Вечером в Большом Трехсвятительском переулке вижу мужчину, похожего на призрака одновременно из трех эпох. У него густые, аккуратно подстриженные усы, как будто сошедшие с советского плаката о мужестве и труде. Винтажная куртка, серо-зеленая, в которой мог бы чинить электрику кто-то в 1980-х. На ногах — берцы для похода в горы. На поясе — карабин для ключей от квартиры. Стрижка — маллет. Вся эта строгость, намеренная грубость линий, армейская палитра — и при этом маленькие татуировки по всему телу. Чувственные глаза. Уверенность позы. Противоречие. Или новый эталон.

Я вижу их все чаще — на Маросейке, в переулках у Китай-города, в заведениях с винтажными колонками и бильярдным столом, будто купленным на барахолке. Пространства нарочито аскетичны: бетон, дерево, грубый металл, крафтовое пиво и одна лампа в центре зала. Эстетика кризиса, стилизованного под комфорт. За стойкой — он: молодой человек с лицом, в котором ускользает половина эмоций, зато остается густая тень от усов. Без бороды. Только усы, густые, щетинистые, как будто он каждое утро гладит их вдоль роста. В стакане — нефильтрованное, разлитое себе и друзьям — тоже с усами, будто это ритуал нового братства.

В начале 2010-х в Москве появился хипстер. Сначала в районе Арбата и Курской, потом — везде. Его мы узнавали по бороде, клетчатой рубашке, шапке-бини и татуировке в виде треугольника. Он пил фильтр, слушал фолк и инди-рок и действительно верил, что можно жить медленнее, глубже, индивидуальнее. Но эта волна схлынула, как и беззаботный 2011-й. С тех пор Москва, кажется, пережила все: локдауны, мобилизацию, тревогу, бегство, возвращения и неуверенность в завтрашнем дне. И вдруг возвращаются усы. Только теперь без иронии первых хипстеров. Или с постиронией, которой уже нельзя доверять.

Новый тренд на усатых модников спустя 15 лет — это реакция на тенденции последних лет: на милитаризацию культуры, на кризис образа мужчины, на одиночество и попытку найти точки опоры в понятных, олдскульных символах силы. Но теперь это сила не агрессии, а стиля и рефлексии.

Потому что в обществе, где каждый день может начаться с тревожных новостей, эстетика защиты становится более привлекательной, но не как готовность к бою. Они не идут на фронт, но и не хотят быть «травоядными». Такая мужественность без агрессии. За внешним фасадом усов и армейских курток — довольно ранимая реальность. 

Это вновь молодые мужчины 25–30 лет, работающие в креативных индустриях: диджеи, художники, иллюстраторы, бармены, маркетологи и все прочее на стыке современного искусства и ивент-менеджмента. По собственным словам, они не боятся говорить о чувствах, посещают терапию, не стыдятся ухаживать за собой. Их идеал — мужчина, способный расплакаться, но при этом выглядящий как эстет с обложки журнала. Ирония в том, что это кажется нарциссизмом, но по сути является попыткой красиво держаться на плаву. 

Если в 1980-х эти атрибуты были маркером субкультуры — ты был металлистом или байкером, ты говорил этим языком, — то сейчас это дресс-код. Язык без содержания, а усы как ярлык: я свой. Мол, я из этой среды, мы понимаем друг друга, мы варим пиво и верим, что можно быть мужественным и чувствительным одновременно. 

Такая новая странная московская маскулинность. Внутри это все та же старая попытка нащупать, кто мы — мужчины, борющиеся с подорожанием чека, образования, недвижимости и другими симптомами неспокойного времени. При всей этой одержимости собой и уходе от всего коллективного в их эстетике кроется эхо формы. Армейские куртки, штаны — то ли ворк, то ли милитари. И обувь рабочая.

И, кажется, в каждом из них есть что-то от героя Ремарка, только вместо фронта — ритмика дип-хауса, вместо письма с фронта — сторис с мыслями о теле, трансцендентности и маленьких прелестях жизни. А вместо шинели — винтажная куртка с карманами.

Но парадокс в том, что эта маскулинность — выстроенная. Она как декор. Она не идет изнутри, а импортирована из Pinterest и визуальной эстетики «мальчиков с болью в глазах и ключами от душевной близости на карабине». Будто кто-то собирает в обществе понятный образ по инструкции: тату, усы, укладка, фраза про «обратиться к себе». Это красиво, но нарочито и немного грустно. Как любой антикварный предмет, которым украшают бар, чтобы он казался «настоящим».