Екатерина Рождественская продолжает цикл семейных историй.

«Балкон на Кутузовском» — о веселых шестидесятых, о молодости ее родителей поэта Роберта Рождественского и литературного критика Аллы Киреевой.

Когда в начале шестидесятых семья в составе маленькой Кати, родителей Робы и Аллы, а также бабушки Лиды и прабабушки Поли переехала в отдельную квартиру в начале Кутузовского, это считалось практически окраиной Москвы.

Книга только что вышла в издательстве «Эксмо». «Москвич Mag» публикует фрагмент о непредумышленном отравлении гостей сивухой, купленной на вокзале.

А в Москве на Кутузовском дым стоял коромыслом, по вечерам заваливались гости. Никогда никого не звали, не звонили и не приглашали, что, мол, такого-то во столько-то ждем на огонек, приезжай, народ честной! Ни к чему это было, да и зачем? Гости и так приходили ежедневно. Друзья-приятели, прознавшие адрес Крещенских — Киреевских, близкие и не очень и даже часто не всегда знакомые, а знакомые знакомых, но раз пришли, не выгонять же. Время было какое-то широкое, что ли, и, казалось, не особо торопливое. В этой совместной неторопливости и разгуле и происходило что-то очень важное и основополагающее, очень доверительное, творческое и необходимое для всех. Художники дарили хозяевам и гостям свои наброски, которые делали тут же, на обеденном столе, притаскивая с собой листы ватмана, рисовали карикатуры на всех присутствующих, а после устраивали шутейные аукционы. Поэты, молодые, смешные, ранние, в белых сорочках и узких черных галстуках, читали стихи, свои и чужие, обсуждали, хвалили, осуждали, выпивали. Да все выпивали, чего уж там! Лидка, словно знатная местная алкоголичка, по нескольку раз на дню бегала на угол в ларек, причем детей, Аллу и Роберта, одних за питьем не отпускала. В ларьке продавщица ее всегда узнавала, кивала, но запаха спиртного от покупательницы никогда не чувствовала. «А смысл тогда водку покупать в промышленных количествах», — думала продавщица. Потом, когда в Лидкиной жизни появился Федор Степаныч, она с радостью передала эту функцию в его крепкие мужские руки.

— Детям лишь бы что подешевле, молдавскую сивуху накупят и рады, что дома батареи стоят! Молодые еще, о здоровье не думают! Не количеством надо брать, а качеством! Никак не получается внедрить им культуру питья! — сокрушалась Лидка другу, вспоминая свои молодые годы.

Поэтому она сама стала покупать гостям спиртное. После одного говорящего случая. Однажды Алла с Робой притащили в дом два ведра с портвейном, два настоящих, эмалированных ведра с подозрительно пахнущим гнусным пойлом. «Откуда, — спросила, Поля, — такое изобилие? Откуда такая необычная тара? Вы уверены, что это для людей?» Оказалось, что по дороге домой из Переделкино Алена с Робом на Киевском вокзале случайно набрели на густую очередь к цистерне со спиртным. Из перегарных помятых мужиков, сбежавшихся на знакомый сивушный запах со всей округи. Молодежь думала недолго, ведь гости, как обычно, были уже на пороге, а угощать нечем, вот очередь и заняли. Отстояв положенное, прикупили…  Володька Гневашев, друг еще с института, самый главный пробовальщик, вдумчиво понюхал жижу, чуть ли не макнув голову в ведро, блаженно улыбнулся и прошептал:

— Оно, родное! Оно! Высший сорт! Быстро выпитый стакан не считается налитым! — и звучно сглотнул, дернув мощным кадыком.

… Отравились этим волшебным напитком тогда все. Причем проняло народ быстро, в результате чего на несколько суток был засорен сортир, заляпан любимый балкон и вся квартира уделана плохо переваренным мясом, которое так старательно, долго и с любовью готовила Поля, чтобы порадовать гостей.

— Лидка, нам еще крупно повезло, что у нас тут никто не умер и не ослеп! А был бы технический спирт, все, нас всех бы повязали, а Катюля наша росла бы в приюте! Да, одна голова хорошо, а с мозгами лучше! — Поля вскинула брови на Алену. — Ты меня вгоняешь в гроб и даже глубже!

— Бабуль, ну что ты такое говоришь! Там же была обычная продажа, от винзавода! Просто на заводе не успевают разлить в тару и продают цистернами. Мы ж квас из цистерны покупаем, и ничего страшного не происходит! Я ж не дурочка, я все узнала прежде, чем занимать очередь. Цистерну пригоняют по четвергам, там разведенный винный концентрат. Роба в очереди у местных поспрашивал. Все очень достойно — вода, спирт, специальные какие-то ароматизаторы, сахар, лимонная кислота. Мужики сказали, что продукт со знаком качества, что они каждую неделю впрок покупают! Я ж не враг себе, бабуль!

— Тогда чего ж твои гости закуски не выдержали после такого вина со знаком качества? Это ж полноценное азу! Из кулинарии! Чернослив! Лук! Морковь! Даже пряник! — трагически перечисляла она. — А как же, для кисло-сладкого мяса нужен пряник, а вы думали! И все в унитаз! Мгновенно, мать моя! Ничего полезного в организм не успело перейти! Ну как так-то? Достойное вино, говоришь? Легче было не готовить, силы не тратить, а все сразу в мусорное ведро! И поэтому не спрашивайте меня, как прошел день! Он прошел безвозвратно! Азохен вэй я завтра буду что-то готовить на эту ораву! Куш мир ин тохас!

Поля успокоиться никак не могла, все ахала и вздыхала, теребя край скатерки и снова и снова перечисляя ингредиенты невозвратно ушедшего азу:

— Я ж пряничек у соседей заняла, чтобы в соус добавить! Я ж кроме пряника душу туда вложила! И эту душу в унитаз! Всю без остатка!

— Бабулечка, ну не переживай ты так, — Алена подошла и обняла бабушку, звонко чмокнув в макушку. — Все равно же это в конце концов спустилось бы в унитаз в другом виде…  Рано или поздно — какая разница?

— Как? И это говорит моя любимая внучка! Я не верю своим ушам! Что мы сейчас обсуждаем? Говно?

— Мы обсуждаем неудавшуюся жизнь твоего прекрасного тушеного мяса…  — попыталась сострить Алла.

— Закрой рот с той стороны! Ты считаешь это смешным? Я таки не считаю! Я считаю смешным покупать на вокзале сивуху! Из цистерны! Как какой-то бензин! В толпе алкашей и неудачников! И потом тащить это через весь город в открытых ведрах, чтоб все видели, чем занимается моя внучка! И ты находишь это смешным? Травить как тараканов приличных гостей, которые пришли в мой дом? Это же самый что ни на есть позор на мою седую голову! И кого только я воспитала? И до чего только я дожила? Смотри мне в глаза, когда я с тобой разговариваю! Что я теперь соседям скажу? Мне с вами не нервы надо иметь — канаты! Толстые железные канаты!

— Мам, не шебурши, уймись! К чему такой скандал? Все же хорошо закончилось! — Лидка продолжала драить унитаз и одновременно успокаивать мать. — Никто ж не пострадал, отравились немного, с кем не бывает?

— А что это ты мне тут говоришь против ветра? Как это никто не пострадал? Пострадала лично твоя мать! Опозорена на весь дом! Теперь будут думать, что я готовлю так, что всех тошнит! Зачем вы мне устраиваете вырванные годы из еле оставшихся дней? — Поля вскинула брови и круглыми глазами посмотрела на Лидку.

— Мама, об этом никто не узнает! — попыталась успокоить ее Лидка.

— Как это не узнает? Я сама всем расскажу! — И она погрозила Лидке пальцем, как когда-то в детстве ей грозил отец. Его лицо давно подстерлось из памяти, но палец этот крючком так и являлся иногда во сне. Вот ведь как странно, — думала об этом Поля, — ведь и человек был положительный во всех отношениях, ну пусть немного строгий, но семью содержал, детей любил, почти не наказывал, а помнит она только вот этот грозящий палец. Чу-де-са.

История эта с вонючим пойлом очень Полю тогда расстроила, и она попросила Лидку, чтобы та отныне сама покупала детям спиртное.

— Бери Робочку или Федор Степаныча, пусть на себе тащат тяжести, но выбирай лично ты, чтоб такого позора больше не допустить!

И все, это сразу стало правилом, раз Поля так распорядилась.