Перед нами портрет. На фотографии — лицо уставшей женщины лет тридцати, Маргариты Кирилловны Морозовой, урожденной Мамонтовой. Одно плечо выше другого, спокойный взгляд, косметики, похоже, нет вообще, прическа — какая-то хала школьной училки. Брови чересчур густые и короткие. Неулыбчивая.

В наши дни ее не поместили бы на обложку и не подпустили даже близко к конкурсу «Мисс Москва». Даже не верится, что в прошлом веке эта женщина сводила с ума всю мужскую часть Москвы, включая Андрея Белого, Валентина Серова и Михаила Врубеля. Неужели так меняются каноны красоты? Да, вероятно.

Маргарита Кирилловна родилась в 1873 году в семье потомственного почетного гражданина и разорившегося картежника Кирилла Николаевича Мамонтова. Денег было мало, зато в дальнем родстве — первейший галерейщик Павел Третьяков. За неимением доступа к дорогим удовольствиям девочка развивалась интеллектуально. В частности, в 12 лет ей посчастливилось стать одной из первых зрительниц картины Ильи Репина «Иван Грозный и сын его Иван». Впечатлений хватило надолго: «Мы онемели от ужаса…  Казалось, что убитый сын Грозного лежал на полу комнаты, и мы с ужасом стремглав пробегали мимо, стараясь не смотреть на картину».

Полотно действительно стояло на полу — Александр III от греха подальше запретил его вывешивать в общедоступных залах: «Не допускать для выставок и вообще не дозволять распространения ее в публике». На родственников царские запреты не распространялись.

Кроме походов в гости «к тете Вере Третьяковой» были посещения другого родственника, «дяди Ивана Николаевича Мамонтова». Там запросто бывали музыкальный критик Кашкин, книгоиздатель Юргенсон и писатель Алексей Толстой. Картиной не пугали, говорили о концертах. Дружили с братьями Жемчужниковыми, соавторами нашумевшего проекта под названием «Козьма Прутков».

В 18 Мамонтова увлеклась театром. Малый, Большой, а также Русская частная опера дяди, Саввы Ивановича Мамонтова. Через Савву Ивановича образовались знакомства с художниками — Коровиным, Серовым и Врубелем. В то время когда сверстницы из ее круга скучали в биаррицах, баден-баденах, карлсбадах и виши, юная Маргарита путешествовала по художественным выставкам, премьерам, музыкальным вечерам и, в общем-то, неплохо проводила время.

Константин Коровин	Михаил Врубель	Валентин Серов

Одним из первых красоту барышни Мамонтовой заметил Михаил Абрамович Морозов. К красоте соблазнительным бонусом прилагались изящество манер, художественный вкус и полнейшее отсутствие даже намека на избалованность. Михаил Абрамович умел все это оценить — его матерью была еще одна патентованная московская красавица, умница и содержательница салона — Варвара Алексеевна Морозова.

Про Варвару Алексеевну один из современников писал: «Величественно-прекрасная жена, бойкая купчиха-фабрикантша и в то же время элегантная, просвещенная хозяйка одного из интеллигентнейших салонов в Москве, утром щелкает в конторе костяшками на счетах, вечером — извлекает теми же перстами великолепные шопеновские мелодии, беседует о теории Карла Маркса, зачитывается новейшими философами и публицистами».

Венчались Михаил Абрамович с Маргаритой Кирилловной в университетской церкви на Большой Никитской, свадьбу сыграли в ресторане «Эрмитаж» на Трубной площади. Молодые еле досидели до окончания праздника и сразу же уехали в Санкт-Петербург справлять медовый месяц. Молодому был всего 21 год, а молодой и вовсе 18. После Санкт-Петербурга — Париж, далее — Ницца и Монте-Карло. Все это Маргарите Кирилловне было в диковинку, но не сказать, чтобы особо впечатлило. Монте-Карло так и вовсе вызывало нехорошие ассоциации с покойным папинькой, продувшим за зелеными столами состояние и подарившим таким образом семейству очень скромное существование.

После возвращения в Москву и нескольких лет жизни на съемной квартире счастливая семья в 1894 году въезжает наконец в собственный особняк на углу Смоленского бульвара и Глазовского переулка. Это был градостроительный шедевр. Стоящий на одной из оживленных улиц Садового кольца, он был построен как дворянская загородная усадьба. Огромный двор с фонтаном, полукруглая терраса с портиком ионического ордера, над террасой — такой же полукруглый балкон.

Особняк Морозовых на Смоленском бульваре, 26/9, 1910

Жили Морозовы на широкую ногу. Денег было много — что же их жалеть? Маргариту Кирилловну обшивали лучшие портные, завивали лучшие парикмахеры. Увлечение театром сохранилось, только из кресел для бедных родственников молодая барыня переместилась в собственные ложи бенуара. Остались и художественные выставки, только вместо извозчика-ваньки был собственный выезд. Один из двух, судя по настроению. Собственные повар, кондитер, буфетчик, кучер и швейцар. Даже часовщик был собственный. И собственный электрик — в особняке действовала собственная электростанция. Самой колоритной же персоной был так называемый кухонный мужик в кумачовой рубахе — он занимался самоваром.

Но при этом — тот же нежный, робкий овал лица, тот же внимательный, слегка печальный взгляд, полунамек на улыбку — то ли есть она, а то ли ее нет. Несколько ниток жемчуга. Скромное платье.

По моде того времени хозяйка особняка становится хозяйкой салона. В основе его старые знакомые — Коровин, Врубель и Серов, кстати, написавший знаменитый портрет хозяина дома. Серову позировал и сын Маргариты Кирилловны и Михаила Абрамовича — так появилась не менее известная картина под названием «Портрет Мики Морозова».

В. Серов.  «Портрет Мики Морозова», 1901

Часто бывали братья Васнецовы, Остроухов, Паоло Трубецкой (когда бывал в России), композитор Скрябин. С ним отношения особенно заладились — Александр Николаевич «ставил ей руку», а она восхищалась и Скрябиным-сочинителем, и Скрябиным-исполнителем: «Сколько красоты, нежности и певучести было в звуке, какое pianissimo, какая тонкость нюансов, какая нездешняя легкость, как будто он отрывался иногда от земли и улетал в другие сферы “к далекой звезде”».

Ситуация усугублялась тем, что, по словам Маргариты Кирилловны, супруга Скрябина не понимала его творчества, его идей, терзаний и стремлений: «Она была очень здравой и рассудительной, и это была та черта, которая отдаляла от нее Александра Николаевича и заставляла его искать общения с другими».

В 1901 году 28-летнюю Маргариту Кирилловну увидел студент математического факультета Московского университета Боренька Бугаев, он же поэт-символист Андрей Белый. Боренька был на семь лет моложе, но голову ему снесло в момент и навсегда. Романтически настроенный, со всех сторон закомплексованный юнец, перечитавший сочинений мистика Владимира Соловьева, увидел в ней не просто светскую красавицу, а воплощение Вечной Подруги, Вечной Женственности и Утренней Зори.

Юный воздыхатель принялся писать Маргарите Кирилловне восторженные письма, которые подписывал «Ваш рыцарь». Ей было интересно, письма прочитывались и складывались в сундучок. Интрига длилась два года, после чего издательство «Скорпион» выпустило «Вторую симфонию» Андрея Белого, которая совершенно случайно попала в руки Маргариты Кирилловны. Несложно было сопоставить тексты писем и симфонии, чтобы понять, что именно госпожа Морозова выведена там в виде Сказки, а ее супруг — в виде Кентавра.

Вскоре после этого произошло несчастье — Кентавр умер. Хотя особенным несчастьем — во всяком случае для Маргариты Кирилловны — смерть мужа не стала. Последнее время супруг вел себя даже не как кентавр, а как свинья. Постоянно напивался, дебоширил. Маргарите Кирилловне даже пришлось один раз уйти из дома — как и в наше время, к маме. Правда, потом она все же вернулась в особняк на Садовом кольце.

Пить Михаилу Абрамовичу нельзя было категорически — об этом как один твердили лучшие врачи во главе с легендарным Захарьиным. А он был своенравным, подчиняться не привык. Маргарита Кирилловна вспоминала впоследствии: «Когда доктора у него уже определили нефрит, он каждый день пил водку и закусывал ее сырым мясом с перцем. На это было ужасно смотреть!»

Ничего не поделать — наследственность. Отец, Абрам Абрамович, окончил свой жизненный путь в доме умалишенных. Арсений, брат Михаила Абрамовича, был московским чудаком — он построил на Воздвиженке невероятный особняк в виде мавританского замка. Особняк сразу же оскандалился — Лев Толстой назвал его «глупым ненужным дворцом какому-то глупому и ненужному человеку», сама же Варвара Алексеевна заявила сыну: «Раньше одна я знала, что ты дурак, а теперь об этом узнает вся Москва». Арсений умер от гангрены, прострелив по пьяной лавочке на спор ногу из ружья.

Михаил Абрамович скончался в возрасте 33 лет, оставив о себе добрую славу мецената, коллекционера живописи и скульптуры, искусствоведа, критика и мужа известной московской красавицы.

Андрей Белый, 1903	Михаил Морозов, 1900	Евгений Трубецкой, 1910-е

Сергей Павлович Дягилев писал в некрологе: «Собрание его, составленное в какие-нибудь пять лет, ежегодно пополнялось привозимыми им из-за границы и покупаемыми в России художественными произведениями…  Он привозил отличных Дега, Ренуаров, Мане, Моне…  Михаил Абрамович Морозов вообще был чрезвычайно характерной фигурой, в его облике было что-то своеобразное и неотделимое от Москвы, он был очень яркой частицей ее быта, чуть-чуть экстравагантной, стихийной, но выразительной и заметной».

Все богатство Михаил Абрамович завещал жене. Казалось бы, вот тут Андрею Белому и активировать свои усилия, утешить свою Сказку, несчастную прекрасную вдову. Нет, ничего подобного. Белый писал: «Мне не надо Вас знать как человека, потому что я Вас узнал как символ, и провозгласил великим прообразом…  Вы — идея будущей философии». Маргарита Кирилловна лишь поводила плечами.

Очное знакомство с Белым состоялось только в 1905 году. Поэт становится гостем сначала московского особняка, а с наступлением лета и загородного имения Поповка. В основном он лежит на ковре у ног Сказки и читает стихи. Стихи его заумны, непонятны даже постоянным посетителям морозовского салона. Он читает чудно, нараспев. Это напоминает цыганские песни, и гости иногда хохочут в голос — нет сил сдерживать подступающий смех. Белый не обижается — он счастлив быть рядом с Маргаритой Кирилловной. Даже не замечает, как все это раздражает еще одного завсегдатая морозовской гостиной — будущего министра Временного правительства Павла Николаевича Милюкова, тоже влюбленного в Маргариту Кирилловну.

Во время декабрьского восстания Борис Николаевич неожиданно появляется в особняке на Садовом кольце. Неуклюжий, долговязый, с нелепыми усиками. Из-за пазухи его долгополого пальто торчит рукоятка револьвера. Он пришел защищать свою Сказку. Нет, этот мальчик, безусловно, мил.

Мил, но не более того. Собственно, Сказка не испытывает к юноше ничего, кроме дружеских и отчасти материнских чувств. Да и Борису Николаевичу этого, в общем, хватает. Он вспоминал тот год в книге «Начало века»: «Весной 1905 года получаешь, бывало, тяжелый, сине-лиловый конверт; разрываешь: на толстой бумаге большими, красивыми буквами — четко проставлено: “Милый Борис Николаевич, — такого-то жду: посидим вечерком. М. Морозова”. Мимо передней в египетском стиле идешь; зал — большой, неуютный, холодный, лепной; гулок шаг; мимо, — в очень уютную белую комнату, устланную мягким серым ковром, куда мягко выходит из спальни большая-большая, сияющая улыбкой Морозова; мягко садится: большая, — на низенький, малый диванчик; несут чайный столик: к ногам; разговор — обо всем и ни о чем».

Восстание подавлено, жизнь продолжается. Салон Маргариты Морозовой процветает. Сама она в этом салоне мерцает и переливается. Это не наглый алмаз, ослепляющий всех своим светом. Нет, это нечто другое. Художники, поэты и философы пытаются раскрыть тайну красоты хозяйки. Философ Федор Степун говорит: «Почему-то Маргарита Кирилловна мне неизменно видится в серебристо-лиловых, зеленовато-лунных тонах перламутровой гаммы. Писать портрет ее было бы всего лучше пастелью».

Сам Андрей Белый восхищается ее глазами, «ослепительными, с отблеском то сапфира, то изумруда». «Удивительная по уму и вкусу женщина», — писал философ Розанов. Мемуаристка Татьяна Аксакова-Сиверс уверяла, что Маргарита Кирилловна «была хороша своим колоритом и напоминала тициановских женщин».

А вот воспоминания актрисы Софьи Гиацинтовой: «Стоило ей появиться, высокой, стройной, в шляпе с большими полями над прекрасным лицом, — в публике пробегала волна восхищения».

Между тем у московской красавицы развивается бурный роман с философом Евгением Трубецким. Уж там чувства были взаимными. Маргарита Кирилловна пишет подруге: «Я пожила внутренней жизнью, почитала, подумала, отдохнула, но теперь довольно. Мне хочется жизни и деятельности»

Плохо, что Евгений Николаевич женат. Впрочем, вся эта история длится недолго. Невозможность жить одной семьей и постоянная необходимость скрываться начинает тяготить Морозову. Личные встречи постепенно сменяются перепиской. Маргарита Кирилловна пишет в отчаянии: «Один Бог знает, как не по натуре, как не по характеру мне это одиночество, в котором я постоянно нахожусь…  Но что же мне делать, если я единственно в тебе и с тобой нашла воплощение на земле всего близкого, светлого и родного!»

Но красавицам редко везет. Переписка продолжается долгие годы и прекращается в 1920 году вместе со смертью Трубецкого.

К тому времени Маргарита Кирилловна успевает продать особняк на Садовом кольце и переехать в скромный домик в Пречистенском переулке. Там ее, ясное дело, уплотнили — она жила с сестрой Марией в двух тесных комнатках в полуподвале. В 1930-е годы их выселили и оттуда, и сестры долго скитались.

Скончалась легендарная красавица в 1958-м, на 85-м году жизни. Как и в далекой юности, из развлечений ей были доступны только выставки живописи и консерваторские концерты, чем она по возможности пользовалась.

Фото: Государственный литературный музей, wikimedia.org, fotodom, pustvu.com, Государственная Третьяковская галерея