В издательстве «Новое литературное обозрение» выходит книга доктора исторических наук, старшего научного сотрудника Института российской истории РАН Владислава Аксенова «Война патриотизмов: пропаганда и массовые настроения в России периода крушения империи».

Следует ли из названия вашей книги, что патриотизмов множество и столкновение разных вариантов неизбежно приведет к конфликту?

Сегодня, впрочем, как и 200 лет назад, под патриотизм пытаются подвести некую идейную базу, представить патриотизм в качестве идеологии. Однако эти попытки обречены на провал, так как являются на самом деле попытками приватизировать, присвоить себе общее отечество. Достаточно вспомнить, что изначально патриотизм, сформировавшийся в близком современному значению в революционной Франции, являлся именно революционной идеологией. В России под патриотическими знаменами выходили декабристы на Сенатскую площадь, народовольцы убивали Александра II, патриотический лозунг свободной России витал весной 1917 года. Одновременно приватизировать патриотизм пытались и правые силы. Собственно, сформулированная министром просвещения графом Сергеем Уваровым в начале 1830-х патриотическая триада «православие, самодержавие, народность» противопоставлялась революционной патриотической триаде «свобода, равенство, братство»; многие консерваторы, например Константин Победоносцев, именно царя провозглашали главным выразителем интересов отечества, фактически подменяя патриотизм верноподданничеством. В либеральных кругах такой патриотизм называли квасным.

В чем, по-вашему, состоит причина столь разных интерпретаций патриотизма? Это следствие политического раскола в обществе? Борьбы разных политических сил?

Феномен патриотизма лежит не столько в политической, сколько психологической сфере, это феномен социальной психологии. В ряде случаев патриотическая идея позволяет обществу сохранить ощущение психологического комфорта, создав иллюзию сплоченности в периоды кризиса. Этот феномен с 1990-х известен как «постправда». Но патриотизм и сам по себе полон противоречий. Обычно его определяют как «любовь к отечеству». Означает ли это, что единственное чувство, которое испытывает патриот, это чувство любви? На практике оказывается, что куда более сильным чувством для патриота становится чувство ненависти к «чужому», условному врагу. С другой стороны, так называемый критический патриотизм часто основан на испытываемом чувстве коллективного стыда, коллективной ответственности, когда граждане осознают допускаемые их страной ошибки. Говоря об эмоциональной природе патриотизма, нужно признать, что он включает в себя широкий спектр эмоций: любовь, гордость, стыд, ненависть. Патриот, испытывающий одни лишь позитивные эмоции, демонстрирует эмоционально-патриотическую недоразвитость. Однако проблема патриотизма заключена также и в том, что считать отечеством. Сам по себе термин «патриот» возник еще в период античности, и тогда под ним понимали всех соотечественников, земляков. Такой патриотизм, как любовь к малой родине, деревне, в которой вырос человек, существует до сих пор и его определяют как «локальный патриотизм».

Оказывается, что куда более сильным чувством, чем любовь, для патриота становится чувство ненависти к «чужому», условному врагу.

Сложнее обстоят дела, когда под отечеством начинают пониматься более абстрактные понятия — государство, нация. В социалистической традиции под отечеством нередко понимается класс. Существует так называемый расовый патриотизм, ставший в начале ХХ века основой для фашизма. Таким образом оказывается, что патриотизмов великое множество.

«С точки зрения политических технологий намного практичнее отождествить отечество с государством и объявить власть безусловным выразителем его интересов», сказано в книге. Почему патерналистская модель с отношением к правителю как к любящему властному отцу так популярна в российском обществе? Есть корреляция между эмоциональным состоянием человека, его достатком и качеством жизни и склонностью к манифестации подобного патриотизма?

Во многом это вытекает из неразвитости институтов гражданского общества. Патернализм — это свойство архаического мышления, характерного для коллективистских, патриархальных обществ. В крепостной России он выражался в образе доброго, заботливого «царя-батюшки», который желает счастья своему народу, но достичь этого состояния мешают внутренние враги — бояре, масоны, интеллигенты (особенно врачи с учителями) или иностранные агенты (то англичанка гадит, то француз). Патернализм также психологически удобен тем, что позволяет снять с пассивного обывателя часть ответственности за происходящее в стране. Правда, в итоге он сильно поднимает ставки для самой власти, так как именно ей адресуется вся без остатка вина за внутренние и внешние ошибки. Поэтому для власти заигрывание с патерналистическим патриотизмом — крайне рискованная стратегия. У нас есть пример того, чем она завершилась в 1917 году.

Когда в России возник образ коллективного врага в виде условного Запада?

Собственно патриотические дискуссии в аристократических кругах вспыхивают с особой силой в преддверии русско-французской войны 1805 года. После победы над наполеоновской Францией резко возрастает престиж России на европейской арене, однако затем вследствие внешнеполитических ошибок России, попыток навязать Европе собственные представления об идеальном государственном устройстве начинается разочарование, кризис в отношениях. Несоответствие собственных амбиций, представлений о роли России в мире ее реальному положению развивает в определенных кругах консервативного общества некий комплекс неполноценности, основанный на обиде на Европу. Историки пишут о том, что Россия положила себя на алтарь освобождения Европы от Наполеона, но Европа предала Россию, не оценила ее жертвы, что якобы говорит об исторической враждебности Запада к России. Идея цивилизационного противостояния России и Запада была развита в теории панславизма, который морально устарел уже к концу XIX века, но в 1912–1913 годы, в период балканских войн, вновь обрел популярность.

Что сформировало популярные в патриотической риторике России архетипы святого воинства и Антихриста, почему тема «священной войны» была востребована, например, во время Первой мировой войны? Насколько сегодня эти эсхатологические метафоры актуальны и с чем это связано?

Любая война для человека — это всегда малая эсхатология. А учитывая, что Первая мировая стала в том числе результатом распространения в массовых настроениях имперских амбиций, замешанных на панславизме, пангерманизме, официальная пропаганда начинает активно эксплуатировать соответствующую тематику. Уже в манифесте Николая II об объявлении войны Германии упоминалось «святое воинство», а также некие «исторические заветы». Война с Германией представлялась как историческая миссия России, последняя битва славянства с германизмом. Подобная риторика должна была привнести смыслы в рушащуюся повседневность для тех, кто не понимал, во имя чего его заставляют жертвовать собственной жизнью, заменить повседневное героическим. Некоторые патриоты-консерваторы, которые сами не предполагали оказаться на фронте, хвастались тем, что если Запад и умеет жить, то не умеет так героически умирать, как может один русский человек. В войне и смерти пытались обнаружить смысл жизни. Вообще иначе как массовым психозом состояние умов интеллигенции в тот период сложно описать. В основе патриотизма 1914 года лежало сильнейшее чувство страха и предчувствие скорой катастрофы.

В вашей книге рассказано, как газета «Волынские епархиальные ведомости» сообщила в 1916 году, что «Богородица в виде женщины в белом одеянии пугает немцев огненными глазами». Подобные слухи о чудесных видениях характерны только для России или они встречались в других странах во время войн? Кто обычно фигурировал в образе чудесного покровителя? Как на эти слухи реагировала общественность?

В годы войны усиленно распространялась негативная и позитивная пропаганда. Она эксплуатировала эмоции ненависти и страха, конструировала миф о германских зверствах. Излюбленным сюжетом была тема изнасилования русских сестер милосердия немецкими солдатами и офицерами. Этот архетипический сюжет — насилие над беззащитным — был призван дегуманизировать врага, чтобы его легче было убивать на фронте. Однако результаты пропаганды оказались неоднозначны. Возвращавшиеся с фронта солдаты рассказывали, что жестокость, зверства были свойственны всем участникам войны, в том числе и русскому «святому воинству». В результате формировались две картины войны — официальная и народная. Их столкновение усугубляло информационный кризис и усиливало недоверие к властям.

Патриотизм — это феномен психологический, он часто является ответом на некий травмирующий опыт, имеет психотерапевтический эффект.

Но не лучшим образом обстояли дела и с позитивной пропагандой — героизацией русских воинов. Созданные образы оказывались приторными. Синодальная церковь, являвшаяся придатком государственного аппарата, вносила свою лепту в дело пропаганды войны. Военное духовенство проводило работу с солдатами, интерпретируя катехизис Филарета таким образом, что заповедь «не убий» временно отменялась не только по отношению к внешнему врагу, но и внутреннему. Параллельно милитаризации официальной церкви и распространению усталости от войны в народе росла популярность христианских учений, сект, которые сохраняли пацифистские, антивоенные позиции. Рядовые солдаты делали выводы, что война не может быть от Бога, а только от дьявола, а раз священники ее поддерживают, то они сами служат Антихристу.

Тем не менее солдату нужна была вера. Одним из феноменов стала окопная религиозность — вариант народного христианства. В солдатской массе ходили слухи о чудесных явлениях Богородицы, о мистическом белом генерале, которые не только благословляли на подвиги, но и помогали во время сражений. Экстремальные времена приводят к перенапряжению психических сил и требуют некого выхода эмоций. Часто это сопровождается коллективными галлюцинациями. Одним из самых известных случаев, описанных психиатрами-современниками, стало «видение под Августовым». Народные умельцы принялись писать неканонические иконы явления Августовской Божией Матери. Их популярность была столь высока, что Синод был вынужден в 1916 году официально признать это видение и тем самым принять окопную религиозность.

Тем не менее позиция церкви за годы войны, ее слияние с государственным пропагандистским механизмом привели к тому, что Февральская революция 1917 года отчасти окрасилась в антиклерикальные цвета, появился образ черносотенного попа-пулеметчика, убивающего простой народ.

Национальная обида, национальная гордость, национальный стыд — откуда берутся эти эмоции и почему люди склонны их испытывать? Почему патриот чувствителен и обидчив?

Патриотизм — это феномен психологический, он часто является ответом на некий травмирующий опыт, имеет психотерапевтический эффект. В ряде случаев разные патриотизмы демонстрируют разные стадии принятия стрессовой ситуации — отрицание, гнев, торг, депрессию, принятие. Вероятно, именно на стадии отрицания человеку свойственно особо болезненное реагирование на отличную от своей позицию. Тем более это связано с тем, когда чувство гордости должно быть заменено на чувство стыда. Литератор Василий Боткин — старший брат известного врача — придерживался шовинистического принципа, сформулированного подвыпившим американским офицером Стивеном Декатуром: «Права или нет, это моя страна!». Современники отмечали, что Боткин гнал от себя всякую мысль, способную поколебать его хорошее расположение духа, и начинал шипеть на людей, которые пытались подвергнуть критике его позицию. Эта стадия обиды опасна особенно активным и агрессивным конструированием образов внешних и внутренних врагов. В свое время писатель Глеб Успенский опубликовал статью «Мы», в которой подверг критике патриотическую «русскую идею», которая, будучи зациклена на борьбе со злом, утратила чувство добра, «обеспощадив сердце патриота». Внутренняя противоречивость феномена патриотизма, множественность его интерпретаций поднимают вопрос: не стоит ли сегодня отказаться от этого термина, заменив его на «гражданскую ответственность и сознательность»?

Фото: Дима Жаров