По статистике, алкоголизмом в России страдает почти 12% женского населения, 24% принимают алкогольные напитки регулярно, 43% — периодами, 4,9% — время от времени, у 28% запои чередуются с периодами воздержания.

Я была единственным пациентом женского наркологического отделения, который пришел туда своими ногами, да еще и в трезвой памяти. Не уверена, что в твердом уме, потому что я себя алкоголичкой категорически не считала, но мои родные и близкие придерживались именно этого мнения. И я пошла ради них, чтобы меня вылечили, такую негодницу. Проблема моя заключалась в том, что я не могла себя контролировать, когда пила, то есть, если капля в рот попала, пьем, пока не упадем под стол.

— Запои по сколько дней бывают? — поинтересовались в приемном отделении.
— Да я вообще не запойная, я на второй день даже думать о спиртном не могу, и мне плохо очень.
— Понятно, значит, пишем: запои по два дня. Что пьете?
— Да нет же! Я не пью на второй день и вообще не опохмеляюсь никогда…
— А зачем пришли-то?
— Ну мне говорят, что если пьешь три-четыре раза в неделю, ты уже алкаш. А пью водку и виски…
— Сколько выпиваете?
— Бутылку-полторы.
— Угу, — врач записывал мои показания на компьютере. — Сейчас мы вас отправим в пятое отделение, где лежат наркоманы, там у нас как бы фильтр. Когда у вас возьмут анализ на коронавирус и на ВИЧ, на следующий день уже переведут в седьмое. Оно у нас самое лучшее. 

Фильтр

Когда я вошла в фильтр, у меня тут же отобрали паспорт и верхнюю одежду. Заставили все вынуть из карманов. Разрешили оставить только пачку сигарет, расческу, зубную пасту и щетку. А я есть хочу, с собой салат из морковки взяла и сыр.

— В стеклянных банках ничего нельзя. А сыр вы что, будете грызть?
— А нельзя на кухне попросить, чтобы порезали?
— У нас ножей вообще нет. Только ложки. Раздевайтесь!
— Совсем?
— Совсем, трусы можете оставить.
— А лифчик?
— Нет.
— Почему?
— Потому что.
— Есть объяснение?
— Потому что у нас тут наркология, а на лифчике можно повеситься, им можно кого-нибудь задушить.
— А крем?
— Крем можно съесть. Вот наша ночнушка и наш халат. Больше ничего вашего.
— А халатами вашими одна тысяча девятьсот черт знает какого года выпуска с целыми двумя поясочками, один из которых вдевается в дырочку на талии, удушить, конечно, никого нельзя, — я наконец справилась с этим поясочком.

И попадаю в кучу наркоманок и ВИЧ-инфицированных. Напоследок прошу воды у медсестры. А воды нет. Она, сжалившись надо мной, дает початую бутылку: «Не бойтесь, это моя. Не выбрасывайте ее, будете в нее потом кипяченую воду наливать».

Я пошла в палату, одна койка была пустая, на другой мертвым сном спала красивая блондинка с губами. Поговорить не предоставляется возможности, пошла курить в туалет. Мне страшно, их много. И ноги у них страшные — отекшие, словно на костре поджаренные, в язвах, у кого-то в бинтах, обнажающих красную плоть. «Да ничего, ничего, это уже все проходит», — уловив мой взгляд, сказала женщина с распущенными волосами, без передних зубов. «Девки, — закричала Жанка, высокая блондинка, бывшая фотомодель, — а алкоголичка-то какая беленькая вся, ножки прямо чудо!» Они хохмили, ржали о чем-то своем, а потом всю ночь Жанка орала. Пошла в туалет, упала лицом в толчок, ее привязывают к кровати, а она сопротивляется: «Отпустите меня, отвяжите!» Ночь не сплю.

Сигареты кончились, утром курю одну на двоих с ВИЧ-инфицированной. Даже не знаю, как ее зовут, но бесконечно интеллигентное лицо. Она вообще была очень милая и замужем, и приятных, даже красивых лиц там было много. Жанка спрашивает меня, не боюсь ли я заразиться. Не знаю. Они все убеждают меня и объясняют, что ВИЧ передается только половым путем или через иглу. И дети у той же Жанки родились нормальные, хотя она больна с 16 лет, говорят, никак мне это не передастся. Одна, лет восемнадцати, подошла ко мне и говорит: «Ой, я как раз ищу такие тапочки, как у вас. Не поменяетесь с доплатой? Мне завтра блок сигарет подгонят — скажите, сколько хотите?» Схватила мой тапок 36-го размера и давай всовывать в него свой 39-й. Я говорю: «Да они уже не очень новые и вам маловаты». «Нормально, — говорит, — вот, мои померяйте». Я вичные тапки мерять не стала, сказала, что подумаю. Через полчаса она пришла ко мне в палату, заявила, что другие для меня нашла, еще лучше. Тут медсестра как заорет: «Богданова, а ну-ка, быстро в свою палату вернулась! Из надзорной палаты вышла!»

За сутки, которые я провела в этом отделении, у меня спутались в голове все истории, кто во сколько лет колоться начал и почему, кто в тюрьме сидел. При этом меня все время отвлекали, слушать не давали: то капельницы ставили, то уколы, то таблетки, то на прием к врачу. К вечеру перевели в «хорошее» алкоголическое отделение, к своим. 

Лучшее отделение

Там правила оказались еще строже. Две пачки сигарет, которые были в сумке, отобрали и выдавали по две штуки в два часа. По четным часам — в восемь, десять, двенадцать и так далее. Меня положили опять в надзорную палату, где за мной три-пять дней наблюдали — насколько я вменяемая и можно ли меня вообще перевести в нормальную палату. Скажу сразу: некоторых оттуда так и не перевели, например, Киру через семь дней просто выписали. Кира лежала трое суток, не подавая признаков жизни. Оставшиеся дни ходила по коридорам и что-то жевала, заходя по пути во все палаты, хватая со столов что придется — то яблоко, то булочки, то конфеты — и мгновенно все сгрызала. Она с такой жадностью и так быстро все съедала, будто боялась, что у нее это сейчас отберут. «Передозировка прописанных рецептурных лекарств, — объяснила она мне свой диагноз. — Меня из Кащенко привезли». На седьмой день за ней приехали родители и забрали. Поэтому когда меня вызвал мой лечащий врач, оказавшийся по совместительству завотделением, и сказал, что я на сегодняшний день у него в отделении самый тяжелый и сложный пациент, я была просто ошарашена. Чувствовала я себя прекрасно, у меня в жизни никогда ничего не болело, я долгое время вообще думала, что сердце у меня в животе, не где-то слева, про печень вообще ничего не знала.

— Если бы вы не пришли, вы через день-два, максимум через неделю впали бы в печеночную кому, а на моей памяти из нее живым никто не возвращался. У вас зашкаливает билирубин, выше нормы в несколько раз холестерин, анализы очень плохие, можно сказать, что печени у вас уже нет.
— Но она же не болит?!
— А печень никогда не болит. Просто начинаются необратимые процессы — цирроз или кома.

Врач достала с полки книгу Аллена Карра «Легкий способ бросить пить», попросила меня прочитать за выходные и сказала, что в понедельник будем обсуждать.

Я вышла из кабинета врача, не поверив ни одному слову. Как же так? Я просто вечерами выпивала, ну да — концовку не помнила, но утром вставала с больной головой, даже шла на работу, если было нужно, благо сейчас у нас удаленка. К вечеру оживала, на следующий день переделывала кучу дел, выполняла все обязанности жены и матери, следила за детьми и за домом, встречалась с друзьями. У нас часто бывали гости. Я просто жила интересной, насыщенной жизнью, полной радости и приключений, и вдруг выяснилось, что это алкоголизм.

Семь дней подряд мне ставили по две капельницы в день, кололи уколы четыре раза в день, выдавали гору таблеток. Каждый раз следили, чтобы я их выпила. Вообще следили за нами везде и ежеминутно, камеры были установлены в палатах, коридорах, в туалете, в душе. Пока ты в надзорке, душем пользоваться запрещается, телефоном тоже. Когда тебя переводят в обычную палату, телефон выдают всего два раза в неделю на час. И разрешается получить уже не две сигареты в час, а пачку на день. Хватит ее тебе, не хватит — больше не выдадут, пусть родственники тебе хоть блок привезли. Передачи от родных и близких разрешаются только час в день — с 16.00 до 17.00. Едят все только ложками, как порезать огурец и помидор, переданные с воли, для меня осталось загадкой. Но моя соседка Аленка овладела этим искусством в совершенстве.

И вот на пятый день меня перевели в трехместную палату к Аленке, третья койка была пустая. Аленка оказалась не алкоголиком, а наркоманкой, да еще и метадоновой. «Мед», как называют этот наркотик в просторечии, хуже героина, шансов вылечиться у Аленки было в несколько раз меньше, чем у героинщиков. В нашем отделении было всего две наркоманки. И обе меня очень полюбили. Обеим было плохо так, что мы все втайне считали себя счастливыми: «Слава Богу, что мы алкоголички!» Аленка блевала сутками, ей выворачивало ноги и руки, болели кости, она стонала и кричала от боли. Мне было ее очень жалко и хотелось облегчить ее участь, я постоянно бегала к медсестре. А медсестра тоном надзирателя говорила, что так ей и надо, а что она хотела. «Но сделайте ей какой-нибудь обезболивающий укол, — просила я. — Она же так мучается».

Аленка была очень неплохая, имела любящего мужа и 18-летнюю дочь, которые не знали о ее зависимости. Она умудрялась скрывать все это, плела, что колет обезболивающие от несуществующей болезни, была довольно остроумной и очень правильной по жизни, не изменяющей, не тусовочной — такой наркоман-одиночка. Подруг у нее даже не было, домашняя очень: только муж и дочь.

Второй наркоманке, Тане, я читала вслух книжки, чтобы ее как-то отвлечь, ходила с ней по коридору взад-вперед, потому что она вообще не могла сидеть на месте, так у нее все болело. Сами врачи советовали девкам сначала перейти на героин, а потом уже приходить к ним, тогда вылечиться будет гораздо легче. Аленка вытерпела 21 день — больше здесь не держат, а Таня сбежала на четвертый день — не выдержала. Хотя в этой государственной наркологической больнице, где мы все лежали бесплатно, Таня лежала платно, это стоило 29 тыс. рублей за 10 дней. Относились к ней точно так же — надзорка, две сигареты в день, никаких поблажек, и обезболивающие уколы она себе так же ходила слезно выпрашивать. Единственное отличие в том, что на учет ее не поставят. А меня из-за сочувствия к наркоманам медсестра Екатерина Владиславовна заподозрила в причастности и как-то по-дружески спросила: «Ох, признайся, грешна ты, грешна». «В каком смысле? — возмутилась я праведным гневом, — в их области, что ли? Нет, я чистый алкоголик». «Не может этого быть, — сказала Екатерина Владиславовна. — Наркоманки к вам, алкоголичкам, относятся как к людям второго сорта, свысока, презирают вас, а у тебя аж две подружки-наркоманки… »

«Тюремные» будни

Поскольку я чувствовала себя хорошо, меня записали в бригаду. Бригада из пяти человек утром, днем и вечером под руководством медработника ходила получать завтраки, обеды и ужины для всех. Мы сначала долго ждали машину с питанием, наворачивали круги между больничными корпусами, а по ее прибытию таскали на шестой этаж бачки с супом и компотом, подносы с котлетами из непонятной субстанции, гарниры, полдники, состоящие из яблок, йогуртов и печений, в общем, довольно съедобных. Хотя почти у всех от больничной еды были запоры, и в связи с этим очень крупная женщина Мария однажды сломала унитаз, просидев и протужившись на нем полтора часа. Встав с унитаза, Мария не рассчитала силы и рухнула наземь, а подняться сама уже так и не смогла. И мы не могли ее поднять всем отделением. Ну кто-то, прямо скажем, не хотел, кто-то был в десять раз мельче ее, и медсестра вдруг придумала подогнать двухэтажную тележку, на которой мы как раз развозили еду по палатам. Мария заявила, что может идти только босиком, на первый этаж тележки загрузили ее тапки, а на второй легла она сама, вернее, мы ее туда кое-как затащили. Поднимаясь, Мария материлась, проклинала судьбу и своего сына, который все время хотел жрать, и она с больными ногами вынуждена была его кормить и все время стоять у плиты. А именно он и вызвал неотложку и засадил ее в эту тюрягу, как она выразилась. Облокотившись на тележку, женщина вдруг спросила: «А можно я пукну?» Мы снисходительно кивнули, и раздался такой раскат грома, что все непричастные высыпали из своих палат.

Мы засыпали под страшные стоны Тани, под грохот металлической тележки, на которой с помощью сочувствующих передвигалась Мария, просыпались под крики медсестры: «Девочки, на таблетки, на уколы». Ни тебе звуков телевизора, который не работал, ни радио, ни телефонов, совершенно отключенные от жизни.

Наркоманка Таня четыре года отсидела в тюрьме. Я как-то спросила ее: «В тюрьме-то, наверное, хуже?» Она сказала: «Нет, такие же девчонки и, ты знаешь, даже лучше, меньше запретов». Запрещены были и ножницы, и кусачки, и щипчики, и пинцеты. У меня в раздевалке в сумке лежали игральные карты, но взять их мне не разрешили, потому что азартные игры тоже запрещены. Девчонки жаловались на заросший маникюр и педикюр, а некоторые даже и на отросшие бороды и усы, которые нечем выщипать. Но когда у меня порвались тапки, мне выдали нитку с иголкой и разрешили зашить, а когда Светку решил бросить любимый мужчина, который, собственно, ее сюда же и привез, она пришла к медсестре и слезно попросила «таблетку от мужчины». Та дала ей такую таблетку, что Светка моментально успокоилась и заснула глубоким сном. Какое-то сочувствие у медперсонала все же было.

И в общем, и в целом государство своих алкоголиков очень любит. Их лечат бесплатно 21 день, кормят, поят, чистят кровь, лечат все, что у них болит. У Нателлы, которую мать сдала в эту богадельню, очень болела спина — ей была предложена физиотерапия. У кого были не в порядке зубы, всем залечили и поставили пломбы. Я накануне вывихнула большой палец на правой руке — мне сделали десять сеансов ультразвука, и палец перестал болеть.

Любовь

Первый раз я пошла на ультразвук под конвоем, потом меня признали адекватной и разрешили ходить одной. А за занавеской лежал Виталик, повар, у которого от таскания тяжелых котлов болела спина. Он активно поддерживал беседу со мной, волновался за палец, а на следующий день принес бумажку со своим телефоном и предложил создать семью, хотя с прошлой женой, признался честно, еще разведен не был. Я на всякий случай согласилась. Он меня в первый день даже и не видел, так и влюбился через занавеску. На второй день в коридоре меня поймал Максим, представившийся санитаром, то есть конвоиром Виталика, стал убеждать меня, что Виталик неадекватный и лучше семью создать с ним. Я растерялась. А третий молодой человек, которого Максим тоже под конвоем сопровождал на электросон, мне как раз очень понравился. Я, сославшись на бессонницу, тоже стала ходить на электросон, но Виталик и Максим спать мне не давали, без конца заглядывали в кабинет и громко шептали: «Раиса Захаровна, Раиса Захаровна» (вспоминая всеми любимый персонаж из фильма «Любовь и голуби»). В конце концов девушка Геля, которая была хозяйкой кабинета электросна, велела разобраться мне со своими мужчинами и не заводить любовных треугольников там, где люди спят. Я выходила из кабинета, и все трое ждали меня. Максим, Виталик и тот, который мне понравился, ему, кстати, электросон «ни фига не помогал», как он выразился. Потом мы все вместе обходили круг между корпусами, и этот парень признался, что лежит тут уже не первый раз и однажды сделал укол вивитрола — это теперь модно вместо всяких кодировок и торпед. Один укол стоит 20 тыс. рублей и делается шесть раз ежемесячно. Естественно, за счет государства, то есть для нас всех бесплатно. Нам подарили его американцы, якобы потому, что он был создан специально для героинщиков, то есть это блокатор. И если после него героинщики начинали колоться, то они ничего не чувствовали и, соответственно, увеличивали дозу. Америку накрыла смертность героинщиков от передозировки, и американцы «слили» вивитрол нам. А у нас его предлагают алкоголикам, но если алкоголик сорвется при этом уколе, то с ним ничего не случится, он не будет чувствовать опьянения, ему будет казаться, что он пьет просто воду, но похмелье наутро будет страшное. Так предупреждают наши врачи. Этот парень рассказывал: «Я сделал вивитрол и решил проверить. У меня прямо в доме “Красное и белое”, я пошел купил винца и полбутылки водки. Опьянел так хорошо. И ничего со мной не случилось. Так что еще пять раз я его колоть не стал».

Шестидесятилетняя Катя из нашего отделения запила из-за мамы. Она одна за ней ухаживает уже много лет, картина не меняется, ничего в жизни не происходит, каждый день похож на другой — памперсы, кормежка, мамины капризы — и Катя пьет. Она сделала этот укол все шесть раз и продержалась два года. А сейчас опять сорвалась.  Хочет заново вивитрол вколоть. Вид у Кати как у профессора философии и речь такая же, работала всю жизнь в мидовской поликлинике в руководстве. И вот она — счастливая старость.

Страшные истории

Вообще по подавляющему большинству клиентов нашего отделения никогда не скажешь, что они алкоголики. Римма тоже обладательница прекрасной речи, потеряла мужа и сына, сидеть совсем не может, ходит все время по коридору взад-вперед. Начала пить таблетки от тяги к алкоголю, теперь без них не может и непонятно, от какой зависимости ее лечить.

Галине Петровне 70 лет. Когда она попала в надзорку, она сказала, что у нее грязная голова, а в душ-то нельзя. Я ей предложила помыть голову в раковине. Она боялась ужасно, что ругать будут, я взяла у сестры перчатки и помыла ей голову. Набежали три бабушки из 13-й палаты, которые еле ходили и даже в душ идти боялись, чтобы не поскользнуться, я и им всем помыла головы. И было у всех счастье. Но недолгое, одна из бабушек на следующий день пропала. Утром ее повезли на УЗИ сердца и все. Бабушка больше не появилась. Пришел племянник, которому она накануне отписала все: и квартиру, и дачу, и сказал ей, что УЗИ сердца в этой больнице нет, увез ее, видимо, в психушку на основании справки об ее алкоголизме. А она мне рассказывала, пока я ей мыла голову, что у нее в автокатастрофе разбились сын и дочь. Ну как тут не запить?

Большая женщина Ирина, похожая на переделанного мужчину, все выходные пахала на рынке, продавала ягоды, скопила 500 тыс. рублей. А молодой муж украл деньги и сбежал. Ну как тут не запить?

Тридцативосьмилетнюю Аню бросил любимый, она ушла в недельный запой, ее сюда сдал папа, буквально выгнал, без телефона, без зубной щетки, в одном спортивном костюме.

В общем, я хорошо прожила все эти дни: работала в бригаде, лечила палец, ходила на электросон, читала книжки, пыталась помочь, кому могла, а от модного укола отказалась. Не внушил он мне доверия. Но задуматься над печеночной комой, конечно, мне пришлось. Да, и над своей жизнью тоже. А анализы при выписке оказались идеальными, все восстановилось, вот что удивительно. А может быть, я была самым сложным пациентом, потому что я единственная внушала надежду своему лечащему врачу, что я еще не безнадежна? И поэтому она меня так напугала. Потому что ведь большинство моих соседей были здесь уже не первый раз.

Фото: кадр из фильма «Голубой жасмин»