В условиях резко поменявшихся в прошлом году обстоятельств, когда многие люди, живущие в России, забеспокоились о ее (и своем) финансовом будущем, главным голосом, разъясняющим, что происходит, стал декан экономического факультета МГУ Александр Аузан.
В интервью «Москвич Mag» Александр Александрович объяснил, почему стоило бояться не инфляции, а, наоборот, тяжелого рубля, разъяснил, зачем появилась отечественная криптовалюта — цифровой рубль, а также разобрал другой пример, как он сам выражается, войны западнохристианской и восточнохристианской цивилизаций — Балканский конфликт.
Что происходило с рублем с момента начала введения санкций — практически за год? Многие боялись его обесценивания.
Формирование внутреннего курса рубля — по существу главная проблема, которую решал регулятор, то есть Центральный банк, в условиях кризиса. Мне кажется, что он справился с этой задачей очень хорошо.
Почему я так считаю? Стратегия — это искусство отказа. Надо понимать, что вы отдаете и что вы в обязательном порядке оставляете. В мартовских антикризисных мерах отдали завоевание 1990-х годов — свободную конвертируемость рубля. Но ни в марте, ни в последующие месяцы экономисты ЦБ не позволили лишить Россию плавающего курса. Фактически рынок был отрезан от мирового, но при этом остался рынком. И предложение Минфина путем закупок исправить уровень курса до того, который устроил бы, например, экспортеров, не сработало — Центробанк сохранил рыночный принцип работы; и в общем мы видим, что финансовый рынок устоял.
По существу, ошибка была только одна — и была она на удивление всеобщей. Все готовились к высокой инфляции и никто не готовился к дефляции. То, что импорт упадет сильнее экспорта, конечно, трудно было предвидеть, но можно. Именно такая динамика привела к образованию тяжелого рубля и тех проблем экспортеров, которые теперь в основном решаются.
Ваша коллега-экономист Наталья Зубаревич в недавнем интервью «Москвич Mag» сказала следующее: «Какие-то простые вещи импортозаместим. Более сложные — нет, потому что импорт был и лучше, и дешевле. Что мы точно не заместим никогда — это электронику». Как вы оцениваете проблему технологического отката?
Учитывая, что слово «откат» в русском языке имеет другие смыслы, я бы говорил о технологической деградации. Это неизбежная реакция экономики, которая изолируется от поставки высокотехнологичных компонентов. В этом процессе очень важно правильно выбрать уровень отступления для того, чтобы, с одной стороны, сохранить все-таки возможности технологического снабжения производств, а с другой — не уйти в каменный век.
Мы видим, что фактически траектории даже такого развития — через деградацию — были довольно разнообразны: иногда отступали очень сильно, а потом начали возвращать этот уровень, что можно отследить по тому, что происходит, например, со стандартами Евро-0, Евро-2 (экологические стандарты, регулирующие содержание вредных веществ в выхлопных газах).
Думаю, что по реальной картине сначала было достаточно резкое отступление — лишь бы сохранить производственный процесс, потом удалось все-таки отыграть часть технологического уровня. Это не окончательная победа — основа в виде параллельного импорта и начинающегося собственного производства пока очень непрочная и мало надежная — фактически только китайская составляющая в этой технологической картине более или менее ясна, если, конечно, в свою очередь Китай не испугается вторичных санкций.
Есть ли у креативных индустрий (той части экономики, которая посвящена продуктам интеллектуального труда) будущее в нынешних обстоятельствах?
Когда экономика упрощается, технологии деградируют — говорить о ближайшем будущем тяжело и горько, и это относится в том числе и к креативным индустриям — здесь надо сделать примечание, поскольку для креативных индустрий гораздо более важными являются даже не эти общие условия, а наличие талантов. Человеческий капитал в России понес невиданно крупные потери: что, разумеется, сокращает возможности широкого набора креативных индустрий, но это как сосуд, из которого с одной стороны вода вытекает, а с другой — втекает. Это было видно по опыту кризиса 2008 года на примере Великобритании. Креативные индустрии увеличиваются — масса людей, которая попадает в ситуацию неполной занятости, начинает превращать в свою профессию то, что было их хобби. Выходят со своим таким продуктом не на угол улицы, а на цифровую платформу, которая способна открыть для них глобальный рынок. Такого рода приток в условиях нынешнего кризиса, разумеется, будет. Он, скорее всего, по качеству человеческого капитала и по уровню исполнения креативных задач будет уступать тому, что мы имели до февраля 2022 года. Но слухи о смерти креативных индустрий сильно преувеличены. Когда мы поймем, чем наполнится этот бассейн, будем говорить о новых стратегиях развития человеческих индустрий.
Тогда уместно поговорить про такой творческий проект — цифровой рубль, который разрабатывается уже несколько лет. Насколько я понимаю, это отечественная криптовалюта…
Цифровой рубль — это проект, который имеет несколько неоднозначных аспектов: мы понимаем, что лидерами цифровых перемен были и, пожалуй, остаются крупные частные компании, среди которых в том числе российские — «Яндекс», Mail, «ВК», «Сбер». В России (и не только) правительство стремится перехватить новый технологический тренд и начать создавать цифровые платформы, инструменты и так далее под контролем государства. Стремительный рост шеринговых платформ вызывает у правительств всего мира некоторые опасения, связаны они как с ростом влияния цифровых систем, имеющих сотни миллионов цифровых граждан и находящихся с ними в разнообразных отношениях через море приложений, так и с возможностью появления этих гигантов в святая святых — государственной макроэкономической политике в сфере эмиссии (выпуск и обращение как наличных, так и безналичных денег).
Все национальные банки и регуляторы опасаются потери монопольного права на эмиссию, поэтому Китай запрещает криптовалюту, а Павлу Дурову ни в России, ни в США не разрешают развить его проект — конечно, криптовалютный. Та альтернатива, которую делает российское государство, с одной стороны, должна решить проблему инклюзивности — доступа самых разных банков, клиентов, участников финансовых рынков к этой самой системе, а с другой — устранить угрозу деноминирования главного игрока этой сферы — «Сбербанка». Такие проконкурентные соображения вроде бы надо приветствовать, но есть и риски — иногда в этой, как периодически выражаются, плоской системе исчезают стимулы для банков создавать инновации — конкурировать и двигаться вперед. Поэтому есть некоторая вероятность, что там произойдет некое торможение бурного творчества и технологического процесса, который в свое время начали в России «Тинькофф» и «Сбер».
Вы не раз называли происходящее войной западнохристианской и восточнохристианской цивилизаций. Можно ли назвать балканский опыт миниатюрой? Что он показал?
Нынешнее столкновение, трагическим полем которого является Украина, действительно с точки зрения теории цивилизации Хантингтона и, кстати, его прогнозов 1990-х годов — не что иное, как столкновение двух цивилизаций, западнохристианской и восточнохристианской, раскол между которыми как раз проходит по живому телу Украины. Является ли это первым эпизодом столкновения? Нет.
Согласен, что то, что происходило на Балканах, явилось, скорее всего, первым крупным дипломатическим конфликтом между Россией и Западом — было некоторой прелюдией. Напомню, что тогда Запад обошел по кривой признанное право России рассматривать эти вопросы в Совете Безопасности и пользоваться правом вето — войска НАТО действовали без санкций Совета Безопасности в бомбардировках Белграда. Да, можно было раньше предвидеть, что конфликт будет расширяться, и искать его решение, потому что следующим эпизодом было признание Косово. Мне кажется, что даже это признание можно было сделать совершенно по-другому — если люди хотят независимости, они должны за нее что-то отдавать. Например, они должны были сербов, живущих в Косово, обеспечить пенсией, недвижимостью, возможностью переезда на основную территорию Сербии и так далее. И три поколения работать, оправдывая свою независимость. Сбалансированные решения были возможны, но, видимо, их не искали, поэтому конфликт расширялся. Теперь мы имеем, что имеем. Полагаю, это не от того, что слишком долго думали, как развязать этот узел.
Фото: Рамиль Ситдиков/РИА Новости