

По подсказке мужа Лариса Ефимовна прочла повесть Валентина Распутина «Прощание с Матерой» и захотела снимать: не о прощании, которое неизбежно, а о том, как передать традиции, ценности и культуру потомкам. Съемки начались в мае 1979-го на Селигере. В конце июня Шепитько, оператор и художник съездили в Москву, чтобы посмотреть отснятый материал. Они спешили с возвращением, но Лариса Ефимовна с Климовым успели посмотреть на утреннем сеансе победивший в Каннах фильм Эрманно Ольми «Дерево для башмаков». Им не понравилось. Вскоре Элем Германович с сыном тоже собирались на Селигер: 9 июля режиссеру должно было исполниться 46 лет. Но 2-го ему приснился страшный сон. Когда Климов проснулся, на электронных наручных часах, которые подарил Шепитько Дональд Сазерленд, не было и шести утра. Потом оказалось, что это был час автокатастрофы.

Принято писать, что раннюю и трагическую смерть Ларисе Ефимовне предсказала болгарская прорицательница Ванга. Вдовец это отрицал. Однако вокруг и без того хватало разговоров о таинственных предчувствиях и зловещих знаках. Вспоминали, что Шепитько жаловалась на скорую смерть, даже когда обмывали ее «Золотого медведя» в берлинском греческом ресторане. В последних интервью она говорила о себе в прошедшем времени: «Когда вырастет мой сын и спросит, какой была его мать, я просила бы показать ему мою последнюю картину… » А впервые садясь в злополучную «Волгу», обронила, что длинная несуразная машина походит на гроб.

Виновниками трагедии, как водится, назначили пострадавших. Семье, дескать, отомстил потревоженный дух Распутина. И ой как не стоило сжигать ради красивого кадра многовековой «листвень» на съемках «Матеры». В действительности дерево уничтожили после смерти Ларисы Ефимовны. Но все эти разговоры возникли не на пустом месте. «Духовной жаждою томимы», и Климов, и Шепитько интересовались всеми возможными проявлениями высших сил. На съемках «Агонии» можно было увидеть Вольфа Мессинга, на кинопробах к «Иди и смотри» рядом с режиссером сидел психолог и экстрасенс Марк Марков. Лариса Ефимовна не раз признавалась, что верит в реинкарнацию. Как-то на экскурсии в один из австрийских замков она увидела портрет герцогини, поразительно на нее похожей. И сам замок выглядел хорошо знакомым. В одной из комнат она уверенно сказала: здесь играли в карты. И когда со стоявшего там стола сняли скатерть, под ней оказалось зеленое сукно. После смерти жены, помня об этой истории, Элем Германович заказал ее портрет в образе аристократки позапрошлого века.

Через неделю после похорон Климов принял осиротевшую съемочную группу «Матеры». Однако он полностью переписал сценарий под себя, сохранил только актеров. И в «Прощании» — под таким названием былая «Матера» вышла в 1981-м — нет ни одного кадра, снятого Шепитько. Зато за год до премьеры Элем Германович смонтировал короткий мемориальный фильм в память о жене, который так и называется — «Лариса».

После Климов снял всего одну картину — «Иди и смотри» (1985). Он был первым перестроечным руководителем Союза кинематографистов: разрабатывал новую экономическую модель для кино, показывал полочные картины и запускал спорные. Но через несколько лет добровольно ушел со своего поста. Мечтал снимать «Мастера и Маргариту» — не сложилось. Написал несколько сценариев, но они остались не реализованы. Последние годы жизни режиссер прожил почти затворником, разговоры о возвращении в кино не поддерживал. И умер, успев встретить 70-летие, в 2003-м. Сегодня его называют последним идеалистом и последней жертвой, которую киноискусство принесло советскому режиму.

Климов никогда больше не был женат и говорил, что у него не дом — часовня. Тут, конечно, есть искушение завести разговор о любви и верности. Тем более что режиссер писал стихи, среди которых были и такие:

Ты та свеча, которая мне долго светит
А я пред светом навсегда в ответе,
Через тебя меня Господь приветил,
Ты мой весенний ветер.

Но очень не хочется сводить все к мелодраме. Это по меньшей мере нечестно: не тот жанр, слишком низкий. Все свои фильмы Шепитько снимала про неизбежность, про заранее заданный маршрут, с которого не свернуть. Вот только пройти его можно по-разному. Сама она не давала себе никаких поблажек, прожила в полную меру сил и отпущенного таланта. Покореженная, но состоявшаяся судьба. Безжалостная и завидная.

Фото: Кассин Евгений/ТАСС, Леонид Лазарев/ГОСКАТАЛОГ.РФ № 15072452, РИА Новости, «Государственный центральный музей кино», Николай Гнисюк/«Мультимедийный комплекс актуальных искусств», «Государственный центральный музей современной истории России».