Конечно, они притягивали взгляды. Статный, слегка обрюзгший пожилой господин и тоненькая девочка с каким-то странным, загадочным лицом, огромными зелеными глазами и бровями вразлет. В 1943-м, когда Александр Вертинский с молодой женой только появились в Москве, ходили слухи, что он привез из Шанхая персиянку, чуть ли не Шамаханскую царицу. Тем более что на концертах мужа она появлялась в чалме, украшенной затейливой брошью.

Экзотической красавицей Лидия Вертинская осталась и в кино. Ролей было наперечет, но режиссеры просто не могли пройти мимо такого экзотического лица и видели ее, как правило, сказочной героиней. Не случайно автор недавнего сериала «Вертинский» Авдотья Смирнова подчеркивала, что даже не пыталась найти на роль Лидии Владимировны похожую на нее актрису, это было невозможно.

Говорили, что Вертинская похожа на врубелевского «Демона». Но куда чаще находили сходство с птицей. Сам Александр Николаевич писал в посвящении жене:

Я понял. За все мученья,
За то, что искал и ждал, —
Как белую птицу Спасенья
Господь мне ее послал…

Лидия Владимировна была младше мужа на 34 года, овдовела в свои 34 и больше полувека хранила Вертинскому верность. «Она папу боготворила, — вспоминает старшая дочь, актриса Марианна Вертинская. — Он, собственно говоря, сделал ее личностью, незаурядной женщиной. Он вылепил и воспитал ее, как Пигмалион Галатею». В 2004-м Лидия Владимировна издала книгу воспоминаний и писем Александра Николаевича «Синяя птица любви». Когда названия еще не было, Рустам Хамдамов предлагал куда более удачное — «Сказки птицы Феникс». По первой роли, которую Вертинская сыграла в сказке Александра Птушко «Садко».

Она там, конечно, совершенно нереальная, учитывая, что до современных спецэффектов было еще жить и жить. Режиссер думал снять фронтально: актриса ляжет ничком на доску, приподнимет голову, снизу ей приделают птичье туловище, а руки вденут в крылья. Вертинская этой перспективы испугалась и предложила свой вариант. Ее сложили пополам, колени подтянули к груди, затянули корсетом вместе с помостом. Коленки стали птичьей грудью, ноги — лапами. Поверх надели бирюзовое павлинье оперение. Однажды после нескольких дублей объявили перерыв, группа потянулась в курилку. А Лидию Владимировну…  забыли, и она осталась сидеть на своей ветке совершенно беспомощная.

В 1953-м Птушко получил за «Садко» «Серебряного льва» Венецианского фестиваля. Итальянские газеты писали о птице Феникс: «Диковинное существо очаровывает, вызывает суеверную жуть, выглядит так естественно, как будто существует на самом деле».

Всамделишная Лидия Владимировна родилась в Харбине, где ее отец Владимир Циргвава служил в правлении КВЖД. Он принадлежал к старинной мегрельской фамилии, состоявшей в родстве с владетельными князьями Дадиани. И в его дочери угадывалась порода: в осанке, жестах, в том, как она держала голову и разговаривала немножко через губу.

Владимир Константинович был российским подданным, а когда пришло время определяться, взял советское гражданство. Спустя много лет студентке Суриковского института Вертинской запретили как «возвращенке» выезжать на практику в приграничные города. Вертинский тогда писал начальнику Главного управления учреждений изобразительных искусств: «Отец моей жены был всю свою жизнь до смерти советским гражданином; он служил на Китайско-Восточной железной дороге, которая, как известно, обслуживалась советскими служащими <… > Эмигрантом он никогда не был, и дочь его так же не могла считаться эмигранткой».

В начале 1932-го Харбин заняли напавшие на Манчжурию японцы. Кто-то из русских уехал в СССР, но большинство, как и семья Циргвава, перебралось в Шанхай. В том же году Владимир Константинович скоропостижно умер. Лида училась в закрытом пансионе при католическом монастыре, потом в частной английской школе. И до конца жизни любимую Агату Кристи читала только в подлиннике. В 17 лет, окончив курсы стенографисток, девушка поступила на работу в английскую пароходную контору Моллера.

Она была своей в грузинской диаспоре, компанейской и легкомысленной, вокруг вились поклонники. Вертинского знала лишь по пластинкам. Пока в один из предпасхальных вечеров 1940-го не оказалась в компании друзей в кабаре «Ренессанс», где он выступал. «Я была очарована и захвачена в сладкий плен, — вспоминала Лидия Владимировна. —  Почему-то в тот вечер мне особенно запомнилось, как он пел “Прощальный ужин”: “Я знаю, даже кораблям Необходима пристань. Но не таким, как мы! Не нам, Бродягам и артистам!” <… > И было в нем в тот момент столько достоинства, актерской гордости! Но в этот миг я не испытывала к нему ничего, кроме…  жалости. Я была юна, неопытна, совсем не знала жизни, но мне захотелось защитить его». За столиком, за которым сидела молодежь, оказались знакомые Вертинского, и он присоединился к компании. Как говорил впоследствии, «сел — и навсегда».

В семье Лидию называли Лилей. Но Александр Николаевич стал звать ее на грузинский манер Лилой, а себя — кавказским пленником. В будни девушка была занята в конторе, он скучал и писал ей письма, которые подписывал «Сандро»: «Вы — моя любовь. Вы — ангел. Вы — невеста! Все, что Вы сказали, — закон. Все, что Вы делаете, — свято. На Вас нет критики! Вы вне закона и над ним. Выше Вас ничего нет! Так я принимаю Вас. Вы даже не женщина. Потому что я как-то не думал никогда об этом. Вы — самая красивая на свете. Самая нежная, самая чистая… »

Конечно, Лиля подкупала Вертинского своей юностью, наивностью, безоглядной влюбленностью. Тем более что он переживал не лучшие времена. Александр Николаевич приехал в «желтый Вавилон» еще в 1935-м, рассчитывал пробыть с полгода, но после начала мировой войны уже не мог вернуться в Европу. Если первые концерты проходили при аншлагах, то уже месяцы спустя артист был вынужден выступать в кабаках не лучшего пошиба, в очередь с цыганами. Будущее казалось более чем туманным, накапливались усталость и раздражение.

И тут встреча с молоденькой красавицей, непосредственной и смешливой. Ко всему прочему, дикой фантазеркой, которая ни в чем не видит трагедии. Оттого, между прочим, Лиля «вылетела» из монастырской школы. Воспитанницам рассказали легенду, что один оторванный терновый шип облегчает Христовы муки, и она так в это поверила, что оборвала все шипы с венца на распятии. Они с Вертинским только начали встречаться, когда он по пути в Циндао попал в жесточайший шторм. Расписал в письме, как был на волосок от смерти и только тогда понял, что его жизнь без Лилы ничего не стоит. А она ответила: «Правда? Тайфун? Обожаю тайфуны!»

Вертинского Лиля обожала во всю силу своей восторженности. И отчаянно боролась за право выйти за него замуж со своей матерью Лидией Павловной, которая восторгов дочери совсем не разделяла. Женщина была суровая, из забайкальских староверов. Ее страшила репутация любвеобильного Вертинского, богемный образ жизни, у него не было ни дома — сегодня здесь, завтра там, — ни стабильного заработка. И все же 26 апреля 1942 года Вертинский и Лидия Владимировна обвенчались в кафедральном соборе Шанхая на узкой улочке Поль-Анри. Было и белое платье с фатой (восковую веточку флердоранжа Лидия Владимировна хранила всю жизнь), и многочисленные гости из породы «бродяг и артистов», и последующие заздравные в кабаре «Шахерезада».

Материальное положение молодоженов оставляло желать лучшего. Вертинский любил повторять присказку Федора Шаляпина «бесплатно только птички поют», но в последние годы эмиграции вел себя на редкость непрактично. Стартап, которым стало кабаре «Гардения», где он был кем-то вроде худрука, прогорел так ярко, что Александр Николаевич даже попал под суд. И хотя был оправдан, история вышла малоприятная.

Вертинский все чаще публично говорит о том, что единственный путь для русской эмиграции — покаяние и возвращение на родину. Он сотрудничает с радиостанцией ТАСС «Голос Родины» и Клубом граждан СССР, печатается в просоветской газете «Новая жизнь», включает в репертуар песни на стихи советских поэтов от Иосифа Уткина до Константина Симонова. Александр Николаевич уже несколько раз подавал прошение о получении советского гражданства. Женившись, он удваивает эти усилия и в марте 1943-го пишет наркому иностранных дел СССР Молотову: «Жить вдали от Родины теперь, когда она обливается кровью, и быть бессильным ей помочь — самое ужасное <… > Я же прошу Вас, Вячеслав Михайлович, позволить мне пожертвовать свои силы, которых у меня еще достаточно, и, если нужно, свою жизнь моей Родине. Я — артист. Мне 50 лет с лишним. Я еще вполне владею всеми своими данными, и мое творчество еще может дать много…  Разрешите мне вернуться домой. Я — советский гражданин… »

Уже через месяц Вертинским разрешили въезд в СССР с правом проживания в Москве. Но возвращение отложили: Лидия Владимировна была беременна. В июле родилась дочка Марианна — Лиля назвала ее в честь любимой героини из «Робин Гуда», — а уже в ноябре Вертинские вместе с Лидией Павловной наконец отплыли из Шанхая. С собой они взяли только носильные вещи. Но когда сообщили об этом на первой советской станции, служащий присвистнул: «Это ж сколько у вас костюмов!» — «Три, — смутился Александр Николаевич. — Один на мне, еще один концертный фрак и один смокинг». После ходил слух, что артист привез с собой целый вагон медикаментов для армии, купленных на свои средства. Однако при сборах в дорогу пришлось даже продавать столовое серебро. Коляска у Марианны была подержанной, американское сухое молоко для девочки покупали друзья.

В Москве Вертинских поселили в «Метрополе», причем в двух номерах. Выдали талоны на питание в столовой и на получение продуктов. Здесь они проживут три года, 383-й номер оставался за семьей даже когда она переезжала на лето на съемную дачу. И младшую дочь Настю, родившуюся в конце 1944-го, крестили прямо в «Метрополе». Трехмесячный младенец орал, не переставая, под дверью номера собралась целая толпа из любопытствующих постояльцев и обслуги. Прилюдные крестины — как такое возможно в советской стране? Вертинским и в голову не пришло, что в этом есть что-то предосудительное. Впрочем, ничего им за это и не было.

В какой-то момент семье выделили трешку на Хорошевском шоссе. Но она была на первом этаже двухэтажного дома, с кирпичной печью, которую надо было топить, окна выходили на Ваганьковское кладбище. К счастью, удалось поменяться с наследницами советского чиновника Алексея Свидерского. Вертинские переехали тоже в трехкомнатную квартиру на Тверскую, 12, в соседний с Елисеевским магазином дом. В 2002-м Лидия Владимировна с дочерьми откроют на нем мемориальную доску.

Столичная публика встретила былого кумира настороженно. Все-таки белоэмигрант, «нахлебник парижских кабаков» (Вера Инбер), человек из какой-то другой, параллельной жизни. На эту тему есть два чудных анекдота. Первый о приеме, который дал в честь артиста писатель Алексей Толстой. Гостей долго томили в гостиной. Глядя на собравшихся Вертинского, царского генерала и советского графа Алексея Игнатьева и митрополита Крутицкого Николая, кто-то спросил: «Кого еще ждем?» Будущий основатель Московского театра эстрады Николай Смирнов-Сокольский нашелся: «Государя!»

Вторая байка — от Александра Галича. Как-то он «купечествовал» в ресторане ВТО «как кум королю и благодетель кабатчику». Тут подсел Александр Николаевич, заказавший старичку-официанту Гордеичу лишь стакан чая с бисквитом. Когда принесли счет, Галич по-царски расплатился, а Вертинский отсчитал ровно по чеку, добавив на чай три копейки. «Должен сказать, сцена получилась гоголевская, — резюмирует писатель. — Замер наш Гордеич в одной руке с моими червонцами, а в другой с мелочью Вертинского, глядит вслед гостю, а в глазах его восторг и восхищение неописуемое. “Саша, — спрашивает, — да кто же это может быть такой?” — “Что же ты, Гордеич, — стыжу я его, — Вертинского не узнал?” Тот еще пуще загорелся, хоть святого с него пиши, и шепчет в полной прострации: “Сразу барина видать!”»

Галич был на одном из первых концертов Александра Николаевича в старом Доме кино у площади Восстания: «Сама обстановка в фойе и в зале была довольно странная. Люди ходили немножко с недоверчивыми улыбками, переглядывались, говорили: “Ну-ну, неужели же это правда?”»

На контрасте с бодрыми советскими песенками интимные новеллы Вертинского казались исповедальными. Плюс артистизм, уникальная, ни на кого не похожая манера исполнения, шлейф былой славы. Александр Николаевич сразу стал собирать аншлаги, и какие! Поэт Ярослав Смеляков нехорошо удивлялся в 1934-м:

Гражданин Вертинский вертится. Спокойно
девочки танцуют английский фокстрот.
Я не понимаю, что это такое,
как это такое за сердце берет?

За сердце брало всех, включая не последних людей страны. «Я сижу рядом с женой Вертинского, и она называет мне имена лиц, заполняющих зал, — писала шанхайская знакомая Александра Николаевича Наталья Ильина. — Это громкие имена знаменитых актеров, певцов, поэтов, и если какое-нибудь имя я слышу впервые, то все равно знаю, тот, кому оно принадлежит, тоже знаменит, ибо чуть не у каждого мужчины и у многих женщин значки лауреатов».

Для советской элиты Александр Николаевич сразу стал своим, будто он, настоящий обломок империи, утолил ее тоску по ушедшей эпохе и собственной молодости. А вот встреча с Анной Ахматовой, на которую он, похоже, сам напросился, завершилась едва ли не скандалом. Это было весной 1946-го, Анна Андреевна гостила у Бориса Пастернака в Лаврушинском. Вертинский пришел с женой. Он поцеловал Ахматовой руку, произнес витиеватый тост. Прочел стихотворение Георгия Иванова о любви к родине и заговорил о том, что никто в России не мог любить страну так, как любили ее эмигранты. Это было «слишком». Пастернак растворился в коридоре, а Ахматова разразилась гневной отповедью. О том, что бестактно говорить такое при людях, перенесших блокаду Ленинграда, а по-настоящему любит родину тот, кто переживает тяжелейшие испытания на своей земле. «Уйдем отсюда, нас здесь не принимают», — прошептала Лидия Владимировна. Если кто-то в ее присутствии дурно отзывался о муже, она готова была расцарапать тому лицо. А в тех гостях к нему отнеслись с открытой враждебностью.

Конечно, все 14 лет, что Вертинский прожил в СССР, в ЦК шли письма о нем как о «воскресшем, потасканном пошляке», который, «издавая запах тления, демонстрирует себя на советской эстраде» и тем самым «занимается идейным и моральным разложением советских людей». Но ходу им не давали. Родилась даже теория о том, что в действительности артист — тайный агент НКВД, завербованный еще в 1920-х годах и работавший на внешнюю разведку. Советский историк Павел Волобуев вроде бы даже рассказывал о правительственном приеме, на который военнослужащим было предписано явиться в форме. Вертинский пришел в форме полковника госбезопасности.

Так или иначе, в публичном поле Александр Николаевич был более чем лоялен. Еще в победном 1945-м он написал песню «Он», посвященную Сталину. И тот вроде бы отреагировал: «Это сочинил честный человек. Но исполнять не надо». Говорят, вождь народов сам был грешен — любил послушать ариетки Вертинского. Когда председатель Комиссии советского контроля при Совнаркоме Розалия Землячка потребовала от артиста репертуар «советского толка», Сталин ее осадил: «У него есть свой репертуар. А кому не нравится, тот пусть не слушает». И тот же Сталин вычеркнул пассаж про Вертинского в проекте постановления ЦК ВКП(б) 1948 года, посвященного борьбе с «упадничеством» в музыке. Сказал: «Дадим артисту Вертинскому спокойно дожить на Родине».

Доживать спокойно, конечно, не дали. Для концертной деятельности Александра Николаевича был установлен специальный режим, по которому ему разрешили выступать только на «небольших концертных площадках (преимущественно на периферии)». Концерты в столицах случались крайне редко. Вертинскому нужно было обеспечивать семью, и он работал до изнеможения, выступал по 20–25 раз в месяц, объездил всю страну. Добирался часто на перекладных, пел в нетопленых залах, ночевал в «убитых» гостиницах. На Донбассе, например, пел шахтерам во время обеденного перерыва, спасибо, что не в самой шахте.

Лидия Владимировна гордилась, что только она начала праздновать дни рождения мужа: он рос сиротой и никак их не отмечал. В первый год в Москве сняли малый банкетный зал «Метрополя», назвали друзей. На следующий год Дмитрий Шостакович подарил имениннику партитуру Седьмой симфонии с дарственной надписью. Но после больше не праздновали: Александр Николаевич пропадал на гастролях.

Младшие Вертинские говорят, что при жизни Александра Николаевича не существовало никаких его советских записей. Это не так. Апрелевский завод грампластинок выпустил целую серию уже в 1944-м. Однако из ста с лишним песен репертуара к исполнению допустили не более тридцати. Было запрещено вывешивать по городам афиши концертов. Когда Александр Николаевич приехал в Баку, художник Таир Салахов, тогда подросток, подрабатывал в городском драмтеатре. Ему выдали ведро с краской, чтобы он прямо на асфальте написал: «Поет Вертинский! Среда — в 19.00, пятница — в 20.00».

В 1949-м Александра Николаевича позвали в советское кино, где оказались востребованы его княжеская осанка и благородный профиль. Наиболее известен фильм «Анна на шее» (1954), но судьбоносной стала самая  первая картина — «Заговор обреченных» Михаила Калатозова — «яркий обличительный памфлет против американских империалистов, пытающихся нагло вмешиваться во внутренние дела стран народной демократии» (министр кинематографии СССР Иван Большаков). В 1951-м съемочная группа, в том числе Вертинский, получила за него Сталинскую премию 2-й степени. Александр Николаевич начал выступать с лауреатским значком на лацкане пиджака и даже заказал персональные бланки с грифом «Лауреат Сталинской премии А. Н. Вертинский». Он писал актрисе Зое Прибытковой: «Теперь я уже не “приехавший из-за границы”, а советский актер!»

Однако премия не стала для него индульгенцией. Он стоически выдерживал сумасшедший график, но чувство унижения накапливалось. Оно прорвется в 1956-м письмом замминистра культуры Сергею Кафтанову, в котором артист требовал ответов: почему его записей нет на радио, почему нет пластинок, нот, стихов, рецензий? В одном из писем Лидии Владимировне он писал о себе как о человеке «фактически не признаваемом страной, но юридически терпимом».

Как когда-то в Шанхае, Вертинские общались по большей части эпистолярно. «Папа был для мамы прекрасный гость, далекий и близкий, — рассказывала Анастасия Вертинская. — Он как бы увозил ее образ на гастроли и каждый день в письмах подробно рассказывал своей Лилечке обо всем, что с ним происходило. Как прошел концерт, кто приходил за кулисы, что съел, что спел, как спал». В ответ Лидия Владимировна сообщала мужу о дочках, которые росли сорванцами — Вертинский называл их стервами. О том, что они опять до слез щипались, что не слушаются, нахватали двоек. Последнее, впрочем, отца только умиляло: «Обе в меня!» Марианну он называл «Солнце в консервах», Настю — Воробышкин-Голубчиков.

Вообще-то Лидия Владимировна собиралась родить пятерых, но Александр Николаевич воспротивился. «Когда я подросла, мама радостно рассказывала мне, что папа был против моего рождения, — вспоминает Анастасия Вертинская. — Что меня никто не хотел, кроме нее. Вполне допускаю, что папе было вполне достаточно одной-единственной “дочки” — Лилечки. Она была не матерью, а третьей дочкой в нашей семье, причем самой младшей и избалованной. В отличие от нас “младшей дочке” прощалось все: капризы, прихоти, дурное настроение… »

Когда Вертинский возвращался с гастролей и она рассказывала ему какие-то новости, подчас совсем никчемные, Александр Николаевич внимательно выслушивал и обязательно добавлял: «Лиля, какая же ты мудрая!» Если она что-то возмущенно ему доказывала, спокойно поднимал глаза: «Лилечка, это буря в клизме».

Лидия Владимировна никогда не признавала свою вину. Говорить, что она сделала что-то не так, было бесполезно. В ответ она страшно удивлялась: «Я тут вообще ни при чем! Понятия не имею, почему эта чашка упала и разбилась. Она вдруг сама взяла и прыгнула». Вертинский внушил жене, что она идеал, и ничто не могло поколебать ее в этом убеждении. Он часто называл ее Пека, Пекочка. По словам Лилии, в Харбине выходил журнал «Рубеж», на его последней странице публиковалась серия карикатур под названием «Лошадка Пека, которая не глупее человека». Находчивая лошадка часто выручала своего незадачливого хозяина из разных заковык, и Александр Николаевич считал, что она такая же сообразительная. Вот только Анастасия Александровна убеждена, что на самом деле так звали ослика: ее мама была такой же упрямой.

А еще она была очень ревнива. Тем более что периодически доходили сплетни, что Вертинского видели где-то с какой-то дамой. Причем ревновала Лидия Владимировна даже к прошлому, к былым увлечениям. Исключение делала только для Марлен Дитрих, с которой Александр Николаевич сдружился в Париже. В 1964-м, когда актриса приезжала в Москву, она положила цветы на его могилу на Новодевичьем. Вертинский, со своей стороны, всю жизнь волновался, что его обожаемая жена «влюбится в мальчишку». И оправдывался перед женой из очередных гастролей: «Какая-то тетка ломилась ко мне, но я быстро выкинул ее из номера».

Он работал на благо семьи, и семья жила без ложной бытовой скромности. Еще в первый год знакомства Лиля, шутя, обмолвилась, что мечтает жить в замке со старинной мебелью. Александр Николаевич замок не обещал, но антиквариат гарантировал. И сам, скажем, очень гордился письменным столом, который принадлежал чуть ли не Наполеону: «Артиста должны окружать красивые вещи. Я буквально отбил его в Ленинграде у советника английского посольства!»

Иногда Вертинский присылал жене с длительных гастролей крупные суммы «на Тишинку», где можно было присмотреть что-нибудь интересное. А по приезде отправлял ее в ювелирную комиссионку в Столешниковом. Но «Лиличка» часто возвращалась ни с чем: «Ходила-ходила, изумруды что-то не очень, гранаты какие-то старческие, так ничего и не понравилось». Александр Николаевич расстраивался: «Мне так трудно эти деньги зарабатывать, а тебе, оказывается, еще труднее их тратить». Лидия Владимировна «отдаривалась» серебряными портсигарами и золотыми «брегетами». И даже после смерти Вертинского покупала ему какие-то вещички, ставила на письменный стол: «Сашенька мечтал бы это иметь».

Оба были легки на подъем и любили светскую жизнь. Ужинали в ресторанах, бывали на премьерах, по субботам принимали гостей. В доме бывали композиторы Никита Богословский и Марк Фрадкин, летчик Михаил Водопьянов, писатели Константин Симонов, Виктор Ардов, Маргарита Алигер, скульптор Сергей Коненков, певцы Леонид Утесов, Нина Русланова, актеры Василий Качалов, Виктор Станицын, Рина Зеленая. В обычные дни после ужина, отправив детей спать, Вертинские переходили из столовой в кабинет, где коротали вечера за бутылкой «Мукузани» или шампанского.

В родительскую спальню детям не разрешалось входить без стука. Дочек воспитывали специально нанятые бонны, Лидию Владимировну раздражали шум и возня. Когда она отдыхала, следовало ходить на цыпочках, иначе могла дать тумака. При отце девочек наказывать было нельзя, он сразу хватался за валидол, а вот мать дочек лупила. И ремнем, и деревянной линейкой. Как сама оправдывалась впоследствии: «Я добивалась розового колера на ваших задницах!»

Однажды Александр Николаевич заявил: «У меня такое впечатление, что мы воспитываем наших двух стерв не как советских гражданок». И их отправили в пионерский лагерь, выдав каждой по немецкому светлой кожи чемодану. Вернулись они с одним фибровым чемоданом на двоих, где было два предмета: застиранная майка, на которой было вышито «Коля К», и черные сатиновые шаровары с надписью «второй отряд». Вертинский в бабочке, Лилия в нарядном платье, обе бонны выстроились в приветственной шеренге. И девочки ввалились в дом с вопросом: «Ну че стоите? Как обосравшийся отряд! Жрать давайте». Потом выяснилось, что у них еще и вши. Семья была в шоке, Марианну с Настей поспешили отправить «отмокать» на море.

Хозяйством Лидия Владимировна не занималась никогда. Александра Николаевича тоже, конечно, старались оградить. Однажды он пошел в «Елисеевский» купить кусочек корейки. Увидел у прилавка плакат «Руки прочь от Кореи!» и страшно испугался. В другой раз чуть не угодил в кутузку за то, что закурил прямо в торговом зале. Но участия Вертинских в бытовой жизни семьи и не требовалось: все лежало на плечах Лидии Павловны, все понимавшей в укладе жизни и первоклассной кулинарки. Да и домработница в семье была всегда. А если Вертинская все же решалась встать к плите, ее мягко останавливали: «Лилечка, ты лучше иди порисуй».

Рисовала она всегда. Британская Академия художеств даже приглашала Лиду Циргваву посещать свои занятия (харбинский колледж отсылал туда работы учениц). Она мечтала сделать живопись своей профессией, но поначалу Александр Николаевич и слышать не хотел, чтобы жена ходила на службу. Однако он прекрасно понимал, что дети маленькие, теща не молодеет, и случись с ним что, Лидии Владимировне придется выживать в одиночку. Говорил: «Если я “кокнусь” — вам никто не поможет!»

Лилия год набивала руку в вечерней школе рисунка для рабочей молодежи при Доме Союзов. А затем поступила на театрально-декорационный факультет Суриковского института. Оттуда уже изгнали и либерального ректора Сергея Герасимова, и художников-«формалистов», включая друга юности Вертинского Александра Осьмеркина. Новый ректор выписал им на замену народных художников из Мстеры и Иваново. Один из них давал примерно такие указания: «Ты, Вертинская, теню под носом пиши ширше!» Впрочем, русское искусство студентам по-прежнему преподавал Михаил Алпатов, а западное — Андрей Чегодаев.

Александр Николаевич конспектировал для жены лекции по диамату и научному коммунизму. Перед экзаменами писал шпаргалки, которые, на случай, если их найдут, подписывал «А. Вертинский». Диплом — макет декораций и эскизы костюмов к «Тристану и Изольде» — Лидия Владимировна защитила в 1955-м, и с отличием. На его вручении была вся семья, Вертинский прослезился. А позже шутил: супруга его, мол, с высшим образованием, а он «так, из самодеятельности».

В середине 1950-х Вертинские купили дачу по Казанскому направлению, отдали 130 тысяч. Александр Николаевич назвал ее БИНАЛИ, в честь трех своих девочек: Биби — так дома звали Марианну, Насти и Лили. Наконец у него был свой клочок земли! Он тут же заявил, что обязательно купит корову, Лидия Владимировна еле уговорила согласиться на козу. Еще Вертинский мечтал завести гусей с кабанчиком и выстроил на участке погреб для заготовок, который, впрочем, всегда пустовал. Овдовев, Вертинская подолгу жила в том доме, даже полюбила заниматься хозяйством, например раз в два года самолично перекрашивала забор.

Весной 1957-го Александр Николаевич готовил большой московский концерт. А руководство «Мосэстрады» — документы на долгожданное представление его к званию заслуженного артиста РСФСР. Для Вертинского это было важно и в плане денег, и в плане признания. Когда в отделе кадров «Мосфильма» на утверждении тарифной сетки его спросили: «Хм, звания у вас нет. Может, есть какие-то грамоты, дипломы?» — «Нет». — «Может, вы получали призы на конкурсе чтецов?» — «Нет». — «Да как же вас тарифицировать? У вас же ничего нет!» — «Ничего, кроме мирового имени», — ответил артист.

Последний вечер с мужем Лидия Владимировна провела в компании писателя Льва Никулина и его жены. Это тот самый Никулин, у которого была репутация стукача и губителя Бабеля, даже эпиграмма сохранилась: «Каин, где Авель? Никулин, где Бабель?». Вертинские с Никулиными ужинали в ресторане ВТО, танцевали под оркестр. На следующий день Александр Николаевич уехал на гастроли в Ленинград.

Свой последний концерт он отыграл в Доме ветеранов сцены. И успел съездить на «Ленфильм», где ему показали «Дон Кихота», в котором как раз снялась Лидия Владимировна. Он не раз говорил, что хотел бы умереть не дома, чтобы семья не видела «кухню смерти». И умер 21 мая 1957 года в ленинградской гостинице «Астория».

Тело доставили в Москву, прощание проходило в театре эстрады на площади Маяковского. В почетном карауле стоял среди других Юрий Олеша. Газеты о смерти Вертинского не сообщали.

Поначалу Лидию Владимировну охватила паника. Сбережений после покупки и ремонта дачи кот наплакал, многочисленные друзья Вертинского по закону жанра куда-то растворились. И даже за последние гастроли Александра Николаевича вдове не заплатили, сославшись на отсутствие доверенности.

Первым делом были уволены бонны и частные учителя. Затем проданы рояль и бронзовые бра из спальни. А потом Лидия Владимировна обучилась технике входившей в моду линогравюры, вступила в Союз художников и устроилась на полиграфический комбинат на стабильную зарплату. Продавала эстампы и пейзажи в художественных салонах. Ее работы хорошо раскупали, некоторые приобретал сам МОСХ. Из изнеженного, избалованного создания она превратилась в настоящего трудоголика. С годами заработала ревматизм рук, зато приличную пенсию. По словам дочери Марианны Александры, домашний неподъемный станок, на котором ее бабушка делала оттиски, сейчас стоит в Строгановском институте с памятной табличкой. Впрочем, почему «бабушка»? Лидия Владимировна и для внуков была только Лилей — вечно молодой, темпераментной и энергичной.

Девочки Вертинские рано начали сниматься в кино, а значит, и зарабатывать. Анастасия в 15 лет сыграла Ассоль в «Алых парусах», следом был «Человек-амфибия». Марианна снялась в «Заставе Ильича» и «Городе мастеров» еще студенткой. Успехи дочерей Лидия Владимировна оценивала по-своему. «Ну как, тебе понравилось?» — спрашивала у нее Анастасия после очередного спектакля «Современника», в котором играла. «Ну…  Ничего. Только я вот видела, как Татьяна Доронина играет свою роль. Она как-то умеет сесть, разговаривать по-королевски. Я же вас все-таки рожала, вы такие все-таки девочки…  А ты с рюкзаком на сцене… »

Сама Вертинская, сыграв в «Новых похождениях Кота в сапогах», завершила артистическую карьеру ролью злодейки Анидаг в сказке «Королевство кривых зеркал» 1963 года. Всего в 40 лет она решила, что уже начинает стареть, а демонстрировать это всей стране необязательно. И на любые предложения сниматься отвечала решительным отказом.

Лидии Владимировне было отпущено 57 лет вдовства: замуж она больше не выходила. За ней пытались ухаживать. Например, композитор Андрей Волконский, написавший в том числе музыку к «Марье-искуснице», «Три плюс два» и «Мертвому сезону». Он был на десять лет младше, эти отношения ни во что не вылились. По словам Анастасии Александровны, ее мать говорила: «Возможно, были мужчины, которые могли бы доставить мне удовольствие в сексе, но кто мне утром поцелует руку?»

Когда-то на пароходе из Шанхая Вертинский даже ночью спал, не раздеваясь и не снимая ботинок, чтобы в случае опасности спасать семью. Лидия Владимировна до конца жизни повторяла: «За Сашей я прожила как у Христа за пазухой». Она будто так и осталась за ним замужем. Видела мистические сны, увлекалась вошедшими в моду спиритическими сеансами. В доме больше не было мужчины, на которого она привыкла во всем полагаться, кого всегда слушалась. И она советовалась с духом покойного мужа по любому поводу.

Квартира Вертинских была на последнем этаже, в кабинете Александра Николаевича хронически протекал потолок. Устав это терпеть, Лидия Владимировна попросила младшую дочь сходить в Моссовет и потребовать поменять квартиру. Анастасия Александровна с большим трудом добилась аудиенции у какого-то важного чиновника. Но накануне — видимо, после очередного спиритического сеанса — позвонила мать: «Деточка, я вчера разговаривала с Александром Николаевичем, и он попросил тебя никуда не ходить». — «Мама, Александр Николаевич уже давно на том свете!» Однако переубедить Лидию Владимировну было невозможно.

Марианна с Анастасией рисуют Лидию Владимировну взбалмошной, капризной, подвластной только своему настроению, эгоистичной. Безусловно, они в своем праве. В разные периоды жизни у них были разные отношения друг с другом. Вертинская любила найти союзницу в одной, чтобы «дружить» против другой. А если они неожиданно объединялись, заламывала руки: «О Боже, я король Лир!» Так случалось, например, когда дочки уговаривали мать разгрести накопившийся в квартире хлам: она категорически не разрешала ничего выбрасывать. «Скажи, ну зачем тебе счета за электричество за 1956 год?» — стонали Марианна с Анастасией, на что слышали: «А вдруг кто-то спросит? Пускай лежат». После смерти Лидии Владимировны из квартиры вывезли четыре грузовика всякого мусора. Зато благодаря ее бережливости сохранился весь архив Вертинского, до последнего клочка.

Когда готовилась выставка к 125-летию Вертинского, наследники впервые открыли сундуки, стоявшие у Лидии Владимировны в спальне. При ее жизни никто не имел права в них рыться. Оказалось, там хранятся вещи артиста: смокинги, украшавшие их искусственные гардении и  концертные бабочки, носовые платки с монограммой, даже пижама. Все чистое, выглаженное, в идеальном состоянии. На самом дне лежал белый смокинг без одного рукава и части пуговиц. Видимо, его собирались перешивать, да так и не успели.

В конце жизни у Лидии Владимировны развилась болезнь Альцгеймера. Она не всегда узнавала родных, кокетничала с внуком Степаном Михалковым. По словам детей и внуков, только когда ей ставили записи Вертинского, ненадолго возвращалась в реальность. И умерла под песню «Ваши пальцы пахнут ладаном», на словах «И когда весенней вестницей / Вы пойдете в синий край, / Сам Господь по белой лестнице / Поведет Вас в светлый рай».

Когда-то Лидия Павловна кричала дочери о женихе Вертинском: «Ты только подумай, он поет в кабаках!» Свои последние годы Лидия Владимировна провела в санатории. Однажды там проходил какой-то праздник, баянист наигрывал шансон. Медсестра спросила: «Лидия Владимировна, хотите, он что-нибудь сыграет лично для вас?» Вертинская решительно отказалась: «Не желаю слушать эти кабацкие песни!» Ее дочерей, внуков, правнуков и праправнуков сегодня причисляют к аристократам.

Фото: sovkinoarchive