Когда я ехала в Ереван по нетрадиционной теперь для этого направления причине — отдохнуть, то надеялась увидеть эмигрантский город. Куда ни плюнь — каждый знакомый там. Как в «Неуловимых мстителях», когда на фоне Эйфелевой башни сидит сплошная русская интеллигенция и разговаривает на родном, имперском. Одновременно с этим тревожилась, что эмигрантский Ереван — фантом, существующий в соцсетях и не имеющий ничего общего с правдой.

Материализованные исторические обстоятельства настигли меня сразу по приезде. В последний момент я бронировала самую дешевую съемную квартиру хоть где-нибудь в Ереване. Из-за эмигрантов жилье очень подорожало — пришлось за однокомнатный ночлег на отшибе выложить за неделю 300 долларов и 500 бумажных рублей сверху — любая деньга в ходу. Когда я прилетела, из жадности у меня не было роуминга и, соответственно, интернета, а симку я не сориентировалась купить в ночи, поэтому слабо понимала, где именно мой отшиб. Но в итоге по нецентровой части города без интернета блуждать не пришлось — сразу же прохожая армянка подхватила меня под руку и раздала мне интернет со своего пятого айфона с иконой на заставке. А потом, по-армянски назначив встречу на ближайшем перекрестке, передала из рук в руки хозяину квартиры. Лендлорд-армянин поинтересовался, надолго ли я в Ереване. И очень удивился, когда узнал, что на неделю — на ту самую, что я останавливаюсь в его квартире. Объяснил, что обычно все на недельку, чтобы сориентироваться и подыскать квартиру на условное совсем. Или используют Ереван в качестве хаба, чтобы выдохнуть и дальше, как тычинки одуванчика, на который подул ветер перемен истории, разлетаться по миру.

На следующий день бреду по проснувшемуся Еревану, чтобы познакомиться с первым эмигрантским проектом — школой для русских. С топографией и устройством города я еще не разобралась — как прояснится потом, в Ереване нет условных элитных и не очень районов. Около площади Республики — проспект Маштоца, красивые практически сталинки. А во дворах, куда меня ведет навигатор — гаражи, трущобы, белье сушится на веревках, идет стройка. Никакой школы нет в помине. Дети вываливаются из-за забора трехэтажного дома. Крыльцо в строительной пыли, внутри катавасия — подростки (они тьюторы) раздают школьникам еду в контейнерах. На дверях классов на обычных белых листах надписи: «мячики», «звездочки» и так далее — это «Свободная школа», я пришла на перемену.

Я долго ищу Лену Чегодаеву, основательницу школы и ее директора — никто ее не видел сегодня. Только рослый мужчина с прической с проседью под Алена Делона знает, где Лена — своего брата Александра она просто заставила уехать из Москвы, теперь он работает в ее школе. В подсобке в учебниках колупается юная девушка, чертыхаясь, что вообще-то она не должна этим заниматься. За полторы недели до эмиграции Лена бросила работу тьютором — это не педагог, а некий друг и наставник для ребят — и зареклась, что больше никогда не пойдет работать в школу. Но молодой человек и знакомая, которая стала спонсором, уговорили Лену открыть именно школу. Юрист Мария Бойко, написавшая книги «Азы государства. Как государство управляет нами, а мы — им» и «Азы экономики. Что такое экономический пирог и с чем его едят», когда-то успешно уехала в Штаты, а в сложившихся обстоятельствах решила, что будет помогать не только украинцам, но и русским — так появилась «Свободная школа», благодаря которой русские в Армении могут продолжать растить детей. Она открылась еще весной — начинали вообще со съема нескольких квартир рядом, а теперь переехали в особнячок. Ежемесячно Мария вливает в «Свободную школу» 45 тыс. долларов, родительские взносы окупают лишь 50–60%, Лена как директор получает 800 долларов.

Сами классы выглядят прилично, хоть в коридорах и бардак: посреди первого этажа стоят обогреватели — здание еще не отапливается, а на цоколе и наверху идет стройка. Все это, возможно, потому, что школа существует как учреждение дополнительного образования, на что в Армении не требуется лицензия. Несмотря на формат, в итоге образование официальное — через специальные платформы ученики прикреплены к реальным школам, где проходят аттестации.

Спрашиваю о кадрах: «Весной по эмигрантским чатам выковыривали из того, что было, а сейчас выбор педагогов уже есть». Прошлым вечером в супермаркете за две тысячи драмов я купила себе самые дешевые колготки, а Лена рассказывает, что столько стоит академический час преподавателя в хорошей армянской частной школе — поистине драма. Они же дают возможность зарабатывать семь тысяч.

Любопытно, что молоденькая Лена, рулящая школой, даже не педагог. В свое время она, отстаивая принципы, бросила юрфак РУДН. Теперь борется и в Армении — за образование детей, многим из которых родители так и не объяснили, зачем они переехали в другую страну. При этом камертон таков: на одном из занятий, где школьники проходили уравнения, ребенок ответил однокласснику, что Х и У еще не плохие буквы, а самая плохая — Z. Кстати, чтобы помочь освоиться — два обязательных часа армянского языка в неделю.

Пока мы общаемся в одном из классов, в него входит младшеклассник Яша и радостно болтает с Леной, которую хотя бы зовет по имени-отчеству. А веселая девчушка подбегает с просьбой срочно перевести ее из условных «солнышек» в «мячики». Я стояла посреди слишком свободной «Свободной школы» в некотором раздрае, не понимая, окажись я в такой ситуации, отдала бы детей в этот учебный сквот в строительной пыли с не вставшей на колеса программой? Играя в дурочку, ловлю в коридоре родительницу, мол, сомневаюсь, отдавать ли ребенка — все так ненадежно. Она советует, несмотря на внешние затыки, не сомневаться, в отличие от русской «Славянской школы», где слишком по-советски, мать все-таки довольна образовательной гибкостью и демократией.

Этим же вечером я оказалась на показе провокационного фильма Бориса Гуца «Минск» о протестах в Беларуси. В Ереван его привез Сергей Целиков, который странно затесался в толпе двадцатилетних, выбившихся в передовики культурной жизни Еревана. Классический коммерс, когда-то державший таксопарк, последний бизнес — продажа корпусов для майнинг-ферм. И хоть весь молодняк с ним работает, он весьма нерукопожатен. Например, перед показом фильма весь, без преувеличения, весь Ереван был увешан афишами «Минска», по несколько штук подряд на каждом шагу. Тонкая молодежь способы массовой рассылки не приемлет, поэтому после показа успешно сделала внушение, что пора взять в руки шпатели для ликвидации флуда.

Перед Домом кино толпа русских, внутри — темно. Все плотно, ничего непонятно. Организаторы объясняют, что внезапно, прямо перед показом, пропал свет, причем в других частях здания он есть, например в ресторане. Народ упивается счастьем сопротивления, понимая, что показ потихоньку становится исторически значимым. Сооснователь местного русско-армянского медиа «Мост» Вася Утехин носится в поисках генератора, которым можно запитать зал. В итоге он его найдет — и не где-то, а на «Армянском радио», где сам халтурит. А на следующий день, встретив Васю на улице, техник Дома кино, колоритный дядя Макич, пожмет ему руку, мол, молодец, мужик, пытался решить проблему. А Утехин скажет мне на ухо, что в технической они распивали коньяк в знак успешного вечера. Забавляет другое: выяснится, что старый прокатчик Макич имел возможности подсобить со спасением крушащегося показа, но был не готов помочь самозванцам, пока те не покажут, как умеют обращаться с техникой. Распитый «Арарат» объединил поколения и символизировал доверие.

Тем же вечером, пока одни курили в дверях, другие развлекались в интимной темноте внутри (при мне барышня распахнула пальто спутника — никто же не видит… ). Энтузиаст уселся за рояль и лабает попурри из «Мурки» и «С одесского кичмана» до Чайковского. Устроители просят не расходиться. Приятель шепчет мне на ухо: «Я понял: пользуясь спортивной терминологией, матч состоится при любой погоде». На улице знакомлюсь с эмигрантом-креатором Андреем — он из тех, кто подростком ходил на «Шабаш» «Алисы»: все правильно сделал — сбегал в ближайший магазин за вином и дает всем, знакомым и нет, отхлебнуть, радуясь: «Круто так!»

Следующим утром организаторы шепнут, что якобы звонили из посольства Беларуси. Кстати, таким же способом, отключив питание, пытались сорвать первый концерт Нойза* в Ереване. Свет дали ровно в тот момент, когда фильм должен был закончиться — народ повалил в зал. Продюсер фильма и по совместительству жена Гуца ликует — победа. Фильм пытались запретить — и это успех. Сам режиссер приедет в Ереван чуть позже — какие-то проблемы с документами. Целиков тоже представлял фильм, хвастаясь, что он одновременно с этим делает совершенно безобидный и абстрактный спектакль «Ложитесь, господин президент!» (весь город опять же в афишах), а к нему домой почему-то приходят люди в форме. Есть ощущение, что Сергей просто понял, на какой волне надо быть, чтобы побольше заработать — на высокой и протестно-пенящейся.

Говорят, Гуц, приехав на следующий день из Стамбула, куда он эмигрировал, выйдя из рюмочной «Дружба» около символичной улицы Московян (в другой части города, кстати, есть Ленинградян), споет Бориса Борисовича: «Этот поезд в огне, и нам не на что больше жать. Этот поезд в огне, и нам некуда больше бежать».

По поводу пьянок. Русские облюбовали ряд мест, многие из которых открыли соотечественники. Например, ту самую рюмочную «Дружба» с бутербродами с вареной колбаской и пельменями. Там я познакомлюсь с программистом, который расскажет про свой отъезд из России следующее: «В первые дни 60% конторы побежало из страны. Я подумал: что я, Вася, что ли? Оказался на Кипре. Турвизу не продлевали — приехал в Армению, ну вот, теперь откисаю здесь».

Стоит понимать, что в Ереване есть отдельные, пассивные эмигранты — это программисты. Для них создан проект «UpTown Ереван», который плакатами по городу рассказывает, где найти в Армении Москву: «Места айтишников в Ереване», «Где пить кофе в Ереване» и так далее. Они редко выходят из дома и в принципе живут прежней жизнью. Например, в баре Tuf я подслушала девочку, попивавшую лонг с друзьями: «Я тут из дома выхожу только до магазина».

Одновременно с этим есть живой молодняк, они интегрировали себя в местную жизнь и установили внутренние ограничивающие правила: один из них сказал мне: «Мы эмигранты — мы не можем отдыхать», поэтому они с презрением смотрят на тех русских, кто живет в Армении хорошо, а не выживает, запрещают себе ездить на выходные в Грузию и стараются обходить стороной чисто русские места, но все равно в них оказываются. Именно они стали работать в культурной армянской индустрии, придя туда с полурусскими проектами, крутясь, но якобы ничего не зарабатывая — вернемся к «Неуловимым мстителям»: «Полковник врангелевской армии, начальник контрразведки Кудасов — нищий!.. »

Например, Вася Утехин из онлайн-журнала «Мост» объясняет мне, что хоть голодная принципиальность (и очень сложная позиция), но проект, в который они вложили 1700 долларов, а за все время заработали 400, дает право жить: «Пусть даже я не зарабатываю в “Мосте”, но я полезный. Вообще в Ереване мы поймали ощущение из детства, когда все хорошо, но гайки закручиваются». Его школьные годы выпали на медведевскую оттепель и последующую Болотную. А сам «Мост» — семейный проект детей антрополога Ильи Утехина, того самого, что когда-то в «Школе злословия» рассказывал о жизни коммунальной квартиры, — хоть и эмигрантский по происхождению, но смотрящий вокруг — на Армению и на себя в этом контексте.

И это правда — идя по центру Еревана вечером буднего дня, я поймала себя на мысли, что Ереван — армянская Москва. Очень это напоминает нашу жизнь лет десять назад: когда в четверг вечером легко найти движ, когда клубы битком, когда Оливковый пляж и Нескучный сад — модные, когда кого-то точно встретишь в Strelka bar летом. Вот и раскрасивый Ереван живет: кстати, заявляю ответственно — столица моды вообще не Милан, а весьма себе Ереван. Барышни хороши: в кожаных клешах, на безумных каблуках — советую фотографии со свадьбы блогерши Ксении Дукалис, которая в «тухлях», что выставлены в этом сезоне во всех витринах Еревана с припиской luxury, пошла на венчание в армянскую церковь.

Возвращаясь к правилам осознанных: долгое время бар Tuf (из туфа построена большая часть Еревана) был нерукопожатен среди страдающих, потому что весь персонал говорил только на русском, а армяне не могли себе ничего заказать — инициативные русские, например, вели разъяснительные разговоры с хозяевами, что так нельзя.

Маша Утехина из «Моста» мне еще дома объясняла, что есть местечко Shame — давно забытая натура: бильярд и можно курить, и хоть место по корням не русское, но тусуют там приехавшие, и то, что в пьяном угаре там долбит в динамиках Розенбаум и «Сплин» — стыд. Тот же проект «Мост», устраивая кинопоказы и размещая афиши, не забывает про армянский подстрочник, а еще лучше — вместе с английским. Вася Утехин объясняет мне: «Я в Армении — со мной не должны говорить на русском». Как рассказывает Катя из концертного агентства «Камерата», которое, например, организовало двухдневные концерты Noize MC*, даже он вляпался: на первом концерте сказал что-то из серии: «Я приехал ради вас», имея в виду русских эмигрантов и забыв о присутствии армянских слушателей. На второй день, узнав город, он реабилитировался, признаваясь Еревану в любви. «Камерата» делала и фестиваль с местными группами, и на разогрев «Аигела» поставила армянских ребят. Многие стараются понимать, что нельзя жить в чужой стране всецело своей прежней жизнью. Кстати, не все армяне доброжелательны к русским, как ко мне в первый день: во-первых, подорожал рынок жилья, во-вторых, у нас тут своя бойня, между Арменией и Азербайджаном — чего это вы едете со своими чаяниями? Затык еще и в том, что многие эмигрантские начинания посвящены сбору помощи украинцам, но Зеленский в свое время поддерживал Азербайджан. Поэтому многие русские стали совмещать гуманитарку: и тем, и этим.

Про «Камерату»: я искренне недоумеваю, как в не занимавшихся до этого организацией концертов в России, хоть и выходцев из Института музыкальных инициатив, кто-то поверил. Катя Ситникова — в московском прошлом она работала в «Самокате» — объясняет мне, что здесь все открыты к общению, да и ниша была свободна, поэтому ДК, принадлежащее главпочтамту, быстро стало любимым. При этом есть свои загвоздки: поскольку мероприятия проходят редко, то аренда звукового оборудования улетает в звезду — заработок для местных конкретный и искрометный, то же с арендой залов — этот самый ДК, вмещающий в себя гораздо меньше московского «ГлавКлуба», чуть ли не в 5 раз дороже. Помимо наличия армянской культуры тут есть еще один важный нюанс, который подмечают осознанные релоканты — соразмерность мероприятия стране, поэтому считают, что мощный и заведомо неокупаемый фестиваль электронной музыки Signal проводить в Армении было нельзя. С пренебрежением смотрят и на гастролеров, например, на Полозкову с ее афишами исключительно на русском и дорогими билетами далеко не для релокантов, а для экспатов. В Армении за очень крутое мероприятие местные отдают максимум тысячу рублей. Касаемо любого начинания, когда что-то перестает клеиться, местный из культурной индустрии дал совет организаторам: «Скажите, что так всегда делают в России — и в Армении тогда это захотят». Но молодняк считает такой вариант недопустимым, веря, что это колониализм.

Легко до Еревана докатилось и эхо «Артдокфеста» — главный противник Михалкова Виталий Манский изначально не планировал проводить его тут. Но до этого работавшая в кинопрокате Марина Кулапина просто подумала, что было бы неплохо. Случайно познакомилась с Мананой Асламазян, стоявшей у истоков нового независимого телевидения, и поделилась с ней идеей. Та оказалась близка к Манскому. Хоть Манана и погибла не по заказу, а под колесами Tesla на узкой улице Еревана, «Артдокфест» состоялся: по умолчанию он был посвящен ее памяти. Кстати, делает все проекты одна и та же камарилья — народ из «Моста», пытающийся Целиков. Вася со смехом рассказывает, что кассовые сборы с показа на фестивале фильма «Горбачев. Рай» процентов на пятнадцать оказались больше всех возможных. А все потому, что в запаре сдача за билеты отдавалась наобум — не со зла, из-за ажиотажа. Но проблем не возникло. Кстати, многие русские приехали в гости к эмигрантам ради одного «Артдока».

Из Москвы реинкарнировался московский бар «Ровесник» — тут это ПЭУ, «Посольство эстетических удовольствий». И если в Tuf правильные эмигранты заглядывают, то ПЭУ считается точкой невозврата и унижения. Оно спряталось среди квартала армянских фавел, прямо за главной достопримечательностью — Каскадом. Пока я бреду туда среди гаражей и трущоб, мне встречается городской сумасшедший. Стареющий армянин начинает рассказывать, как служил во Франкфурте, и клянчит на сигареты Philip Morris: «Вижу-вижу — вы в ПЭУ идете. А там русские друг друга недавно резали, полиция приезжала». Заведение очевидное: розово-аскетичное, узнаваемое. И те же московские холеные лица. Хоть и выходной, народу практически нет. Я спросила у бармена, всегда ли так многолюдно — он иронии не считал. Зато без стеснения рассказал, что хоть и проработали уже не один месяц, с концепцией до сих пор не определились до конца. Смешно и то, что маленький, модный по курсу, но не модный по факту бар-клуб держат одновременно шесть владельцев, в том числе и причастные к тому самому «Ровеснику». Двое, кстати, сняли соседний дом, чтобы бар мог хоть как-то функционировать, не мешая спать соседней разрухе. Вопрос про окупаемость и целесообразность такого деятельного участия партнеров в бизнесе повис в горном воздухе.

Такой же невнятный клуб Ban внизу Каскада. Я нашла его только с третьей попытки, потому что по этому же адресу располагается другой клубешник. Нужный спрятался в подвале. Внутри условно два помещения: в одном бар, в другом танцпол, по стенам стоят дэкашные скамейки, с потолка свисают шары в краске, все в коврах с античными сюжетами. Сет странный, публика редкая и соответствующая — сидящая, не танцующая. Зато очень осознанно все: «Мы открыли “Бан” в мае, когда более или менее обосновались в новой стране после переезда. Открывая его, мы закрывали свои потребности — интересы экспатов, релокантов, беженцев, трудовых — и учитывали интересы местного музыкального сообщества, которое было ограничено узкими жанровыми рамками здешних клубов. Мы же делали место без ограничений. Такой культурный хаб для местных и приезжих, точка соприкосновения и взаимодействия, создающая сообщество для всех нуждающихся». В итоге клуб такой же, как шарики — грустно свисает, хоть в туалете в качестве фишки и организовали настоящую клумбу — зеленый уголок.

Когда недавно в прокат вышел фильм об иранском рейве — канувшей в Лету субкультуре у нас, но ярко живущей в строгой стране, — это было настоящим откровением. И надо признать, что армянский рейв существует, и это очень похоже на наш постнулевой ажиотаж. Два раза я с удовольствием приняла за «Бан» соседствующий Korridorrr. Мой товарищ, помнящий лучшие времена клуба «Тоннель», попав туда, помолодел на те самые 20 лет. Korridorrr — притемненные лабиринты среди как будто вентиляционных шахт. В баре заказывают лучшее — водку-ягер, хотя бармены предостерегают, что смесь убьет, а на танцполе — давно забытая пластика, судя по всему, сопровождаемая расширенной формой сознания: всякие пляски раненых богомолов. И мода тоже лучшая, Москвы 2005-го: мужик, увешанный фенечками и в футболке с индийским свастоном, отчаянные корсеты на грудастых обладательницах, маленькие сумочки под мышками, мини-юбки. Единственное, что рушит дух и напоминает о паре преодоленных десятилетий — соседствующая с баром чайная, благо наливают и с ромом, но в основном пуэры. Говорят, проект наполовину русский. И как раз тусуются там все. В документальной книге отца русского рейва Алексея Хааса «Корпорация счастья» на ленинградском танцполе смешиваются местные нонконформисты и приехавшие изучать Россию немцы. В «Корридоррре» — армяне и русские, наконец-то вынужденные историческими обстоятельствами хоть что-то изучать.

В одночасье два полюса поменялись местами: и если раньше для армянина было привычным делом быть эмигрантом — он уезжал в Россию (читай: в Москву и Петербург) за очевидно лучшей жизнью, то теперь он принимает в своей стране тех, у кого когда-то был «понаехавшим». К местной достопримечательности — озеру Севан — меня везло такси с российскими номерами. Мне не хватало наличных, и водитель с последним айфоном и хорошо укомплектованным «хендайчиком» разрешил перевести остаток на карту «Мир» в рублях. Выяснилось, что он купил квартиру в Москве (там сейчас семья), долго работал в компании, где начальник тоже был с примесью. Но его не устраивал легкий южный акцент моего водителя, потому тот всячески испражнялся остроумием. Устав, он на все плюнул и уехал к родителям — выдыхать и бомбить. Живет, судя по всему, неплохо: когда проверял в онлайн-банке, пришли ли деньги, на дебетовке светилось несколько миллионов. И он везде чужой: и в России, и здесь уже не свой, несущий в себе часть России. А принципиальная армянская молодежь старается не говорить по-русски, тем самым, как считает, избавляясь от колониализма.

Это мне объясняет такой же человек неприкаянной судьбы — известный в Ереване социолог и основатель CSN lab Тигран Амирян. Он был причастен к проходившей в тот момент совместной выставке армянских и украинских фотокорреспондентов. Поймала его в дверях: «У нас очень плохая память о миграции, России, русских: это были 1990-е, когда вообще мир был жестокий и не было никаких программ для интеграции. Сейчас такое невозможно нигде, но мы, к сожалению, попали под раздачу плохих 1990-х. Причиной эмиграции я называю вымарывание периферий, потому что Москва должна работать — то, что наши бывшие власти распродали почти всю страну и она принадлежит России, тоже часть колониальной и постколониальной политики, которую к нам применили и из-под которой мы до сих пор не можем вытащить себя, чтобы общаться с друзьями из Москвы и Питера без дерьма из нашего прошлого».

«Я уехал из Москвы в 2015 году, — продолжает Амирян, — когда меня в первый раз от***дили во время митинга. Мне очень больно, что даже приходится отказываться от российской культуры, потому что она, как ни крути, все равно связана с социальными нарративами и пересекается с общественным дискурсом. Те, кто приезжает к нам из России, политические мигранты, которые до конца не признают в себе этого, в них до сих пор сидит имперская мысль: “Почему я должен быть беженцем?” Они голодные бегают по полю. Они придумали себе слово “релоканты” — и вот, релоцируются. Пусть на здоровье релоцируются. Мы с коллегами часто обсуждаем, что все, что они делают в Армении, они делают с ощущением, что до них тут этого никогда не было, а у нас было на самом деле даже больше, чем в России за последние 15 лет. Вообще, что Россия за последние три десятилетия дала миру, без чего он не может обойтись? Какой воркшоп может научить меня новому? Бесконечные воркшопы, тренинги и культурные мероприятия. Меня не бесят русские в Армении — я требую справедливости: у меня есть конституционное право в первую очередь требовать языковой справедливости — я не хочу видеть русский в публичных мероприятиях. Мне все равно, на каком языке говорят в ресторане, но когда ты делаешь официальное мероприятие или институализируешь свое искусство или свое дело и не хочешь переводиться на локальный язык — это, извините, называется оккупацией. В конституции написано, что единственный официальный язык в Армении армянский, а все мероприятия могут быть еще и переводимы по желанию. Это надо отрефлексировать — не все имеют интеллектуальные или другие интенции работать с этим. К счастью, в советское время Армении и Грузии повезло: в отличие от того, что происходит сейчас в Украине, Беларуси и Казахстане, мы сильны в своей языковой идентичности. Например, появился ряд русских кофеен в городе. Я подходил и объяснял: “Слушай, представляешь, я в Москве на Патриках буду требовать заказать кофе на армянском?” Я у себя дома, почему я должен остаться без чашки кофе, а он — без бизнеса? Нужно быть в диалоге. То, что происходит сейчас — это ужасно, это и есть soft power.

Сами эмигранты из России немножко шумные, немножко невоспитанные — они громко смеются, так неприятно…  Это ужасно, но вещь бытовая, наверное, со временем они поймут это.

Сейчас у людей просыпается как близкая, так и дальняя память. И близкая память армянского общества, к сожалению, обслуживать русских, и пусть они не тешат себя, что здесь их тепло приняли — нет: вас приняли, потому что колониальность. Посмотрите, сколько антропологических исследований про мужскую проституцию в Тунисе, она делается не за деньги, а потому что в тело и сознание этих людей вбито, что они обслуживающий персонал для французов. Нужна большая работа, чтобы пережить колониальное прошлое. К сожалению, большая часть армянского общества воспринимает русских с улыбкой, потому что в 1990-е были вынуждены улыбаться, чтобы выжить, и у них в подсознании остался тип рецепции — этим все объясняется».

Признаться, сама я в Ереване находилась в подвешенном профессиональном состоянии: не все эмигранты открыты к контакту. Кстати, Марина Кулапина, организовавшая «Артдок», сделала мне важное замечание: «Я не в тех обстоятельствах, чтобы называть себя эмигрантом — я релокант». Некоторые совсем заигрались в мучеников режима. Так, одна небезызвестная журналистка Л., раструбившая о своей жизни в Ереване на весь фейсбук** и ведущая оппозиционный подкаст, несмотря на всех тех, на кого я ссылалась, устроила проверку — простучала, так сказать, спросив, а чего это я, не иноагент, решила написать об эмигрантском Ереване, и заявила, что не готова выносить на публику свой опыт.

Многие мигранты прошли через такую организацию, как «Ковчег», занимающуюся спасением утопающих. Открыта она на деньги Ходорковского*, а во главе стоит правозащитница Анастасия Буракова, последняя председательница «Открытой России». Ресурсный центр (он же офис) «Ковчега» удивительным образом оказался в здании ереванской мэрии. Никаких проблем и ограничений по деятельности, только одна просьба — куря на крыльце, не стряхивать пепел под ноги. В офисе меня встречает координатор Дарина Маяцкая — она практически главный человек «Ковчега», все общение через нее. Над ней, в прошлом юристом в агентстве недвижимости, совмещающей эту работу с политактивизмом, тоже ухмыльнулась судьба. В начале февраля Дарина купила свою первую квартиру в Москве, а утром 23-го числа сидела и выбирала плитку в ванную и цвет стен. Теперь она в Ереване помогает «Ковчегу», который многих россиян, попавших в трудную ситуацию, готов разместить на несколько дней в своих квартирах (коливинге), а также предоставить юридические консультации и прояснить бытовые вопросы. Перед моими глазами было несколько примеров, когда релоканты, благодарные «Ковчегу» за то, что не утонули, возвращались на корабль волонтерами. Дарина же работает на ставке — живет в Ереване и выплачивает ипотеку в России.

Пока мы общаемся, ее коллега прибегает, говоря, что в чате наткнулась на несколько комментариев, оставленных женщиной, очень похожей на нее. Оказывается, это мама — следит и гордится. Прецедент достаточно редкий: ведь весь интернет стал свидетелем показательного семейного скандала мужа Зыгаря* Жан-Мишеля Щербака, когда из-за разных политических позиций от него, либерального, отреклась мать.

В большом зале «Ковчега» висит сине-бело-синий флаг — Дарина рассказывает, что многие релоканты бурно реагируют возгласами: «Думал, никогда не увижу его вживую!» На импровизированной сцене — доска:

«Достраивать ли метро в Ереване? — 7

Империя: хорошо или плохо? — 3

Должны ли российские военные покинуть Армению? — 3

Можно ли винить людей, которые верят пропаганде? — 12

Всеобщее ядерное оружие: да или нет? — 8».

Это темы прошедших дебатов — пропаганда в авангарде. В продаже мерч, например стикерпак «Ковчега», интонация такая: наклейка с «Лебединым озером» или с надписью «1984 VS 2022 — просыпайся, Оруэлл!», лозунги: «#Не путайте туризм с эмиграцией» и «#Настоящая Россия — это люди». В этот момент проходила выставка с политическими работами, интегрированными в пространство Армении — Дарина подводит меня к лепнине, это ее любимый экспонат. История в том, что, переехав, художница училась обращаться в работе с новыми, непривычными материалами. Она отливала гипсовых мух, а тут из-за нового рецепта у них начали отваливаться ножки и крылышки. Получилась выкладка: «Мухи — каждая со своими проблемами». Дарина говорит, что все тут такие — недомухи. Есть у нее любимая: «Муха никогда не станет бабочкой»: впервые она расстроилась, но потом поняла, что такого в любом случае не бывает.

Коливинг символично оказался на станции метро «Дружба» вблизи от улицы Ленинградян — это окраина, куда очень сложно добраться. На обрыве стоят гаражи, среди них — двухэтажный дом. Грязная проселочная дорога, цепные псы. В резиновых тапочках меня встречает одна из работниц «Ковчега» — она живет в выделенном от работы углу. Внутри общежитие — типичное, с невпопад стоящими сушилками для белья, легким бардаком. В комнатах живут по несколько человек. Ничего не вызывает вопросов: в тепле стоят чистые кровати.

В мужском блоке я знакомлюсь с художником-иллюстратором. Спрашиваю, начал ли он искать работу в Армении. Он не понимает, зачем, если уже делаются документы, а потом ему помогут выехать в Прибалтику, где он сначала попадет в тюрьму для нелегалов, а оттуда в лагерь мигрантов, станет политическим и сядет на дотацию.

В женском крыле — юная девчушка, на вид лет четырнадцати, но по факту ей почти на десять больше. Она странно подстрижена: из короткой самодельной прически торчит клок длинных волос. Девочка рассказывает мне, что сначала пробовала быть эмигранткой в Грузии, но страна более консервативна, из-за ее внешнего вида даже с работой в кофейне не срослось. В Армении она пыталась работать в секонде, но однажды не явилась на работу из-за угнетенного психоэмоционального состояния, не предупредив об этом работодателя. Теперь ей не на что жить — друзья собирают деньги на зимнюю одежду, а спит она под покровом «Ковчега». В России она неофициально помогала с контролем наркотиков на рейвах и производила этичные веганские селективные духи. Страйк!

Из ковчеговского общежития я вышла с той тягой, с которой первый раз смотрят на жизнь хосписа. Отходила еще долго — такое ощущение, что все заигрались и обезумели, непонятно зачем, положив свою жизнь на странную борьбу. И это одна сторона эмигрантского Еревана конца 2022 года — типичное расстройство многих уехавших еще из Союза: бороться в новой стране, казалось бы, найденного счастья с тем, что осталось далеко за плечами. Так получилось, что в моей биографии было достаточно некогда офицеров с постафганскими и прочими синдромами — всех их тянуло обратно, потому что в новой парадигме жизни они уже не находили себе места, хотелось той, которая казалась настоящей. Очень похоже на уехавших.

Возвращаясь к моей тревоге перед поездкой: как выяснилось, фантом не эмигрантский Ереван, а Россия, которую надо побеждать, в головах.

— Что, теперь все русские живут в Париже?
— Да, мадам.
— А кто же там борется с большевиками?
— Теперь никто, мадам.
— Я всегда говорила мужу: «Пока ты играл в бридж, в мире что-то произошло».

Вторая сторона увиденного — город слома времени, резко появившихся возможностей, когда сказка становится былью. Эмигрантский Ереван — мечта стартапера: лишь бы хотелось и моглось.

_________________________

*Признан иноагентом.

**Facebook принадлежит компании Meta, признанной экстремистской и запрещенной на территории РФ.

Фото: Анастасия Медвецкая, shutterstock.com