В начале сентября Владимир Путин предложил восстановить движение юных натуралистов — юннатов — которое было популярно в советские годы. «Это же очень хорошее движение было, доброе и достаточно профессионально хорошо организованное», — сказал он.

Тремя месяцами раньше Госдума приняла решение о создании всероссийского движения детей и молодежи, которое в СМИ сразу окрестили новой пионерией. На днях была представлена новая продуктовая сеть с исключительно российскими продуктами «ГОСТ», а в ГУМе открылся первый магазин фототехники «Зенит». Советские символы, ритуалы и традиции возвращаются в нашу жизнь с возрастающей скоростью. Начиная с мая во многих российских городах, например, устанавливали памятники или вешали агитационные постеры «бабушки с красным флагом» — украинской пенсионерки из-под Харькова, которая вышла к украинским солдатам (перепутав их с российскими) с красным знаменем в руках, а потом отказалась брать у них продукты.

Российские войска в рамках СВО часто используют красное знамя, а в занятых ими городах восстанавливают снесенные при украинской власти памятники Владимиру Ленину. Но возвращение советской символики началось задолго до 24 февраля и выходит далеко за пределы военно-исторической реконструкции. С 2005 года в России установили около ста памятников Иосифу Сталину. Четыре из них находятся в Москве. Правда, один, главный, расположенный у Кремлевской стены, был установлен еще в 1970-м. Но остальные поставили в последние годы. Так же, как и бесчисленные мемориальные таблички, бюсты, портреты других советских деятелей.

Советское прошлое стало излюбленным фоном российского кино. А в самом популярном жанре массовой литературы — романах о «попаданцах» в прошлое — герои отправляются из нашего времени в разные моменты прошлого, чаще всего в эпохи революции, кануна Великой Отечественной или в спокойные 1970-е. Например, герой Михаила Королюка Андрей Соколов из 2015 года возвращается в свое собственное тело в 1977-м, чтобы «Спасти СССР». Эта цель вынесена в заглавие романа.

Опрос Левада-центра (признан в РФ иноагентом) 2020 года показал, что 75% россиян считают советское время лучшим в истории России. 65% граждан сожалели о распаде СССР. Правда, вернуться на путь, которым двигался Советский Союз, хотели бы только 28%. Каждый десятый предпочел бы европейский путь, а 58% считают, что России нужно идти по собственному, «особому пути».

Социолог Лев Гудков напрямую связывает «советский ренессанс» с политикой Владимира Путина. «Более важно — началась критика реформ, западной демократии, в противовес которой стали поднимать советские символы, возрождать мифы сталинской модернизации, превращения страны в супердержаву и многое другое», — утверждает он.

Советское. Но не только и не совсем 

— Очень часто забывают, что власть реконструирует не только советские формы, но и нередко досоветские, даже антисоветские, — говорит профессор Калифорнийского университета Беркли и автор книги «Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение» Алексей Юрчак. — Император. Колчак. Маннергейм. Это тоже важно. Власть старается не восстановить СССР, а создать ощущение, что мы живем в некой уникальной цивилизации, изолированной и самобытной. Все ее формы узнаваемы, но относятся к разным эпохам, которые можно легко перемешать: Сталина и религиозную икону, царя и юннатов. При кажущемся противоречии этих форм у них есть и нечто общее — они создают эффект преемственности «русской цивилизации».

Реконструкция советского символического наследия и правда происходит весьма выборочно. Например, никаких торжеств к столетнему юбилею Октябрьской революции российские власти не проводили. Да и сама дата 7 ноября, главная для советского календаря, перестала быть праздничной еще в 2005 году. Годовщину революции, разделившей русское общество по классовому принципу, заменили новым праздником — Днем национального единства, который отмечают в четвертый день того же месяца. В 2013-м власти демонтировали стелу революционных мыслителей в Александровском саду, установленную еще по инициативе Владимира Ленина. Она символизировала духовную преемственность советской власти по отношению к великим освободительным мыслителям прошлых веков — Томасу Мору, Петру Лаврову, Николаю Чернышевскому, Карлу Марксу и т. д. Вместо нее был установлен памятник, копировавший Романовскую стелу, установленную в 1914-м, после 300-летия династии Романовых. Подобными символическими шагами российские власти указывали, что их культурным ориентиром является отнюдь не советское прошлое.

— Те, кто нами правит, реконструируют мир «победивших в Гражданской войне белых», — говорит визионер и основатель телеграм-канала «Толкователь» Павел Пряников. — Они косплеят даже не романовскую империю, не монархию, а не свершившийся мир Колчака, Деникина и прочих. Это «февралисты». У них получается правая Россия, похожая на режимы Восточной Европы межвоенного времени. Всякие Пилсудский, Хорти, Ульманис, Сметона. Они, с одной стороны, правые либералы, во всяком случае, в экономике. А с другой стороны, легко заимствуют и какие-то элементы левых символов. Ведь в Белом движении участвовали, скажем, правые эсеры. Вот нынешние заимствования советских символов — это как если бы «победивший Колчак» взял себе что-то у правых социалистов.

Получившийся идеологический и символический сплав имеет определенное внутреннее содержание. Например, из советского опыта выхолащивается все собственно «социалистическое», а остается только «великая держава, которую все боятся» и «традиция сильной государственности», то есть ничем не ограниченной исполнительной власти. В такой интерпретации непримиримое противоречие между царской Россией и свергавшими ее революционерами исчезает. Вместо нее остается миф о «тысячелетней России» царей, императоров и генсеков.

— Любопытно проанализировать темы кассовых российских фильмов про советское прошлое, — говорит литературовед и критик Елизавета Смирнова. — Огромное их число, включая самые успешные, посвящено советским победам в ВОВ или в спорте. При этом никакого социального содержания, важного для режиссеров советского времени, нет и в помине. Герои сражаются либо за абстрактную родину, лишенную всякого идеологического содержания, либо за сугубо личные мотивы, за пресловутую «ржаную булочку и трамвайчик», как в фильме «Зоя». В итоге получается бесконечно повторяемая история про вечную борьбу русских с Западом — в окопах, на ринге, на футбольном поле. А в последнее десятилетие главными киногероями становятся именно силовики, например энкавэдэшники. То есть носители той самой сильной и репрессивной государственности. Они же с легкостью могут выполнять свою патриотическую миссию и в антисоветских по своему содержанию фильмах «Адмирал», который романтизирует Колчака, или более экзотическом «Господа офицеры. Спасти императора». С одной стороны, полная антисоветчина (как сказали бы в СССР), а с другой — точно такой же абстрактный патриотизм и пиетет к погонам.

Это навсегда. Пока не кончится

— В либеральной среде популярно мнение, что нынешняя российская власть «восстанавливает» все советское просто потому, что сами правители «родом из детства», — рассуждает исследователь последнего советского поколения Алексей Юрчак. — Как личности они состоялись в 1970-х и сейчас якобы просто реконструируют мир своей юности. Но не стоит злоупотреблять таким поколенческим подходом. Иначе получится, что поколения — это не очень разнородные множества людей, а какие-то раз и навсегда запрограммированные сущности. Мы можем взглянуть на сверстников Путина на Украине, и окажется, что они там никакой СССР не восстанавливают, даже наоборот. То есть в разных обстоятельствах люди с похожим социальным опытом ведут себя по-разному.

Это, конечно, не исключает личной симпатии российских правителей к каким-то внешним элементам, знакомым по молодости. Шефство предприятий над школами или яслями, знакомое каждому советскому человеку, может легко превратиться в практику «шефства» нынешних губернаторов над городами Донбасса, восстановление которых разверстано по субъектам федерации. Но к таким (порой натянутым) метафорам чиновникам приходится обращаться не от хорошей жизни. «Сейчас сама возможность риторического высказывания так узка, что правителям “приходится” верить в то, что они произносят. Они стали заложниками своего языка», — говорит Юрчак.

Изучая историю последнего советского поколения и вообще поздний социализм, профессор Юрчак обнаружил важную, хотя и неожиданную функцию, которую на закате советской власти играла идеология. Сама по себе она становилась все более и более выхолощенной. Буквальный смысл лозунгов, агитационных плакатов или официальных речей терял свое значение. В отличие от СССР 1920–1930-х никто (или почти никто) не ожидал, к примеру, что рядовой комсомольский функционер 1980-х будет буквально верить в единство народа и партии. Сами идеологические формулировки становились обтекаемыми, гладкими, похожими друг на друга до неразличимости. Выступления вождей и функционеров состояли из бесконечных цитат, которые можно было без труда приспособить практически к любому случаю. Но именно полное доминирование формы над содержанием и каллиграфическая точность воспроизведения слов и образов выполняли важную функцию: создавали ощущение невероятной устойчивости, прочности, предсказуемости и даже вечности существующего порядка. «Благодаря повсеместному повторению одних и тех же форм (включая ритуальные и визуальные элементы идеологии) советская система выглядела монолитной, единой и неизменной», — пишет он.

Возможно, именно это ощущение неизменности, вечности существующего социального порядка и стремится создать нынешняя власть, сочиняя свой идеологический канон, в том числе и за счет его советских элементов. Но между позднесоветским оригиналом и его нынешними повторами есть важное отличие: образ будущего. В советское время будущее было растворено в повседневности. Общество жило его строительством и ожиданием. Поэтому уверенность в неизменности настоящего парадоксальным образом сочеталась с верой в «прекрасное далеко». В современной России идеологический аппарат развернут в прошлое. Он словно стоит на пороге конца времен.

В книге «Это было навсегда, пока не кончилось» Алексей Юрчак приводит примеры, как простые советские люди присваивали себе язык официальной идеологии и при этом меняли его содержание. Например, комсомольский секретарь в одном из ленинградских НИИ, занимавший этот пост в первой половине 1980-х, уже вполне отдавал себе отчет в бессмысленности многих своих официальных функций. Доклады на официальных мероприятиях он компилировал из цитат, заимствованных из чужих докладов, подделывал отчеты о якобы проведенных политинформациях и т. п. В то же время этот человек продолжал в целом верить в идеалы социализма и вовсе не считал себя диссидентом. Более того, он был уверен, что на своем месте он делает много полезного: организует туристические походы для сотрудников, помогает им в решении социальных вопросов и т. д. Иными словами, этот комсомолец пользовался идеологическими формами, но наполнял их собственным содержанием. Юрчак считает, что такой «технологией» пользовались многие, если не большинство граждан позднего СССР.

Занимаясь культурной и идеологической реконструкцией, российские власти создали идеальные условия для того, чтобы такая подмена содержания вновь стала возможной. На это обратила внимание социолог Карин Клеман. Ее книга «Патриотизм снизу», основанная на большом полевом материале, вышла в издательстве «Новое литературное обозрение» в прошлом году.

— Мои респонденты, конечно, усваивали советский язык официальной культуры, — рассказывает Карин. — Но пользовались им по-своему. Это легко. Как только речь заходила про СССР, они сразу начинали говорить про неравенство. Что в Союзе его не было, что рабочие зарабатывали не в сто раз меньше начальника и т. д. То есть для них важны не те мотивы, с которыми работает пропаганда — «сильная власть», «великая держава» и т. д., или, вернее, не только они.

Такой подмене смысла подвергается не только советское наследие, но и гораздо более абстрактная тема российского патриотизма.

— Для многих людей из низов важно, что чувство гордости за страну «официально признано». Но их патриотизм — это не лояльность к государству, «начальству», а привязанность к «таким же, как я», к «нищим работягам наподобие меня», — говорит Карин.

В итоге получается странная ситуация. Через СМИ, кино, пропаганду и официальные ритуалы государство говорит: «Мы все патриоты». «Да, мы все патриоты», — соглашаются миллионы граждан. Но каждая сторона имеет в виду нечто свое.

— Даже когда мы затрагивали сюжеты с противостоянием России и Запада, в интервью звучали неожиданные вещи, — рассказывает Карин Клеман. — С одной стороны, люди гордились тем, что Россия не склоняется перед Западом. Но с другой — очень часто добавляли что-то вроде «а на Западе люди так за копейку не работают» или «они молодцы, чуть что — и забастовка». То есть люди меняют акценты, не воспринимают тот же Запад как некое зло и наполняют официальную риторику своим собственным содержанием, в котором Запад может быть не только врагом, но и образцом.

В Советском Союзе это расхождение между языком официоза и мыслями граждан кончилось неожиданно, но закономерно. «Как только обвал произошел, те же самые люди, которые всегда были уверены, что СССР “навсегда”, сразу увидели: только этим и могло кончиться», — подытоживает Алексей Юрчак.

Играя в СССР, многие думают, что соблюдают преемственность. Но чем более навязчивой становится эта историческая реконструкция, тем больше она напоминает о том, чем закончился застой.