История сестер Хачатурян, которым грозит до двадцати лет лишения свободы за жестокое убийство отца, позволяет вспомнить преступление, совершенное в Москве шестьдесят с лишним лет назад.

Избави бог искать в этих делах аналогии, кроме одной: и там, и там речь идет о трагедии, настигшей еще царя Эдипа. Следственное дело об убийстве Раскиных до сих пор под замком. А известность оно получило благодаря адвокату обвиняемого, чья заключительная речь в суде сегодня считается классикой ораторского искусства.

Это случилось летом 1965 года в подмосковной Загорянке, известном с 1912 года дачном поселке к северо-востоку от города. В престижных Загорянке и соседней Валентиновке в разное время жили Валерий Леонтьев и Юрий Никулин, Михаил Жаров и Николай Озеров, Олег Попов и Владислав Третьяк.

Ранним воскресным утром в поселковое отделение милиции поступило сообщение о возможном убийстве владельцев дачи по улице Панфиловцев — известного адвоката Бориса Семеновича Раскина и его жены Елены Ивановны. Еще в два часа ночи соседи слышали крики о помощи, впрочем, быстро смолкнувшие. На подмогу никто из своих домов не вышел. А уже утром бездвижные окровавленные тела разглядели сквозь стекло веранды то ли те же обеспокоенные соседи, то ли муж молочницы, заглянувший узнать, почему постоянная покупательница Елена Ивановна не спешит за молоком и сметаной.

Вскоре из областного Щелково понаехало милиционеров и следователей прокуратуры. Что они увидели? В доме недалеко от входной двери лежало тело Раскиной в одной ночной рубашке. Причиной смерти стали несколько ножевых ранений в живот и грудь. Сам адвокат, тоже явно с постели, был заколот ударом в сердце, нож остался в ране. Раскин был известным профессионалом, с репутацией, и дело обещало стать резонансным. Поручено оно было опытному следователю по особо важным делам Московской областной прокуратуры, а впоследствии Прокуратуры РФ Абраму Саксонову.

Прежде всего предположили, что совершено ограбление. Но дачу явно не вскрывали, ничего не было разворочено, на первый взгляд все вещи лежали на своих местах. В дачно-строительном кооперативе о Раскиных говорили как о предусмотрительных и осторожных домовладельцах. Они всегда запирались на ночь. И тем не менее дверь была открыта изнутри. Выходит, убийца был их знакомым?

Естественно, отрабатывалась версия о мести, связанной с его профессиональной деятельностью.

Позже сестра Елены Раскиной Зинаида Холмогорова покажет, что одна ценная вещь все же пропала. Речь о кольце с бриллиантом стоимостью в тысячу рублей, которое носила Елена Ивановна. На пальце даже остался от него след. Но вообще ценных вещей Раскины на даче не хранили. И дорогая одежда, и драгоценности, которых у Елены Ивановны было в избытке, остались нетронутыми в их московской квартире на улице Герцена, сегодня вновь Большой Никитской.

Раскина была на тринадцать лет младше мужа, к моменту гибели ей исполнилось сорок семь. Во время войны Елена Ивановна была фронтовым хирургом, но после, начав терять зрение, перешла в психиатрию. А затем вообще ушла на пенсию по инвалидности. Борис Семенович продолжал работать адвокатом. Естественно, отрабатывалась версия о мести, связанной с его профессиональной деятельностью. Легко было предположить, что кто-то из тех, кого он защищал, получил большой срок и затаил недоброе. Прошерстили телефонную книжку Раскина, наброски адвокатских выступлений в суде, изучили дела уже осужденных клиентов. Накануне убийства на дачу приезжали двое из доверителей адвоката — он иногда работал дома. Их нашли, но этот след оказался тупиковым.

На пластиковой дорожке, которая лежала на террасе, остались кровавые следы чьих-то ног. При этом узоров обуви не пропечаталось. Экспертиза докажет, что преступник намотал на ботинки капроновые женские чулки, причем следовой рисунок соответствовал текстуре капрона, который использовался для производства отечественных изделий. Елена Ивановна, по свидетельству ее знакомых, носила импортные. Отпечатков пальцев тоже не нашлось. Нож оказался самым обычным, без особых отличий.

Судмедэксперт утверждал, что на одежде убийцы должны были остаться следы крови. Расспрашивали машинистов проходящих мимо Загорянки электропоездов, кондукторов, кассиров, путевых обходчиков. Никто не видел человека в испачканной одежде. Соседи будто бы слышали ночью, что от дома Раскиных отъезжает мотоцикл. И действительно, у калитки обнаружили следы от шин мотоцикла «Ява». Хоть какая-то зацепка.

Когда 18-летнему сыну Раскиных сообщили о гибели родителей, Виктор расплакался. Он жил в московской родительской квартире, на дачу приезжал редко. На вопросы отвечал довольно сбивчиво, правда, уверил следователя, что отношения с отцом и матерью у него были хорошие. Виктор рассказал, что злополучный вечер провел с невестой Тамарой и приятелями недалеко от станции метро «Аэропорт», затем вернулся домой, на Герцена. В квартире с десяти вечера горел свет, значит, он никуда больше не выходил.

В течение двух недель коллеги отца всячески опекали сироту. Ему даже выделили адвоката, который должен был помочь совсем молодому, неопытному и растерявшемуся от горя человеку оформить все бумаги, связанные с похоронами и подготовкой к вступлению в наследство (у Бориса Семеновича была еще старшая дочь от первого брака). Когда стало возможно, адвокат отправил Раскина-младшего в ЗАГС за свидетельствами о смерти родителей. Однако вместо этого тот подал заявление на вступление в брак со своей невестой Тамарой. С момента гибели матери и отца прошло меньше недели. Согласитесь, что выглядело это странно. Но решающими в его задержании стали показания невесты Тамары о том, что однажды он взял у нее пять старых капроновых чулок, дескать, ими удобно чистить обувь. А уже на следствии состоялся следующий диалог:

Вопрос: «Виктор Борисович, я беседовал со многими людьми, которые знали вашу семью, и впечатление от этих бесед было такое: очень испорченные отношения с родителями, особенно в последнее время. Рассказывали, что мать сообщала вашим знакомым девушкам, что вы нехороший человек».

Раскин: «…Мне очень тяжело было в отношениях с матерью, хотя единственным человеком, которого она любила, был я».

Вопрос: «Выясняется другое отношение, особой любви с ее стороны не было. Она тебе говорила: “Уходи из дома”. Мать тебя всячески порочила, обзывала».

По словам знакомых, оформить свои отношения с Тамарой Виктор хотел, когда ему еще не исполнилось восемнадцати. Однако отец и особенно мать воспротивились и разрешения на это не дали. Родители с сыном практически не жили вместе и вообще старались не пересекаться. К их неудовольствию, стремившийся к самостоятельности Виктор бросил школу, перевелся в вечернюю, окончил шоферские курсы, начал зарабатывать.

Раскин выдал своего подельника по имени Владимир Сапронович, с которым познакомился на автомобильных курсах. Виктор знал, что у того был револьвер, и рассказал, что необходимо избавиться от двух никчемных и никому не нужных людей. Что там произошло с револьвером, неизвестно, но орудие убийства — нож — был собственностью Сапроновича.

Прокурор настаивал, что преступление совершено с особой жестокостью, и требовал смертной казни для обоих фигурантов.

Владимира тоже задержали, он отрицал свою причастность. До тех пор, пока ему не предъявили наличие следов от шин его «Явы» на месте преступления. И не обнаружили в его вещах залоговую квитанцию за сданное в ломбард кольцо с бриллиантом.

Вечером в день покушения Виктор, распрощавшись с друзьями, проводил невесту и встретился с Сапроновичем, который приехал на мотоцикле. Добравшись до дачи, Раскин-младший попытался открыть дверь ключом, но родители, запершись, оставили свой в замке. Тогда он постучал в стекло веранды, мать услышала. Виктор сказался больным, мол, поднялась высокая температура, нужна помощь. Елена Ивановна открыла. За Раскиным в дом прошел Сапронович. По официальной версии, Виктор зажал матери рот, приятель наносил удары. Борис Семенович появился из спальни и, по всей видимости, так и не поняв, что происходит, был заколот одним ударом. Оба убийства заняли не больше пяти минут. Когда подельники сговаривались, решили, что кольцо будет платой Владимиру за участие.

Процесс состоялся в Московском областном суде в 1966-м. Прокурор настаивал, что преступление совершено с особой жестокостью, и требовал смертной казни для обоих фигурантов. Следствие считало доказанным корыстный мотив убийства. Виктор, один из двух наследников, мог претендовать на московскую квартиру, автомобиль «Москвич» (родители в порядке наказания запретили ему машину даже водить). У Раскиных были сберкнижки с накоплениями, наконец, оставались еще украшения Елены Ивановны. Однако от дачи Виктор еще до того, как его взяли под стражу, отказался в пользу старшей сестры (при том, что приставленный к нему адвокат просил не торопиться и подумать). Он вообще проявлял полное безразличие к деньгам, и тетя Зинаида Ивановна случайно наткнулась на облигации трехпроцентного займа Бориса Семеновича в квартире на Герцена. Какая же тут корысть? Как скажет на суде адвокат Раскина, тот совсем не торопился использовать «имущественные плоды злодейства». А думал лишь о будущей свадьбе, назначенной на 20 августа. Но за несколько дней до этой даты его задержали.

Добровольно защищать Виктора никто не согласился, прежде всего, конечно, из-за корпоративной солидарности. Адвоката назначил суд. Им стал Семен Львович Ария, которого в разные годы называли маршалом адвокатуры и советским Плевако. Фронтовик, он прошел всю войну, сначала — механиком-водителем танка, позже — разведчиком дивизиона гвардейских минометов. Был дважды ранен, служил в штрафбате, неоднократно награжден. Демобилизовавшись, окончил экстернат Московского юридического института и, отказавшись от должности следователя в КГБ, в 1948 году начал работать в Московской областной коллегии адвокатов.

Семен Львович Ария

Все годы карьеры — умер Семен Львович в 90 лет, в 2013-м — его отличало четкое и неизменное осознание своего адвокатского долга. Он защищал крупных хозяйственников и финансистов, от председателя Верховного суда Узбекистана до Бориса Березовского. С середины 1950-х Ария выступал адвокатом видных диссидентов, в том числе Андрея Сахарова.

Одно из самых знаменитых дел Семена Львовича — апелляция по делу Валентины Малявиной, осужденной на девять лет за убийство своего сожителя, актера Станислава Жданько. Семену Львовичу удалось доказать, что гибель Жданько — самоубийство. В результате Мосгорсуд принял решение о снижении наказания Малявиной до пяти лет, а через полгода ее досрочно освободили.

Еще одно дело, которое называют прецедентным — защита зубного врача Журиной, которая занималась в том числе золотым протезированием и попала под суд за незаконные операции с валютными ценностями. До этого она уже была осуждена по той же статье. Но Арии удалось доказать, что зуботехнические изделия и вообще бытовые изделия из драгметаллов не могут рассматриваться как валютные ценности.

Семен Львович любил обращаться к классике. Например, на одном из процессов по обвинению ревнивого мужа, убившего жену, ссылался на шекспировского «Отелло». В заключительной речи на процессе Виктора Раскина он цитировал Бальзака.

Ария начал свою речь со слов: «Суд возложил на меня обязанность защиты по делу, где эта задача представляет исключительную трудность. Сына обвиняют в убийстве родителей, самых близких ему людей. Если это верно, то вправе ли кто-то защищать его в деле, где само слово “защита” звучит кощунственно?» Он не оспаривал вины подсудимых, но просил сохранить жизнь своему подзащитному, приговорив его к длительному заключению. Оттого главными вопросами стали: убивал ли сам Раскин, а если нет, то принял ли он участие непосредственно в нападении на мать, зажимал ли он ей рот, как утверждал прокурор?

Семен Львович доказывал, что Виктор не наносил ударов. Согласно его показаниям, когда только шли на дачу, он был «как во сне». А едва Сапронович нанес первый удар Елене Ивановне, упал на пол и не двигался до самого бегства. Оттого на пластиковой дорожке нет его следов — только одного Владимира. Кроме того, соседи слышали, что Елена Ивановна отчаянно звала на помощь, причем дважды, а значит, рот ей никто не зажимал. Другими словами, Раскин-младший содействовал убийце, принеся надетые ими на ноги чулки и впустив Сапроновича в дом. Его нужно считать не исполнителем, а всего лишь соучастником преступления.

Конечно, Ария, пытаясь защитить Виктора, «топил» Сапроновича. Мол, если тот хладнокровен и циничен, то в Викторе «ничего похожего на волка, здесь просто мальчишка, только что перешагнувший порог своего детства и ничем не выделявшийся из ряда своих пытливых и добрых сверстников». Не случайно он искал револьвер, но убийство совершено ножом, который можно было приобрести без труда. Следовательно, дело было не в отсутствии оружия, а в неспособности Раскина самому совершить убийство.

Семен Львович цитировал характеристики свидетелей, утверждавших, что Виктор «был обычным мальчиком, никогда не отличался злобностью или жестокостью», «был хорошим, ласковым сыном». «Нет, тут что-то другое и что-то посильнее корысти», — делает вывод Ария. Так что же произошло, что родители из самых близких людей превратились в злейших врагов?

Возможно, сегодня Елену Ивановну могли бы обвинить в моральном давлении или даже эмоциональном насилии.

Мотивы преступления были исключительно личные. И виной тому излишняя деспотичность матери, чья власть над выросшим сыном стала для него настоящим ярмом: «Елена Ивановна любила сына неразумной любовью, беспредельной и мучительной, но неразумной. В значительной степени это объяснялось свойствами ее характера. Несмотря на то что о мертвых принято говорить хорошо или молчать, свидетели, знавшие Елену Ивановну, нарисовали нам облик женщины властной и довольно грубой, истеричной, способной незаслуженно обидеть человека, не щадившей самолюбия ни мужа своего, ни сына».

Возможно, сегодня Елену Ивановну могли бы обвинить в моральном давлении или даже эмоциональном насилии. И все же трагедии не случилось бы, не появись в жизни Виктора Тамара. На следствии он так и скажет: «Если б не Тамара, ничего этого бы не было». Он влюбился со всей пылкостью юности. Не представлял себе жизни без избранницы, все время хотел быть рядом, уверенный, что только так и сможет быть счастлив. А мать иначе как шлюхой и лентяйкой девушку не называла и вообще всячески чернила. «Мать плевала мне в душу, разрывала мое сердце, — говорил Раскин. — Я попросил защиты у отца, но он категорически отказался меня поддержать. Я пришел к выводу, что между нами возникла непреодолимая пропасть». Когда впервые пришла мысль об убийстве, он наверняка ужаснулся. Но так и не увидел выхода из тупика, который казался ему непреодолимым.

Чтобы оценить ораторское искусство Семена Львовича, процитирую финал его речи: «Виктор Раскин сам не знает, что лучше для него теперь: жить или умереть. Так сказал он врачам-психиатрам, так сказал он и суду. Не знаю этого и я, так как страшна будет его жизнь, если она будет ему оставлена. До конца дней своих он будет отверженным, до конца дней своих будет сгибаться под гнетом вины, которой нет прощения. Но вот что приходит мне на ум. Мы любим своих детей, потому что они наше продолжение, наше бессмертие, умирая, мы продолжаем жить в них. Супруги Раскины убиты, но они продолжают жить в своем сыне. Казнить его — значит, пресечь все, что еще осталось от них на свете. И потому я думаю, что, если бы они могли вымолвить здесь хоть слово, это было бы слово мольбы о сохранении жизни подсудимому Раскину. Потому что это единственный сын их».

Суд согласился с тем, что убийство совершено не по корыстным мотивам, а на почве личных отношений. Однако статья «Убийство с отягчающими обстоятельствами» осталась прежней. И обвинение в том, что преступление совершено с особой жестокостью, никуда не исчезло. Оба подсудимых были приговорены к смертной казни. В 1967-м их расстреляли.

Возможно, кому-то покажется, что роль Семена Львовича Арии в этой истории незначительна, ведь Виктор Раскин получил «высшую меру». Да и как можно было защищать этого инфантильного отморозка? Думаю, с приговором могло сложиться иначе, не будь убитый именно адвокатом. А возвращаясь к сестрам Хачатурян, над которыми, судя по показаниям, издевался отец, вспомню еще одно знаменитое дело. В январе 1876 года богач Станислав Кроненберг был судим за жестокие истязания семилетней дочери. Он ее наказывал: бил по лицу, иногда порол розгами. Донесла на Станислава Леопольдовича прислуга, ему грозило до семи лет ссылки (все нормально было в империи с криминализацией побоев). Кроненберга тоже никто не хотел защищать, адвоката назначил своим решением Санкт-Петербургский окружной суд. Публика была настроена резко против подсудимого, но присяжные его оправдали. Все дело в том, что адвокатом Кроненберга стал знаменитый Владимир Данилович Спасович. Ему за это досталось: набросились все, от Боборыкина до Салтыкова-Щедрина, а Достоевский сделал его прототипом защитника Фетюковича в «Братьях Карамазовых», припечатав: «Русский народ давно уже назвал у нас адвоката — “аблакат — нанятая совесть”». А он, как и Семен Ария почти век спустя, просто честно делал свою работу.