«Черт его знает, а существует ли она вообще, эта заграница?» — примерно так опасливо думал я по пути в аэропорт. Заодно пытался вспомнить, когда в последний раз выезжал за пределы отечества.

Выходило, что в позапрошлом июле, то есть почти два года назад. И это, кстати, тоже была Черногория. Тоже, потому что и сейчас нелегкое редакционное задание позвало меня на Балканы: в городе Херцег-Нови на берегу Адриатического моря открыли новый пятизвездочный отель, а проверить, все ли там на уровне и в порядке, пригласили, понятно, журналистов из Москвы. Кого ж еще?

Терминал D аэропорта Шереметьево имел полупустой и тревожный вид: половина лавочек заколочена, а в оставшихся торгуют в основном газетами-журналами, жвачкой и газировкой. Долго смотрел на них и никак не мог перевести полтора евро в рубли. Улетающие граждане напоминали беженцев. «Ты не волнуйся, мам, — говорила в телефон девушка в толстовке цвета хаки. — Да, я посмотрела, тут одна пиалочка супа 550 рублей, так я ж с утра покушала. А если что, у меня несквик есть. Так что сильно волноваться не надо». Даже на секьюрити-контроле очередь двигалась как-то непривычно медленно, словно все с трудом вспоминали, как это — снимать ремни, обувь, зачем?

— Это жидкость? Что за жидкость?
— Шампунь!
— Жидкость нельзя.
— Но это же шампунь!
— Выкидываем в урну.

В очереди за мной нервная женщина сделала замечание стоявшей позади бабушке с ребенком, попросив не приближаться к ней и соблюдать дистанцию. «Не подходи близко к тете, Варечка, иди сюда», — ласково сказала бабушка и прижала испуганную девочку к груди. Так мы и стояли до самых рамок — плотным гуськом впереди, потом нервная тетя через полтора метра после меня, еще через два метра бабушка с вжавшейся девочкой и опять плотный хвост из людей. В самолете, надо сказать, строгости продолжились: стюардессы тщательно следили за тем, чтобы маски никто на подбородок не спускал, а одного особенно хитрого гражданина, который норовил подышать, пока никто не видит, старший стюард еще до взлета утихомирил с помощью пары грозных жестов и слов «аут» и «полис».

Самолет наш летел в Белград, так как прямых рейсов в Черногорию сейчас нет. При этом страна открыта и очень ждет туристов, но, как считают местные, с которыми мне удалось поговорить, «Россия, скорей всего, наказывает Черногорию за санкции и вхождение в НАТО». Так или иначе, в аэропорту Белграда мы провели на пересадке почти пять часов. Друзья предупреждали меня, что это один из худших аэропортов мира, но мне показалось, что не все так плохо: во-первых, там есть несколько курительных комнат, а во-вторых, кофе отличный. Паста тоже была, в принципе, съедобной по меркам буфетов в аэропорту. Но заметно, что уже начинается великое балканское царство полако. Это, пожалуй, главное сербское слово, которое я часто слышал и в Черногории. Значит оно что-то вроде «потихонечку» и точно отражает стиль и ритм тамошней жизни, по которой люди движутся не спеша и с чувством собственного достоинства. Например, в буфете белградского аэропорта тебе говорят, что паста будет готова через десять минут, ты подходишь через пятнадцать, а ее даже не начинали готовить. Зато, говорят, готова пицца, заказанная кем-то из друзей. Но и это, как говорил Кафка по другому поводу, только кажется. То есть, в принципе, она готова, но не прямо сейчас. В итоге пиццу приносят еще через пятнадцать минут, а пасту — через двадцать. И тут главное — выключить вечно недовольного язвительного москвича и просто наслаждаться.

Два слова про ковидные тесты. Перед отъездом организаторы поездки попросили нас сделать на всякий случай ПЦР-тесты, но они не понадобились: ни в Белграде, ни в столице Черногории Подгорице, куда мы добрались только к утру следующего дня (пилот вечернего рейса на полпути из Сербии в Черногорию вдруг объявил, что у нас небольшие технические проблемы, и самолет вернулся в Белград), никто у нас ничего не просил. А вот у стоявшего передо мной в очереди на посадку англичанина тест потребовали, так что, похоже, Россия — по крайней мере на Балканах — в этом смысле на хорошем счету.

В аэропорту меня встретили друзья, чтобы отвезти из Подгорицы в отель в Херцог-Нови, где мне предстояло воссоединиться с московской пресс-группой. По пути они рассказывали, как Черногория пережила карантин и локдаун: как закрыли кофейни (их здесь называют «кафаны») и пляжи, как запретили даже кофе навынос (но в «секретных» местах, о которых все знали, его все равно можно было купить), как летали в комендантский час полицейские дроны, чтобы зафиксировать нарушителей, как потом кафаны открыли, но музыку в них пока не разрешили, чтобы, значит, сидели, но все же не засиживались. Мои собственные впечатления от нынешней Черногории — а я там был уже в четвертый раз — лучше всего передают слова моей мамы, которая уже в пожилом возрасте впервые попала в Финляндию. «Ты знаешь, — сказала мне она, вернувшись из снятого на неделю домика на озере, — чудесная, красивая страна! И совершенно пустая — там никого нет!» Примерно то же самое чувствуешь сейчас на приморском променаде в Херцег-Нови — народу еще меньше, чем в Шереметьево. В изумрудном Которском заливе, окруженном со всех сторон горами, ни круизных лайнеров, ни скоростных катеров, а в самом Которе, куда нас привезли на экскурсию, в средневековом Старом городе, где обычно не протолкнуться от туристов, кроме нашей маленькой делегации из четырех русских журналистов — лишь группа громких израильтян да местные жители. Стоя у дверей своих пустых магазинчиков и кафан, они наблюдают, как мы потягиваем апероль на пьяцце перед собором Святого Трифона и слушаем нашего экскурсовода Катю. Она рассказывает нам про город и немного про себя: как уехала из Питера 15 лет назад, еще студенткой, влюбилась, да так и осталась, а теперь вот водит экскурсии по-русски и по-английски и точно знает, чем американские туристы отличаются от российских: наши задают больше вопросов, за свои деньги хотят получить все и готовы на двухчасовую экскурсию с подъемом в гору даже в страшную жару. Американцы же милы, всегда на релаксе и всем остальным турам предпочитают гастрономические.

Вернувшись в отель после экскурсии, я отправился в открытый бассейн с видом на море, где плавал совершенно один, пока не появилась девушка в розовом трико, которая, впрочем, не плавала, а позировала на краю бассейна на фоне моря: ее фотографировала суровая очкастая тетя, похожая на молодую Энни Лейбовиц. Девушка в трико принимала разные позы, женщина-фотограф говорила: «Йес, йес, вандерфул», а девушка говорила: «Ха-ха-ха».

— Вил ю джойн ми ин зе пул? — спросил я девушку, подплыв поближе.
— Вил ю джойн ми ин май йога класс? — не растерялась девушка. Так и поговорили.

Проплавав еще минут десять, я причалил к бортику и посмотрел вокруг. Ничто, кажется, так сильно не повлияло на современный образ рая, как пятизвездочные отели у моря, которые похожи друг на друга как близнецы, и никакая пандемия их не изменит — разве что народу стало поменьше, но раю это только к лицу. Все так же невидимая граница переливного бассейна сливается с морем, все те же горы в дымке на горизонте, все те же люди бесшумно подстригают кусты в саду и вырастают перед тобой из ниоткуда, чтобы подать полотенце, правда, теперь на них маски. Все те же птицы (ибо какой же рай без птиц) наполняют райский сад пением, и для верности, как нам сообщили по секрету, их записывают на пленку — настоящие птицы тоже есть, но можно ли на них положиться? Сегодня они в голосе, завтра нет, послезавтра нет настроения, чтобы чирикать и насвистывать. Но в раю так не годится, тут должно быть постоянство: именно поэтому, как рассказал нам один из отельных менеджеров, мясо для стейков привозят из Австралии. Всякий, кто бывал в Черногории, знает, что мясо здесь отменное, но, по словам того же менеджера, местные фермеры не могут обеспечить стабильное качество в бесперебойных количествах.

Вечером таксист, с которым мы говорили на смеси русского, сербского и английского, с надеждой спросил меня, приедут ли этим летом русские в Черногорию. Я ответил, что многое зависит от того, появятся ли прямые рейсы, потому что лететь с пересадкой довольно дорого. «Но вы же понимаете, — взмахнул рукой таксист, — что это не мы все это устроили, это же политика! Мы-то очень любим русских!» Конечно, кивнул я, понимаю. Русские, надо сказать, отвечают взаимностью.

Такси привезло меня к друзьям, которые пять лет назад оставили неволю душных городов вроде Москвы ради жизни у моря и благодаря которым я тоже влюбился в эти места. В этот пейзаж, в эти горы и бухты, в эту неспешную жизнь, когда всего и везде надо ждать, ждать и ждать. Они обволакивают тебя такой обломовской пеленой или периной, и вот ты уже лениво спускаешься к морю и чувствуешь себя царем времени — его полно, и ты сам решаешь, в какую сторону оно покатится или поплетется: тень от оливы, под которой ты лежишь на пляже, точно такой же формы, как и в прошлом и позапрошлом июле, и бог его знает, лег ли ты под нее сегодня, завтра или год назад.

За ужином друзья рассказывают мне романтическую историю ковидных времен: русская девушка-cиделка полюбила итальянского рыбака, однако за какие-то нелепые административные нарушения вроде просроченной визы ее депортировали из Италии в Россию. Но добрые русские люди не дали им пропасть, а любви погибнуть: кто-то из Италии позвонил моим друзьям, и все вместе они решили устроить несчастным влюбленным свадьбу в Черногории, ведь страна открыта, а в Италии или России им не встретиться. Сказано — сделано: церемонию провели в Херцог-Нови, счастливый рыбак уехал домой, а девушка осталась: живет в приморской деревне неподалеку и ждет, пока любимый вернется за ней на яхте (не знаю, будут ли на ней алые паруса), и тогда они поплывут в Италию.  На самолете без визы не получится, а если морем, то там не депортируют, а в полицию заберут разбираться, а на этот случай у них уже есть адвокат. Так что Черногория теперь еще и страна, соединяющая сердца. И это, конечно, еще один повод сюда добраться. Но лучше бы, конечно, прямым рейсом.

Фото: shutterstock.com