2010 год — девушки носят кеды на танкетке и рваные джинсы. Канал HBO начинает съемки первого сезона «Игры престолов». Сборная Испании выигрывает чемпионат мира по футболу, проходивший в ЮАР. Николай Цискаридзе танцует в «Шопениане». В США поступил в продажу планшетный ноутбук iPad. В Москве начиная с июня аномальная жара, весь город в дыму от торфяников. В этом же июне президент России Дмитрий Медведев направляет соболезнования генеральному директору Большого театра Анатолию Иксанову в связи с кончиной великой русской балерины Марины Семеновой.

1908 год — дамы носят асимметричные шляпы с каскадами перьев и юбки, дерзко укороченные до лодыжек. Вышел первый русский игровой фильм «Понизовая вольница». Вацлав Нижинский танцует в «Шопениане». Императору Николаю II исполняется 40 лет, при этом в стране глухо говорят о влиянии на царское семейство некоего Распутина. Александр Блок пишет стихотворение «О доблестях, о подвигах, о славе». В семье небогатого петербургского чиновника Семенова рождается дочь Марина, будущая великая русская танцовщица, о смерти которой через 102 года сообщат все информагентства.

Ее отец Тимофей Семенов рано умер, в семье было шестеро детей, мать вскоре вышла замуж за Николая Шелоумова, бывшего моряка, рабочего одного из заводов. Это был низший средний класс, люди небогатые, но искренне любившие искусство: книги, музыку и театр. Марина сначала занимается в любительском танцевальном кружке, который ведет подруга ее матери актриса Екатерина Карина, а в 1918 году поступает в Петроградское хореографическое училище. Сначала ее не хотели туда принимать — слишком неловкая, слишком маленькая, слишком худая и бледная. Но директор училища Виктор Семенов личным решением зачислил в класс свою однофамилицу — что-то он в ней сразу разглядел. Он не мог лишь предвидеть, что через шесть или семь лет сам влюбится в эту девочку.

Семенова была настолько талантлива, что быстро, словно легким прыжком, grand jeté, как говорят в балете, перескочила через несколько классов и начала заниматься у Агриппины Вагановой, став ее лучшей и любимой ученицей. Дальше произошло уникальное событие — в 17 лет Марина, ни дня не протанцевав в кордебалете, сразу стала ведущей балериной бывшего Мариинского театра. Про Семенову говорили, что она буквально спасла русский классический балет. К началу 1920-х годов казалось, что это искусство с его феями, фуэте и наивными сюжетами просто умерло естественной смертью и будет заменено революционными пантомимами или гимнастическими представлениями или чем-то более соответствующим эпохе. Да и танцевать было некому, ведущие балерины Спесивцева, Павлова и Карсавина оказались за границей и возвращаться не собирались. На экзаменационный выпускной спектакль юной балерины явились представители комиссариата народного просвещения, Ваганова выбрала для своей ученицы «Ручей» Делиба — старинный балет, впервые поставленный в 1866 году в Париже. Но из сентиментальной истории про нимфу ручья, попавшую в гарем к персидскому хану, Семенова сделала настоящее чудо. Яркая, смелая, уверенная в себе, соединявшая бешеный темперамент с невероятной техникой, она носилась по сцене, буквально высекая искры. Гордо поднятая голова, смелые и выразительные движения…  Комиссары поняли — таким и должно быть революционное искусство. В результате появился правительственный указ: взять на государственное обеспечение балетные труппы Большого и бывшего Мариинского театра и к тому же открыть несколько новых балетных школ по всей стране.

Нарком просвещения Луначарский во время визита за границу встретил там Дягилева, и они начали разговор — внешне вежливый, но полный язвительных намеков и иронии по отношению к собеседнику. Дягилев (которого Луначарский позже назовет «развлекателем позолоченной толпы») спросил, как в современной России обстоят дела с балетом. Нарком ответил, что «совершенно исключительно развернулась молодая Семенова». Отчет об этой встрече он потом опубликовал в «Вечерней Москве», и уже не надо было специально указывать, кто такая Семенова. К тому времени она стала знаменитостью. Татьяна Вечеслова потом вспоминала: «Марина была прелестна. Из-под большой соломенной шляпы, опоясанной легким газовым шарфом, выглядывали пытливые юные глаза; элегантное платье усиливало ее обаяние — качество, помогавшее ей создавать обольстительные женские образы».

Одновременно развивался ее роман с Виктором Семеновым. Учившаяся вместе с ней Вера Красовская, будущая танцовщица и историк балета, вспоминала, как поднималась по лестнице, вдруг на лестничной площадке открылась дверь, и возникло чудное видение — юная Семенова в ученической форме василькового цвета и белом переднике. Из другой двери появился Виктор Семенов. Марина, как полагалось по этикету, сделала книксен, а он заговорил с ней так, что Красовская поняла — ей лучше удалиться. Вскоре они стали мужем и женой.

Марина Семенова, Виктор Семенов

И скоро вместе покинули Ленинград. По одной из версий, потому что Семенов был недоволен репертуарной политикой театра. По другой — он сильно ревновал молодую жену и хотел разлучить ее с одним из поклонников. Несколько месяцев они гастролируют по всей стране. Потом принимают предложение вступить в труппу Большого театра.

Старая московская интеллигенция относится к ней с доброжелательным интересом. Ее добрыми знакомыми становятся Книппер-Чехова, Качалов, Тарханов. Немирович-Данченко, всегда неравнодушный к хорошеньким молодым женщинам, взялся давать ей уроки сценического искусства. Ей восхищался недавно вернувшийся из эмиграции Алексей Толстой, который в патриотическом восторге сообщал: «Чайковский и Семенова создали в этот вечер национальный праздник торжества красоты. Мы все, весь зал чувствовали: да, мы умеем танцевать, наша воля создает великие армии и совершенную красоту… ».

«Она предстала передо мной в розовой пачке, с маленькой короной, венчавшей гордо посаженную голову, у меня перехватило дыхание. Она вышла на сцену, и весь огромный зал — партер, ложи, амфитеатр замер. Такой силой обладал ее одухотворенный танец!» — вспоминала балерина Нина Тимофеева.

«Она знала, что такое власть над залом, умела подчинить себе сцену, ошеломляя, завораживая неслыханной смелостью своих вращений, темпом, блеском, апломбом, шиком!..  Она бросалась в танец, как в штормовое море, бесшабашно, очертя голову, но зная при этом, что всегда будет на гребне», — писал Асаф Мессерер.

Как вспоминали современники, она в последнем акте «Дон Кихота» делала всего одно движение стопой — и зрители едва не падали из лож от восторга. В балете «Эсмеральда» ее героиня шла на казнь, в этой сцене даже не было танцев, но у многих на глазах были слезы.

В балетах «Эсмеральда» и «Дон Кихот»

Она страшно нравилась мужчинам. Суламифь Мессерер, которая сама была известна своими громкими романами, жаловалась, что Семенова внешне ничем не примечательна, а поклонников вокруг огромное количество. Было ясно, что в ближайшее время из рук своего мужа она окончательно выпорхнет. Очень скоро новым спутником балерины становится знаменитый советский дипломат, разведчик, заместитель наркома иностранных дел Лев Карахан.

Семенова снова связывает свою жизнь с мужчиной намного старше себя. Лев Михайлович Карахан родился в 1889 году в Тифлисе, в благополучной и респектабельной семье адвоката. В молодости он увлекся революционными идеями, участвовал в нелегальных кружках, создавал подпольные типографии, за ним охотилась полиция. Во время Октябрьской революции он один из организаторов штурма Зимнего дворца. Затем стал секретарем советской делегации во время переговоров в Брест-Литовске. Большевики, сражавшиеся с Белой армией, не могли воевать еще и с немцами, и Карахан вместе с другими советскими дипломатами был отправлен добывать мир любой ценой. На встречу с представителями ставки германского командования они добирались то на крестьянских санях, то пешком по льду, поскольку мосты через реки были взорваны. В Пскове на них напала разъяренная толпа, узнавшая, что приехали большевики распродавать Россию. Карахана пытались вытащить из машины, он был готов отстреливаться. Добравшись до Брест-Литовска, он подписал договор, почти капитуляцию. По этому соглашению Россия теряла огромные территории, но большевики получили необходимую для них передышку.

После подписания Брестского мира Ленин стал ценить молодого дипломата и полностью ему доверять. Для представителей белой эмиграции Карахан был настоящим «большевистским дьяволом». Многие эмигранты надеялись, что Совдепия останется страной-изгоем, но эти надежды не оправдались, и заслуга Карахана здесь была огромна. У него были длительные служебные командировки в Афганистан, Персию, в Бухару и Хиву, где он совмещал обязанности дипломата и разведчика. Элегантный, безукоризненно вежливый, он обладал истинно дипломатическим умом и тактом, но при этом совершенно бульдожьим упорством.

Сатирик Дон-Аминадо злобно комментировал из Парижа достижения советской дипломатии:

Потом орда того же Карахана
Пройдет Памир, Иран и Гималай
И, так как нет в Китае богдыхана,
Мгновенно переделает Китай.

Он оказался пророком. После сложнейших переговоров Карахан установил дипломатические отношения Советской республики с Китаем и стал в этой стране послом. Сталин писал ему: «Здравствуй, друже! Как здоровье, самочувствие? Дела с Китаем, видимо, пошли у тебя недурно. А как с Японией? Можно ли надеяться на благоприятный исход переговоров?»

«Красный дипломат» дожал и японцев, подписав с ними выгодный для Советского Союза договор. После этого он вернулся в Москву на должность заместителя наркома иностранных дел. Его резиденцией стал великолепный особняк в центре Москвы по адресу Малая Никитская, дом 28. Карахан принадлежал к тем блестящим представителям советской элиты 1930-х годов, о которых лучше всего в повести «Все течет» написал Василий Гроссман:

«Ни один из них не умер своей смертью.

Это были яркие люди: ораторы, книжники, знатоки философии, любители поэзии, охотники, бражники.

Их телефоны звенели круглосуточно, их секретари работали в три смены, но в отличие от фанатиков и мечтателей они умели отдыхать — знали толк в просторных, светлых дачах, в охоте на кабанов и горных коз, в веселых многочасовых воскресных обедах, в армянском коньяке и грузинских винах. Они уж не ходили зимой в рваных кожанках».

Предсказуемым образом в этой среде происходила эпидемия разводов. Недавние политэмигранты, арестанты, неблагонадежные личности, оказавшись на высших государственных должностях, бросали жен ради молодых красавиц. Карахан не стал исключением. В 1919 году, посреди Гражданской войны, он нашел время, чтобы оставить жену и ребенка и вступить в брак с Верой Дженеевой, актрисой немого кино, она была известна по фильму «Отец Сергий», где снималась вместе с Иваном Мозжухиным. В этом браке родилось еще двое детей. Дженеева, жена заместителя наркома, стала одной из самых элегантных женщин Москвы, ее коллекция платьев, сумочек и туфель, где есть произведения лучших парижских кутюрье, находится сейчас в хранилище Эрмитажа.

Но и ее Карахан оставил ради Семеновой. По одной из версий, он познакомился с балериной, когда в СССР приехал Стефан Цвейг. Карахан лично демонстрировал ему достижения Страны Советов. К числу таких достижений относилась и Марина. Цвейг был в восторге, он потом описывал, как балерина «ступает по сцене своим не заученным, а данным от природы твердым эластичным шагом, и вдруг взлетает в диком порыве». Но еще сильнее был очарован сам Карахан. Начался роман, за которым следила вся светская Москва. Итальянский писатель и авантюрист Курцио Малапарте, посетивший в то время Советский Союз, посвятил отношениям дипломата и балерины значительную часть своего сочинения «Бал в Кремле»:

Марина Семенова, Лев Карахан

«Все примчались на бал, который сэр Оуэн Стенли давал для московского золотого общества — иностранцев и русских, поскольку пролетел слух, будто первая танцовщица Большого театра Семенова отвергла Карахана и тот попытался покончить с собой…

Все уже привыкли к опозданиям Семеновой, которую соперницы упрекали за то, что она строит из себя старорежимную даму или, как говорила мадам Луначарская, принцессу крови…  Долгой зимой 1929 года отношения Семеновой и Карахана были обычной темой для разговора за любым столом для игры в бридж в иностранных посольствах в Москве, у любой кучки людей в огромном зале дворца на Спиридоновке, где народный комиссар иностранных дел Литвинов — толстый, бледный, улыбающийся Литвинов, — обыкновенно устраивал официальные обеды и балы… »

К роману Малапарте ни в коем случае нельзя относиться как к документальной прозе, его «холодная и надменная Семенова», его Карахан (кстати, в тексте он назван Алексис, а не Лев) — литературные персонажи, которые делают и говорят то, что им велит автор. Но жизнь и развлечения «марксистской знати», нового высшего света, здесь изображены очень живо и правдиво — если не в деталях, то по сути.

Но никакая светская жизнь не заставит Семенову забыть о работе. Время от времени она наведывается на пару недель в Ленинград, чтобы, по ее собственному выражению, «почистить перышки». Это значит еще раз посетить класс Агриппины Вагановой, которая вместе с ней поработает над вариацией, исправит положение рук в port de bras, отрепетирует адажио. Вера Красовская вспоминала, как в балетной школе появлялась Семенова — уже не девочка в ученическом белом фартуке, а жена сталинского наркома, как она бросала на кресло шубу, как сверкали в ее ушах бриллиантовые серьги.

В 1935 году Агриппине Вагановой пришло письмо из Парижа. Серж Лифарь, руководитель балетной труппы Opera de Paris, верный принципу своего учителя Сергея Дягилева «Удиви меня!», решил пригласить в качестве своей партнерши какую-нибудь звезду из таинственной и опасной Советской России. Он спросил совета у Вагановой — она порекомендовала Семенову. Теперь оставалось всего лишь добиться, чтобы ее выпустили. Советский Союз был предельно закрытой страной, государство вмешивалось буквально во все, поэтому вопрос о том, отпускать ли балерину танцевать в Париж, решался на заседании Политбюро, словно речь шла о новой экономической программе или объявлении кому-то войны. Известно, что нарком обороны Клим Ворошилов возражал, а нарком путей сообщения Лазарь Каганович был сторонником этой поездки — ради повышения престижа Страны Советов.

В конце концов Семенову отпустили на гастроли. В Париже она танцевала «Шопениану», «Жизель» и «Лебединое озеро». Среди публики было много русских эмигрантов, которые со страстным вниманием следили за любыми новостями с родины. Только Матильда Кшесинская демонстративно проигнорировала эти гастроли. Она, после брака с великим князем Андреем получившая титул светлейшей княгини Романовской-Красинской, сочла ниже своего достоинства посещать спектакли, где танцует жена какого-то большевика.

Марина Семенова в Париже

И французы, и русские готовились увидеть красную комиссаршу, которая ходит с маузером на бедре и стаканами глушит водку. Вместо этого к ним приехала «молодая, симпатичная, застенчивая женщина», которая пила лишь шампанское, неплохо говорила по-французски, но главное — изумительно танцевала.

Успех был огромный, в сцене сумасшествия Жизели чувствительные парижане вытирали слезы, и Семенова, сообщая об этом в письме Вагановой, кокетливо добавляла, что «может быть, им попала в глаза пыль со сцены». У нее сложились прекрасные отношения с французской публикой и очень плохие — с самим Лифарем. И она, и он были сложные, самолюбивые, знающие себе цену. К концу гастролей они вусмерть перессорились и потом сами себя винили. За ссорой последовало торжественное символическое примирение, но произошло оно спустя 43 года в Москве, куда Лифарь прилетел на празднование 200-летия Большого театра.

И Карахан, и Семенова воспользовались парижскими гастролями, чтобы вместе путешествовать по Европе. В Великобритании у них была встреча с Робертом Локкартом, автором книги «Мемуары британского агента». В 1918 году Локкарт, руководитель британской миссии в Москве, был одним из участников знаменитого «заговора послов», целью которого был арест большевистских лидеров и быстрая ликвидация советской власти. Увенчайся заговор успехом, Карахана и его соратников расстреляли бы. Но план Локкарта провалился, сам он оказался под арестом в Кремле, где Карахан его допрашивал, потом его выслали из страны. Семнадцать лет спустя два дипломата, разведчика, два бывших врага, расставшиеся в холодной и голодной революционной Москве, встретились в комфортабельном лондонском ресторане. Локкарт вспоминал: «В июле 1935 года в Лондоне советский посол М. Майский позвонил мне по телефону. “Один ваш старый приятель находится здесь и очень хочет вас видеть”, — сказал он и передал кому-то трубку. Старым приятелем оказался Карахан. Я пригласил его на завтрак в хороший ресторан, и он спросил разрешения прийти с женой. Карахана я нашел глазами сразу, а его женой оказалась не та женщина, которую я знал в Москве. Это была Марина Семенова, знаменитая балерина, которая, как говорил мне Алексей Толстой, танцевала даже лучше самой Анны Павловой.

Карахан, советский посол в Турции, изменился мало. Его волосы слегка поседели, но выглядел он по-прежнему хорошо. Я сделал ему комплимент по этому поводу, и он с гордостью пояснил, что хорошую форму ему помогает поддерживать игра в теннис с работниками Британского посольства. Восторженно относясь к теннису, Карахан все же удивил меня, сказав, что специально приехал в Лондон на Уимблдонский турнир».

Как легко догадаться уже по этому отрывку, у Карахана не было никаких шансов выжить во время репрессий. Именно таких, как он — слишком блестящих, слишком уверенных в себе, слишком свободно чувствовавших себя за границей, Сталин истреблял поголовно. В начале 1937 года Лев Михайлович выполнял обязанности посла в Турции, но его вызвали в Москву под предлогом перевода на работу в США. 3 мая 1937 года он вышел из поезда — и тут же был арестован. 20 сентября Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила его к высшей мере наказания как немецкого шпиона, в тот же день он был расстрелян прямо в здании Военной коллегии, тело торопливо сожгли в крематории Донского кладбища. Там же, в «общей могиле №1», потом окажется прах Тухачевского, Мейерхольда, Исаака Бабеля и еще почти пяти тысяч человек, расстрелянных в московских тюрьмах. В особняке на Никитской поселился Лаврентий Берия, который жил там 15 лет, пока сам в свою очередь не был арестован и приговорен к смертной казни.  Про этот дом до сих пор рассказывают страшные легенды — упоминают камеры пыток в подвале, найденные в саду скелеты девушек. О Семеновой и Карахане в этих легендах не говорят. В наши дни в особняке находится посольство Туниса.

Марину Семенову теперь должны были либо отправить в лагерь, либо расстрелять, других вариантов почти не предусматривалось. Зная это, она заранее приготовила чемоданчик со сменой одежды для тюрьмы. Такие же чемоданчики в те годы держали наготове тысячи людей.

Но ей он не пригодился. На некоторое время ее отстранили от спектаклей, ей было запрещено покидать свою квартиру в Брюсовом переулке. Майя Плисецкая вспоминала, что в 1960-е годы, когда ее саму буквально преследовал КГБ — ее сделали невыездной, за ней постоянно следили, Семенова говорила ей: «Терпи, девка, мне хуже было. Под домашним арестом сидеть пострашнее. Те танцевать не давали… »

Почему все же Семенова не была арестована? Почему не разделила судьбу Анны Лариной-Бухариной, Евгении Зиновьевой, Ольги Каменевой, Рахили Плисецкой и других жен «врагов народа»? Возможно, Сталину просто нравилось, как она танцует, и он понимал, что на сцене ее заменить некем. А он часто после заседаний в Кремле велел водителю ехать в Большой театр, и его усы появлялись из-за бархатного занавеса в ложе «А» над оркестром (правительственную ложу он не любил и почти никогда там не сидел).

Власть словно играла с балериной в кошки-мышки. Ей то разрешали танцевать и давали почетные звания, то отстраняли от спектаклей, и ее молодая конкурентка Ольга Лепешинская на партсобраниях своим звонким юным голосом спрашивала, по какому праву жена репрессированного «врага народа» танцует на главной сцене театра (Лепешинская не обладала способностью предвидеть будущее и не могла предположить, что ее собственный муж, генерал НКВД Леонид Райхман, тоже впоследствии будет арестован как шпион и агент мирового сионизма). Брак Семеновой с Караханом был объявлен словно не существовавшим. Как и сам Карахан, чье имя убрали из учебников, а фотографии, где он был изображен рядом с Лениным или Сталиным, ретушировались.

В новых балетах ей доставались лишь эпизоды. Можно написать и до лучших времен спрятать в стол стихотворение или роман, но партию Жизели в стол не станцуешь. Поэтому Семенова, чтобы чаще появляться на сцене, стала брать себе танцевальные эпизоды в операх, и были зрители, которые специально приходили, чтобы увидеть, как она танцует вальс в «Иване Сусанине» или партию Персидки в «Хованщине». Правда, у нее остались старые партии, и среди них самая любимая — Никия в «Баядерке», балете Петипа на музыку Минкуса. Когда она начинала танец со змеей, зрители в волнении вставали с мест, как будто змеями были они сами, а балерина — факиром.

Никия в «Баядерке»

Балет — искусство предельно условное. Сюжет той же «Баядерки» всерьез рассказывать невозможно: принцесса Гамзати любит воина Солора, он любит прекрасную храмовую танцовщицу Никию, которую хочет соблазнить великий брамин, и так далее. Зато эту условную, внешне наивную форму можно наполнять любым содержанием. Танец позволяет выразить то, что невозможно или запрещено сказать словами. Известный танцовщик и балетмейстер Федор Лопухов впоследствии размышлял о том, что Семенова смогла сделать эту восточную сказку трагически актуальной. Во втором действии «Баядерки», по замыслу Петипа, было задействовано до 200 человек — шестирукие идолы, слоны, брамины, танцовщицы с веерами, танцовщицы с попугаями, лотосы, опахала, палантины и кальяны. Лопухову все это напомнило сталинскую Москву — бесконечные празднества, шествия, марши юных пионеров, парады физкультурников. «В чисто эстетический, театральный план переводилась ситуация, которая в 30-е годы обладала страшной реальностью, стала для многих судьбой: под радостные крики толпы, под ликующую музыку радиомаршей прощались с близкими, прощались на долгие годы, прощались навек. О, эти 30-е годы: нескончаемые праздники и неисчислимые трагедии по всей стране. Но праздникам дана зеленая улица, большая дорога, и прежде всего в Большом театре, поблизости от Кремля, а на трагедию наложен запрет, наложена опала. И вот этот опальный жанр, в полном сознании его несвоевременности и риска для себя самой, танцует Семенова в “Баядерке”», — писал он спустя многие годы.

В конце 1930-х годов в жизни Марины появился новый мужчина — Всеволод Аксенов. Он был актером, первой его работой в театре стала роль Дориана Грея. Все, кто о нем писал, отмечали его аристократическую европейскую красоту. «Очень красив. Высокий, стройный, с прекрасной фигурой». «Благородные черты лица, выразительный, графически четко очерченный профиль, большие серо-голубые глаза, светлые волосы». «Красивый, элегантный, всегда прекрасно одетый и внутренне аристократичный». Он был обаятелен и талантлив, писал стихи, прекрасно танцевал, играл в теннис, занимался верховой ездой. Благодаря своим манерам и внешности он стал незаменим в наивных пропагандистских фильмах о заграничной жизни. «Русский вопрос», «Заговор обреченных», «Вдали от Родины» — его прогрессивные герои, хлебнув виски и обняв красотку Джесси, шли сражаться с властью министров-капиталистов, реакционных клерикалов и продажных акул пера. Его первой женой была актриса Малого театра Елена Гоголева, они считались самой красивой парой в Москве. Потом он женился на Надежде Арди, тоже актрисе, очаровательной хрупкой блондинке. И тут на него обратила внимание великая Семенова.

Когда Марину Тимофеевну спрашивали, почему она остановила свой выбор именно на Аксенове, она якобы отвечала, что искала красивого отца для своего ребенка. Она осознанно решилась на почти немыслимый для танцовщиц того времени шаг — стать матерью. Это считалось затеей очень рискованной и опасной для карьеры, тело танцовщицы — сложнейший механизм, мало ли как он отреагирует на такое потрясение. Спустя много лет в интервью журналу «Большой театр» она призналась: «Я сама решала свои проблемы. Когда я дочку хотела родить, сколько слышала: “Что вы делаете? Вы не любите свое искусство!” Я сказала: “Остановитесь! Я люблю свое искусство. Но я хочу, чтобы у меня была дочь. Пройдут годы, появится кто-то молодой, вы отвернете от меня головы в другую сторону, а с чем я останусь?” И все от меня отстали».

Марина Семенова, Всеволод Аксенов

В 1940-е годы Семенова и Аксенов разошлись, он вернулся к своей кроткой и все простившей Надежде Арди. Но теперь у танцовщицы была дочь Екатерина. Потом появились внуки, ей было суждено увидеть и правнуков. Марина Тимофеевна избежала участи многих великих звезд, которые проводили последние десять, двадцать, иногда тридцать лет своей жизни в глухом одиночестве, в пустых квартирах, в окружении лишь старых фотографий и портретов.

Во время войны Семенова продолжает работать. Осенью 1941 года, когда к Москве подходят немцы, она вместе с другими артистами снимается во дворе рядом с Большим театром в фильме про искусство балета. Иногда объявляют воздушную тревогу, и вся труппа в костюмах принцев, индийских браминов и нимф должна бежать в бомбоубежище. Вскоре она оказывается в эвакуации в Тбилиси, много ездит с гастролями. В 1945 году, сильная, стремительная, прекрасная, как богиня Победы, она в «Раймонде» танцевала партию героини, дождавшейся своего рыцаря Жана де Бриена. На одном из спектаклей билеты распределили среди советских офицеров, вернувшихся из Германии, и овации длились больше получаса.

В Москве ее не просто ценили, ей поклонялись. В дни, когда она танцевала, сотни людей собирались у дверей Большого театра, ожидая ее выхода, проехать по Петровке на машине было невозможно. Майя Плисецкая так вспоминала Семенову:

«При близком рассмотрении она являла собой довольно пышнотелую, с маленькой, складно посаженной головой, сильным торсом женщину времен крепостного театра Параши Жемчуговой. Ни крепостного театра, ни самой Параши Жемчуговой я, конечно, отродясь не видела. Не видела даже литографий. Но воображение мое всегда соотносило внешность Семеновой с той давней страницей русского театра. Она была крепостной, но с царственной статью. Вот кому бы сыграть Екатерину Великую, проспали наши режиссеры, проспали…  Танцевала она ослепительно. Стальные ладные ножищи, безукоризненно выученные Вагановой, крутили, держали, вертели ее лепное тело на славу…  Когда она выходила, никого больше не существовало. Но характер ее был вздорный, коварный, не кроткий».

В самом конце 1940-х в жизни Семеновой снова наступает неблагополучная полоса. Возможно, именно ее характер стал тому причиной — кому-то не угодила, с кем-то не была почтительна. Николай Цискаридзе, ее друг и любимый ученик, уверял, что у Семеновой начался роман с неким сотрудником американского посольства и что в конце жизни она призналась — это был Аверелл Гарриман, любовник и будущий муж Памелы Черчилль, невестки британского премьер-министра. Если это так, то актриса отличалась фантастической смелостью. После расстрела Карахана ей по всем законам времени следовало бы вести себя тихо и бояться всего на свете, а она отваживалась буквально танцевать над пропастью.

Ее утвердили на роль Марии в «Бахчисарайском фонтане», но потом с этой роли сняли. О ней готовилась книга, но тираж ее был рассыпан. Она была необыкновенной, поразительной «Золушкой» в балете Прокофьева, сам композитор говорил, что именно так свою героиню и представлял, но танцевала она только в третьем составе. В 1952 году в первом акте «Лебединого озера» она сильно потянула стопу. После антракта, затянувшегося на 40 минут, появилась с перебинтованной ногой и танцевала блистательно, как вспоминал историк балета Вадим Гаевский, который лично присутствовал на том спектакле. Но уже на следующий день она была стремительно уволена с унизительной формулировкой «в связи с утратой профессиональной формы».

Через год умер Сталин, в 1956 году Большой театр впервые отправился на зарубежные гастроли, которые с того момента становятся постоянными. Семеновой катастрофически не повезло. Выступления в Риме, Лондоне и Нью-Йорке, поклонение королей и президентов, всемирная слава — все это достается не ей, а Плисецкой и Улановой, которая была моложе Семеновой лишь на два года.

Балерина вернулась в Большой театр, но уже как преподавательница. Именно этим она будет заниматься во вторые отведенные ей судьбой полвека. Она работала только со звездами, среди ее учениц были Нина Тимофеева, Людмила Семеняка, Наталия Бессмертнова, Надежда Павлова, Нина Ананиашвили, но обращалась она с ними как с неразумными детьми. Это была очень суровая школа, уроки Марины Тимофеевны потом вспоминали с ужасом, но и с благодарностью. Многие ее ученики признавались, что им доводилось носить на спине или на шее ее «автографы» — если она видела некрасиво повернутую руку или сутулую спину, могла ущипнуть до синяков.

Ее запас сил казался неправдоподобным. Юрия Григоровича, который в 1964 году стал худруком Большого театра, она сразу предупредила: «Из театра меня вынесут только вперед ногами!» Через три десятилетия Григорович покинул театр, а она еще работала. К десяти утра она была в Большом на репетициях и уроках, потом посещала вернисажи, премьеры или выставки.

«Как Семенова меня штырила! Она заставила освоить, что учат в первом, втором и так далее классах. Но главное: я получил хореографию Петипа из первых рук!..  Казалось, она была легкомысленна и богемна, любила покутить, поиграть в карты, но служила балету беспрекословно», — рассказывал Николай Цискаридзе в беседе с Ларисой Абызовой, известной исследовательницей балета. По его же воспоминаниям, когда балерине исполнилось 95 лет, она утром дала урок, «вечером был спектакль, посвященный ее юбилею, после которого Марина Тимофеевна помахала ручкой, сказала: “Все, я устала”, и больше в театр не пришла… »

Семенова много раз говорила, что не могла бы жить одна. Вокруг нее постоянно были люди — дочь Екатерина Аксенова, ставшая танцовщицей, а потом преподавателем, внуки, ученики, знакомые. Она всегда была очень тщательно одета: каблуки, множество колец на пальцах, серьги, золотой крестик на цепочке. За обедом она могла выпить рюмочку водки, любила и хорошее красное вино. Общительная, умная, злоязычная, она всегда становилась центром в любой компании. И все же можно сказать, что она была великой молчальницей, как и многие другие женщины ее поколения, навсегда привыкшие не говорить лишнего, знавшие, что лишь это поможет им выжить. За долгие годы это превратилось в привычку, в рефлекс, в свойство характера, которое уже невозможно изменить. «Кому такое может быть интересно?» — отвечали они, когда их просили рассказать о далеком прошлом. За Семеновой гонялись журналисты, она всем отказывала. Однажды ей предложили встретиться с корреспондентом The New York Times, чтобы тот написал о ней статью. Она ответила, что о ней писали Стефан Цвейг и Алексей Толстой, The New York Times ничего к этому добавить не может.

Другие звезды той поры, актрисы Лидия Смирнова и Татьяна Окуневская, выпускали мемуары, где с удовольствием, с массой подробностей рассказывали о своих любовных связях 60-летней давности, знаменитых поклонниках, приемах в Кремле, маршалах, высылавших за ними частные самолеты, а также об арестах, ссылках, войне, гибели близких, обо всем том, из чего состояла жизнь большинства женщин страны, были они крестьянками или кинозвездами. Воспоминания Семеновой могли бы стать потрясающей книгой: 1920-е, 1930-е годы, Луначарский, Лифарь, Карахан…  Но она не написала ничего.

В 2003 году она была в Санкт-Петербурге на выставке, посвященной истории Мариинского театра, и все вокруг изумлялись, какая у нее прямая спина, какая ясная голова, какие царственные и властные манеры. Зайдя в помещение для репетиций, где она 85 лет назад занималась с Вагановой, балерина спросила: «А разве этот зал все еще не имени меня?» И быстро получила ответ: «Марина Тимофеевна, вы же, к счастью, здравствуете, а мемориальные доски появляются только после кончины».

Казалось, что она уже будет жить вечно, но 9 июня 2010 года ее сердце остановилось. До своей 102-й годовщины она не дожила буквально несколько дней. После торжественного прощания в фойе Большого театра ее похоронили на Новодевичьем, где теперь стоит серая стела с православным крестом и надписью «Великая русская балерина». Так закончилось столетие Марины Семеновой.

Фото: Б. Фабисович, bolshoi.ru, Л. Жданов, открытые источники