Они уезжают тихо. Без торжественных проводов, рыданий в аэропорту, прощаний навсегда с друзьями. «Ты где? На Кипре? А не холодно в это время там отдыхать? — Я здесь живу!»

И он расскажет, что уехал уже месяцев восемь назад, что жена даже не поменяла работу, занимается тем же, чем и в Москве, только в удаленном режиме, что дети учатся и уже нашли себе друзей, что очень трудно было выбрать для них хорошую русскую школу (не потому что таких школ нет, а потому что их слишком много), что у него самого новый международный проект, что местные жители слишком расслабленные, но ничего, он научит их работать в московском темпе.

Все больше вокруг становится людей, которые только что были здесь, а теперь — уже там. Согласно исследованию, которое провел портал «Такие дела» вместе с командой независимых специалистов, хотя точных цифр эмиграции нет, но, скорее всего, из страны сейчас каждый год уезжают не менее 300 тыс. человек, и этот поток не собирается иссякать. Среди тех, кто уезжает, много молодых людей, которые еще в старших классах, одни или с помощью родителей, начинали готовить документы для поступления в западные учебные заведения. Но часто речь идет о людях вполне себе взрослых, состоявшихся, и они перебираются в другие страны с женами, мужьями, детьми, бабушками, собаками и попугаями. Причины бывают разные, чаще всего их целый комплекс. Тут и политика, и экономика, и общая неуверенность в будущем, и желание попробовать что-то новое.  Очень привлекательна возможность путешествовать по свету без виз. Да и климат, честно говоря, задалбывает. И вообще хочется «сменить картинку», прервать монотонность жизни.

Уехать за границу — задача довольно сложная. Не очень нас там ждут. Но у многих есть среди предков та самая еврейская бабушка, родство с которой дает право на израильское гражданство. Можно доказать, что ты зачем-то нужен на Западе, и получить французский «паспорт таланта» или грин-карту, или вложить деньги в экономику другой страны, если эти деньги имеются. Наконец, распространенный вариант — когда кто-то в семье получает работу за границей, а вместе с тем вид на жительство, и забирает с собой всю семью.

Очень многие уезжают, даже не меняя профессию. Если есть возможность работать онлайн, не все ли равно, где ты сидишь за компьютером — в Бирюлево, Флоренции или Сан-Франциско. Для других эмиграция — хороший повод начать новые проекты, на которые в привычной московской жизни бы не решился.

Вот одно из таких очень рискованных начинаний, которое, к общему удивлению, оказалось успешным: израильский книжный магазин и издательство «Бабель».

С его создателями и владельцами Леной и Евгением Коганами я познакомилась на форуме русской культуры «СловоНово», который регулярно проводит в Черногории галерист Марат Гельман. Евгений и Лена представляли там свое издательство и книги. В Израиль они уехали в 2015 году. Евгений последние три года в Москве был литературным редактором в издательстве «Корпус», потом некоторое время сотрудничал с Московским государственным библиотечным центром. Лена работала в службе новостей телеканала «Культура», до этого — на «Радио России». Они рассказывают о своем опыте.

Евгений: Мы решили уехать шесть лет назад. Еще до отъезда придумали, что откроем в Израиле магазин русской книги. Никому об этом не рассказывали, понимая, что люди будут крутить пальцем у виска. На торжественном открытии среди гостей был лингвист Максим Кронгауз. Уже потом он признался, что давал нашему проекту максимум три месяца жизни.

Лена: Вспоминая, как все начиналось, я сама кручу пальцем у виска. У нас не было никаких спонсоров, дополнительных источников дохода, квартир, которые можно было бы сдавать. Никакого запасного парашюта. И никакого опыта ведения бизнеса или специального образования. Мы ничего не знали про маркетинг, про рекламу, не могли написать бизнес-план.

Евгений: Думаю, что если мы были бы настоящими предпринимателями и умели писать бизнес-планы, мы бы никогда все это не затеяли. Мы просто сняли подходящее помещение, заказали книжные полки. Список книг был составлен еще в Москве. Открыли страницу в фейсбуке. 27 декабря 2015 года мы распахнули двери магазина и стали ждать, что к нам хлынут люди. А они не хлынули. Тогда мы посидели, подумали и решили устроить вечеринку в честь открытия нашей лавочки. И пришло какое-то колоссальное количество людей! У нас раскупили примерно треть книг, и мы месяца полтора работали с дырами на полках.

Лена: Про нас написали практически все русскоязычные СМИ Израиля. Мне было даже неловко, что о нас так много говорят. Но это очень помогло, потому что дело было летом, когда в Израиле мертвый сезон, страшная жара, все уезжают.

Евгений: На третий или четвертый месяц мы вышли в ноль. Потом стали зарабатывать. Но вы понимаете, что слово «зарабатывать», оно очень красиво звучит…  Нам хватает на жизнь, мы путешествуем. Мы это все называем интуитивным бизнесом. Политика нашего магазина в том, что мы продаем только то, что нам самим нравится.

Лена: Мы устраиваем лекции, поэтические вечера, встречи с писателями. Первой знаменитостью у нас был Лев Рубинштейн, он познакомил нас с Сергеем Гандлевским, потом были Виктор Шендерович, Анна Герасимова (Умка), Юлий Гуголев, Линор Горалик, Давид Маркиш, Вероника Долина, Александр Городницкий, Виталий Комар — продолжать можно долго. А два года назад в Иерусалиме у нас открылась франшиза! Нам отчисляют проценты с продаж. Нам до сих пор трудно в это поверить.

Евгений: Два года назад мы создали свое издательство. Первую книгу выпустили до пандемии, это был «Город Эн» Леонида Добычина. Тиражи небольшие, по сто экземпляров. Добычин разлетелся сразу, будем его переиздавать. У нас есть две линейки. Одна — это забытая модернистская литература 1920–1930-х годов. Например, первая книга обэриута Дойвбера Левина, друга Хармса. Потом мы издали записанный антропологом Николаем Хандзинским в 1925 году «Покойнишный вой по Ленину», уникальная запись настоящего поминального плача. Мы выпустили его с предисловием филолога Елены Югай и послесловием антрополога Сергея Мохова. Второе направление — современная литература, которую мы сами выбираем, и первым в этой серии был сборник стихов Федора Сваровского «Беспорядок в саванне». Сейчас в работе еще три новые книги.

Лена: У нас был большой круг общения в Москве, но здесь он стал каким-то колоссальным. Благодаря магазину у нас появилось много друзей. Мне кажется, хотя бы ради них стоило репатриироваться. Мы до сих пор не говорим свободно на иврите, хотя мне неловко в этом признаваться. Но при этом у меня нет ощущения жизни в чужом языковом пространстве. Когда мы выезжаем и слышим иврит, я этому радуюсь, словно слышу родную речь, хотя и не понимаю, о чем говорят…

Многие эмигранты, оказавшись в другой стране, сохраняя прежнюю профессию, делают себе вторую карьеру, очень часто — творческую. Врачи по совместительству становятся писателями, программисты — известными блогерами. С произведениями художницы, ювелира и дизайнера Маши Троцки, которые она создает на своем основном рабочем месте, многие из нас уже познакомились, хотели мы этого или нет. По образованию Маша — графический дизайнер, сейчас сотрудничает с Европейским эпидемиологическим агентством (ECDC), то есть со структурой, которая освещает проблемы пандемии. Все эти графики вакцинации, карты с красными и зелеными зонами, инфографика, видео — всем этим занимается как раз она. Одновременно с этим она собирается выпустить коллекцию украшений, посвященных пандемии. По ее мнению, время для этого пока не настало, эпидемия не побеждена и сейчас люди будут побаиваться вешать на себя колье или серьги с изображением вируса и шприцев. Зато где-то через год-два это может «стать бомбой».

— Мы впятером, я, муж и трое детей, уехали в 2014 году, — вспоминает она. — Я коренная москвичка, 38 лет прожила в Москве. В 1990-е эмигрировали почти все люди моего круга. Просто снялись и уехали. Это был страшный удар, связь обрывалась навсегда, потому что интернета не было. Но я сама стала думать об отъезде только в 2011 году, после того как родила третьего ребенка. К этому времени у меня были персональные выставки в Италии, Испании и Германии. Я вошла в какие-то профессиональные круги, познакомилась с европейскими коллегами, стала смотреть на жизнь не глазами туриста и поняла, что в Европе вполне можно жить. К тому же я совсем не хотела, чтобы мои сыновья угодили в армию. Но дело было не только в детях — мне хотелось делать выставки, пожить в одной европейской стране, в другой…  Только через три года мы смогли реализовать наши планы. Мой муж занимается бизнес-консалтингом, он нашел работу в Бельгии и нас с собой увез. Я была уверена, что Бельгия — франкоязычная страна. Но поселились мы во Фландрии, и оказалось, что надо учить фламандский! Я выучила его, сейчас учу шведский, до этого — немецкий, потом итальянский. Плюс у меня свободные французский и английский. Вообще я знаю языков восемь. Мы увозили детей, когда дочке было 14, и, как любой подросток, она очень тяжело перенесла переезд. Со средним ребенком было проще, а младший в Москве даже в садик не ходил, у него социальная жизнь началась уже в Бельгии. Но все мои дети сохранили прекрасный русский язык.

Мы поселились в Левене. Это очень красивый старинный город. Но я не столько россиянка, сколько именно москвичка — я всегда ищу что-то похожее на Москву, мне нужны движуха, культура, театры, метро, ночная жизнь, много людей вокруг. Потом, когда грянул локдаун, мы стали сходить с ума от социальной изоляции, и я еще при закрытых границах улетела в Стокгольм, где не было всех этих запретов. Раньше я очень хотела жить в Лондоне. Это невероятный культурный центр, самый, по-моему, интересный в Европе. Но из-за Брекзита и ковида Лондон стал недоступен…  Поэтому я выбрала Швецию. Стокгольм — отфильтрованная, счастливая версия Москвы моего детства — эдакая Фрунзенская набережная. Архитектура та же, природа, энергетика. Там есть интересные театры, культура, арт-круги, там я сделала одну выставку и в ближайшее время будет вторая. Кроме того, там люди помогают друг другу гораздо больше, чем в Москве или в том же Лондоне. Климат там суровый, и все, кто не помогал друг другу, просто не выживали…  Но нельзя исключить, что я захочу перебраться куда-то еще, например, в тот же Лондон. Идею лечь на печке и где-то образовать нору или свить гнездо я уже давно оставила…

Многие уезжают даже не в конкретную страну, а так — поездить, посмотреть мир. Где ты нашел крышу над головой и открыл свой компьютер — это и есть твой дом и твой офис. Иногда в каком-нибудь европейском городе приходится встречать, например, немолодую даму, которая, закончив выступление на деловом форуме или закрыв свою фотовыставку, смотрит на расписание авиарейсов и прикидывает, куда двигаться дальше. В Москву? Там можно погостить у взрослого ребенка, заодно понянчить внука, но в Москве сейчас слишком холодно и промозгло. В Израиль, где у нее квартира? Там, наоборот, пока еще слишком жарко, к тому же соседи начали ремонт. В Лондон, где учится второй ребенок? Туда могут не пустить из-за ковида. В конце концов дама летит в Лион к старинной приятельнице, которая будет рада приютить ее на две-три недели. И не вполне понятно, что это такое — новая свобода или новая бездомность?

Наконец, есть те, для кого пребывание за границей — интересный, полный новых впечатлений и приключений, но всего лишь этап в жизни, не более того. Им не нужно спрашивать себя с надрывом, примет ли их эта страна, станет ли она второй родиной. На новом месте они работают, зарабатывают на жизнь, растят детей, но площадкой для творческой, социальной реализации остается Россия. Связи с ней они не теряют, часто туда ездят и намерены рано или поздно вернуться.

Среди них известный поэт Дмитрий Веденяпин, который сейчас живет во Франции. Его взгляд на парижскую жизнь — это взгляд человека, который находится в красивом и приятном месте, но даже не пытается рассматривать его как свой дом родной на веки вечные.

— Я живу во Франции уже четвертый год, — говорит Дмитрий. — Честно говоря, я оказался там совершенно случайно — просто потому, что моя жена получила возможность писать в Париже диссертацию. Для нее это было интересно, важно, и мы, конечно, поехали туда вместе с двумя сыновьями-школьниками. Я никогда не жил ни в одной стране так долго, но я не воспринимаю свое пребывание тут как нечто постоянное, как эмиграцию. На самом деле, это важный вопрос. Наша жизнь в Париже — интересный опыт. Но я не считаю, что это опыт эмиграции. Тем более что я, как и в Москве, зарабатываю на жизнь преподаванием английского или же даю литературные уроки, это сейчас можно делать хоть из Полинезии, тут моя жизнь ничуть не изменилась.

До отъезда я мало что знал про повседневную жизнь во Франции. Я не верил, конечно, во все эти рассуждения про французов, что они высокомерные, жадные — ну какой-то бред. Хотя некоторые общие, не очень внятные представления у меня были, но от них от всех не осталось ни следа. Я просто увидел обыкновенных людей, очень разных. Через полгода моей жизни во Франции у меня брали интервью для одного российского издания и спросили про Париж. Меня куда-то понесло, я начал говорить, что он уже не тот, что он перестал быть столицей мира, каким его увидел Карамзин и описал в «Записках русского путешественника», или столицей искусства, как во времена Тулуз-Лотрека. Теперь мне неловко за эти слова. Это город как город, он очень обаятельный. Он живет своей нормальной жизнью. Кто знает, какое у него будущее? Там ужасная бюрократия. Там очень приятная уличная жизнь. Мы поселились на Левом берегу, в 13-м округе, живем на шестом этаже старого дома, вокруг милейшие соседи. Прямо под нами живет пожилая пара — страшно любезные люди, это просто такие старосветские помещики.

В Париже проще заводить знакомства с соседями, чем в Москве. Там какая-то более деревенская атмосфера. Москва в этом смысле более азиатский город, причем одновременно среднеазиатский и дальневосточный. Дальневосточный — потому что это огромный мегаполис, превратившийся уже почти в отдельную страну. Среднеазиатский — потому что жизнь происходит внутри, за стенами. А Париж и Лондон, я уже не говорю об итальянских городках — это такие города-дома. В Париже за столиком уличного кафе можно увидеть человека, который спустился из своей квартиры в пижаме и домашних тапочках и в таком виде пьет утренний кофе. И это, конечно, дико приятно и симпатично, когда свое домашнее пространство ты можешь расширить до размеров города.

У нас в Париже не очень широкий круг знакомых, это разные люди, и французы, и русские. Конечно, я знаю, что кто-то придет на мой поэтический вечер, и я не буду стоять в пустоте. Но это несопоставимо и несравнимо с тем, что есть в России, где люди сейчас пытаются найти в искусстве ответы на многие вопросы, где огромный интерес к кино, особенно документальному, к театру, к стихам. Для меня приезд в Москву, чтение стихов, фестивали — это очень важная часть моей жизни.

Возможно, русские в Париже раньше чувствовали себя иначе. Они вели себя так, словно у них есть некая миссия. «Мы не в изгнании, мы в послании». Их жизнь почти полностью сосредоточивалась внутри русской общины, но зато там общение было дико интенсивное. Может быть, опять я ошибаюсь и чего-то не знаю, но такой русской жизни, какой она была в Париже весь XX век, особенно в его начале, сейчас уже нет.

Да, это еще одно свойство западных экспатов русского происхождения, о котором сами они говорят с некоторым недоумением. Они тяжело сходятся друг с другом и очень редко образуют какие-то сообщества, то, что называется community. Можно списывать это на наследие советского режима. Но вот белорусы, украинцы, латыши, узбеки общаются друг с другом легко и охотно, устраивают мероприятия, приходят друг другу на помощь. А с россиянами все сложно. Для некоторых это сознательный выбор — не замыкаться в «русскоязычном гетто», а быстрее интегрироваться. Другие бы очень хотели создать вокруг себя некую среду, много об этом думают, но не совсем понимают, с чего начать и вокруг чего объединиться. Впрочем, это же относится и к обществу в самой России, атомизированному, со слабыми горизонтальными связями. Если в какой-нибудь далекой стране русские эмигранты поймут, что с этим делать, и изобретут некий рецепт, пусть приедут в Москву и нам расскажут.