В преддверии большого концерта 25 февраля в клубе 1930 Moscow Олег Гаркуша поговорил с «Москвич Mag», но чем удивит на выступлении, не рассказал, потому что «АукцЫон» традиционно не составляет программ и до самого начала не представляет, что будет играть, а песни самопроизвольно могут растягиваться вплоть до 20 минут. Зато рассказал про рождение — собственного образа, группы, фонда «Гаркундель» и гласной идеи Анонимных Алкоголиков.

Какие у вас отношения с возрастом — грядет 61, громко отмечены 60?

Нормальные. Печально, конечно, что через некоторое время меня не будет. Но пока все хорошо, поэтому возраст для меня ничего не значит. Что 60 — важная цифра, точно так же можно сказать и про 50, и про 40. Глупости это все.

Как вы относитесь к слову «шоумен», которым вас обзывают?

Так назвали, потому что в рок-н-ролльной истории, особенно в российской, трудно найти еще кого-то, кто олицетворяет эту должность, даже профессию. Вероятно, причислить к ней можно и Петра Николаевича Мамонова, и Илью Лагутенко.

А что меня так называют, мне все равно. Вполне спокойно реагирую на любое слово.

В книге «Мальчик как мальчик» вы пишете, что, попав в рок-тусовку, вы выбрили череп, сменили свитер на черный пиджак и купили зонт. А зонт-то зачем?

Для прикола. Зонт не простой — за 5 рублей, с бамбуковой ручкой. Очень красивый…

На самом деле все началось раньше — мне нравилась группа «Россияне», Жора Ордановский, они давали году в 1981-м два концерта в Зеленом театре ЦПКиО. Там я увидел всяких волосатых хиппи — в городе я их встречал, но по одному, а тут такое количество сразу. Началась заваруха: концерт долго не начинали, потом приехал какой-то генерал, зачитывал речи, «Россияне» все же выступили, но после концерта многих волосатиков сгребали в охапку и запихивали в «котелки». Тогда я решил, что мне надо что-то менять: надел короткие штанишки, в «комке» нашел остроносые ботинки, какой-то кожано-бумажный плащ на даче выискал. Так и изменился.

А как стиль формировался? Помогал ли в этом аукцыоновский художник Кира Миллер?

В одежде — нет. А вот трехполосный грим с обведенным ртом мне придумал Миллер.

Как я находил именно нужные для образа вещи, понятия не имею: зашел в комиссионный магазин, увидел костюм — понравился. Надел его: ходил и в жизни, и на сцене. Перчатки в Военторге откопал, я их там до сих пор покупаю. Брошки — сначала одна, потом две…  Джинсы с вороной — работа известного питерского художника Лубнина. Рисунок такой, потому что моя фамилия с украинского переводится как «ворона». Кожаная куртка куплена мною очень давно в Америке, так в фильме Алексея Октябриновича Балабанова «Я тоже хочу» и появилась — из моего гардероба.

А концертные костюмы делает замечательный человек Джимми, вообще-то его имя Урал — Урал Хазиев, друг Шевчука. Он шьет не только мне, но и многим музыкантам: и «Королю и Шуту», и «Пилотам»…

Кстати, про фамилию — она же у вас героическая, дед на «Марате» погиб.

Да, дед был фронтовиком. Погиб на линкоре «Марат». Теперь «Степан Гаркуша» выбито золотыми буквами на памятнике в Кронштадте.

Это все-таки революционный Петроград, а рок-Ленинград какой? Все знают про Рубинштейна и Софьи Перовской, а было ли что-то еще важное?

Было место «треугольник» — недалеко от Медного всадника, там скамейки, где все зависали, стояли треугольником. «Эльф» на Стремянной, маленькое кафе на пару столиков, где мы обычно брали кофе и шли в садик рядышком, не помню, было ли у него какое-то название. И подростковый клуб «Ленинградец» был, где у нас, тогда еще даже не «АукцЫона», а «Фаэтона», репетиционная точка, которую мы однажды предоставили «Аквариуму».

Важны были не только места, но и люди. В моей жизни достаточно рано появился и сыграл большую роль Коля Васин (журналист, создатель крупнейшего в стране музея The Beatles. — «Москвич Mag»). Мы познакомились в 1980-х, я к нему регулярно захаживал, слушали «Битлз», пили и отдыхали. И Бурлака (Андрей Бурлака — журналист, продюсер, историк советского рока. — «Москвич Mag») возник где-то году в 1982-м.

Это время, когда все было поровну: зарплата — 90–120, никакой зависти, если только к тому, что у одного магнитофон «Комета», а у другого электронный. Кругом были хорошие добрые люди, здоровались. Сейчас никто не здоровается. Всем все равно: материальное стоит во главе — раз и интернет-история — два. Интернет сыграл пагубную роль для, как раньше говорили, морального облика человека.

Поэтому мы общаемся с вами по кнопочному телефону?

Да. Я не специально игнорирую интернет и эту часть прогресса, просто неинтересно — там нечего делать.

А как интернет повлиял на развитие рока?

Рок-музыка вечна. И сейчас играет очень много групп, в том числе и у меня в арт-центре «Гаркундель». Но, на мой взгляд, пока мало интересных коллективов. Как ни странно, в эпоху интернета сложно показать себя по-настоящему. Сегодня невозможен второй Мамонов. Пока никто так и не появился.

И вы всех принимаете?

У нас нет слова «формат», я никого не отбираю. Даем объявление: «Кто хочет играть — звоните». Будь то «Гаркундель-фест», где играют как молодые, так и немолодые ребята, или другие мероприятия.

Никогда заранее не прослушиваю ребят. Есть рабочий телефон в контакте арт-центра «Гаркундель», люди обращаются, я с ними без проблем разговариваю, всех записываю, не отказываю.

Много народа на неизвестные группы приходит?

Бывает, человек-два. Бывает, десять — тогда хорошо. А иногда и папы-мамы детей за ручку приводят. Всегда говорю: зовите знакомых. Это единственное, что мы просим. Никаких денег ни с кого не берем.

Есть негласный девиз: арт-центр для того, чтобы люди не пили, не кололись и не курили. Хочешь заниматься творчеством — не проблема: вот тебе теплое помещение, замечательные аппараты и стены — развешивай что хочешь. Выступления же делаются не для меня, а для ребят, которые хотят показать свое творчество другим. К сожалению, не все музыканты способны на это.

Но все группы, которые мы знаем сегодня: DDT, «АукцЫон», «Король и Шут», так и действовали — знакомые приводили знакомых.

В какой момент «АукцЫон» стал популярным?

Наверное, после 1985–1986-го: в 1983-м мы вступили в рок-клуб, выступили на паре фестивалей, начали давать редкие сольные концерты. Стоит понимать, что до начала 1990-х мы все продолжали работать вне группы, а уж с приходом того времени началось столько концертов, что совмещать стало невозможно.

Раннее аукцыоновское творчество близко к «Странным играм». Мне кажется или вы ими вдохновлялись?

В общем-то, да — изначально были песни, чем-то похожие на музыкальный стиль «Странных игр». А потом Леня Федоров начал немножечко менять даже не стиль, а то, что он слушал — все спонтанно смешалось, и получилась такая история, как «АукцЫон».

Если Федоров отвечает за бесконечные музыкальные импровизации, то вы — за отчаянные танцевальные. Как это рождается?

Спонтанно, как правило. Импровизация — это когда ты не по нотам, когда не выучил танец — я никогда в жизни никаких танцев не разучивал. Ноги пляшут сами. Если бы я ставил себе танцы, это было бы неинтересно — ни мне, никому.

Как все началось? Может быть, в пионерском лагере или на дискотеках, когда я ставил пластинки и убегал в зал танцевать и заводить народ. Это Божий промысел. Объяснять ничего не надо. Хотя есть у меня одно подозрение. После окончания ленинградского кинотехникума меня отправили на практику в Карелию, в поселок Гирвас. В доме, где я остановился, была гидроэлектростанция, а под ней — ров, куда стекала вода. Потом через много лет, когда я ехал на фестиваль «Воздух», который тоже проводится в Карелии, мы проезжали мимо указателя с надписью «Гирвас», заехали туда, выяснилось, что ров с камнями остался. Подъехал туристический автобус, из него вылезли люди, начали ходить по камням, что-то делать — оказалось, что много миллиардов лет назад через этот поселок текла лава. Туристы как раз приехали подпитаться этой энергетикой. Мое предположение такое: стихи и пляски по большому счету начались, когда я вернулся из этого места в Ленинград.

И не только за танцы я отвечаю. Достаточно долго большинство стихов для песен было моим, но уже продолжительное время пишет Дима Озерский.

Можно ли «АукцЫон» считать рок-группой?

Наверное, нет. Рок — очень условное выражение. Есть же разные ответвления: фолк-рок, арт-рок, психик-рок, обычный рок, стандартный — «Роллинг Стоунз», даже не «Битлз», которые, в общем-то, больше к поп-року, о чем никто никогда не знал. Дело же не в названии.

А в чем — в протесте движения?

Необязательно. Все, что делает автор-исполнитель или человек, просто пишущий песни, на самом деле либо фантазия, либо что-то на злобу дня. Что писать на злобу дня — о коррупционерах? О Бузовой? Еще о ком-то? Если бы у кого-то это удачно получилось, было бы интересно. Но уже давно нет фишек, практически нет харизматичных исполнителей. А сейчас их нет вообще. Точнее, они как бы есть, но мы, к сожалению, о них не знаем, даже в «Гаркунделе» появляется мало интересных.

Кстати, почему это именно арт-центр, а не выставочный зал или клуб?

У нас совокупность разных мероприятий: музыкальных, художественных выставок, просмотров кинофильмов, мастер-классов — барабанщик группы Игорь Чередник обучает детишек игре на ударных, у нас проводятся различные общественные мероприятия — встречи Анонимных Алкоголиков и Наркоманов, которые хотят поговорить между собой — это тоже очень важный момент.

А слово «клуб» меня не то что раздражает, просто обыкновенно это пьяное безудержное якобы веселье, неадекватные люди. Мне это неинтересно. То, что придумано как арт-центр, немножко другая история. Все люди, которые к нам приходят, в восторге. Они в таких местах ни разу не были. Мы с любовью все делали в течение многих лет — это моя 20-летняя мечта, 2000 года.

Были же перипетии с пространством после того, как сгорел кинотеатр «Спартак», где была база «Гаркунделя»?

Да, но мы все равно сделали программу феста, тусовались по различным клубам, 15–20 обошли.

Поскольку фонд еще и благотворительный, то мы имели право получить помещение с льготной арендой. Семь лет писали письма чиновникам, году на шестом обращений нам потихонечку стали предлагать затопленные подвалы жилых домов или что-то в пригороде. В конце концов в 2013 году нам предоставили это помещение на 10-й Советской, которое еще и стоит буквой Г! Мне рассказали, что здесь раньше была каретная.

Собирали деньги на ремонт нам друзья, которые соглашались на выступления на «Гаркундель-фесте» или так помогали — Гарик Сукачев, Диана Арбенина…  Еще краудфандинг что-то принес. В общем, за пять лет собрали.

Получается ли существовать независимо от государства?

Удается. Конечно, бывают моменты, когда нам нужно что-то приобрести, но на это нет денег, тогда копим и приобретаем — в принципе, справляемся. В любом случае спасибо государству, что у нас есть помещение — льготная аренда. Но бытовые платы — электричество, тепло и вода — не то что дороговато, а дорого. Мы потихонечку и это преодолеваем: иногда живем на средства дарителей.

Вы же в прошлом году от лица фонда обсуждали с Пиотровским вопрос городских граффити. Чем все закончилось?

Не совсем так. Моя очередная мечта, чтобы на стене нашего арт-центра было изображение всех музыкантов, которых нет с нами: Цой, Горшок, Янка Дягилева, Башлачев — около 60 человек.

Волею судеб мы встретились с Пиотровским и, соответственно, обсудили, что нужно воплотить идею. Сделать это можно с помощью замечательного художника Олега Лукьянова, он подготовит даже не совсем рисунок, а через компьютер выведет изображения, которые станут большими наклейками. Но дело в том, что рядом у нас детская поликлиника, там идет ремонт, который закончится через несколько лет. Есть вероятность, что нам разрешат разместить это изображение на брандмауэре, что мы и обсуждали с Пиотровским.

Почему в «Гаркунделе» проходят только ретроспективы, а новое кино не крутится?

А что еще показывать? Когда ставим фильмы, то, как правило, моего времени — те, в которых я снимался и о которых я могу что-то рассказать. Что я могу сказать о фильмах «Лето» или «Цой»? Фильмы про то время, да не то…

В вашей жизни были Балабанов и Огородников, сейчас — Богомолов и Джорджадзе. Кто еще из современников достойный в ваших глазах?

Трудно ответить. Сейчас нет гениев. Нет режиссеров, как Балабанов или Тарковский. Кино снимается, но в основном больше коммерческого плана — в ведомости продюсера, а не режиссера. Пока не могу назвать никого, кто меня бы удивил, как Леша Балабанов. Он был настоящим гением, сценарий фильма «Я тоже хочу» занимал не больше полутора листочка, но в голове Балабанова фильм уже жил…  Хотя крайняя, Нана Джорджадзе — великая женщина.

Знаю, что вас приглашали сниматься Янковский и Абдулов. Как так вышло?

Это было очень давно, в 1986 или 1987 году на международном кинофестивале. Они там были как актеры, а «Звуки Му» и «АукцЫон» выступали в культурной программе. После они подошли, сказали о желании Марка Захарова снять меня, но потом пропали. Я должен был сыграть в «Убить дракона».

Последние несколько лет вы прилюдно исповедуетесь — рассказываете о своем алкоголизме, даже с Ургантом и Шагиным в «Трезвых» сыграли. Зачем все это?

Я пил очень много, на сегодняшний день не пью 26-й год. Если человек оказался в беде, то я, естественно, всегда помогаю. Если я приезжаю с артистами в репетиционный центр «Дом Надежды на Горе», то все счастливы — и музыканты, и пациенты. Это в хорошем смысле круговая порука.

Нам же всем — мне, Шагину, Володе Рекшану — помогли приостановить потребление алкоголя. Алкоголизм — болезнь неизлечимая, поэтому — приостановить…  Естественно, у нас есть желание помочь другим людям, с их согласия, конечно. На днях, кстати, звонила мама одного музыканта и просила, чтобы я поддержал — пьет.

У нас, Анонимных Алкоголиков, в 12-й Традиции (речь идет о системе Билла Уилсона. — «Москвич Mag») не рекомендуется афишировать программу. Сколько было случаев, когда, услышав мои рассказы по радио и по телевизору, ко мне подходили и благодарили за трезвость. Так что спасти человека — это совершенно нормальная вещь. Спасти не только его, но и все окружение, родных, близких и товарищей по работе.

Фото: Сергей Николаев