Я родился в Эстонии, в Таллине. До 20 лет жил и учился там. Не знаю, почему и откуда взялось такое желание, но оно во мне закрепилось, и я с самого детства твердо понимал, что хочу стать артистом. Я занимался игрой на фортепиано, несколько лет пел в хоре, а также ходил в театральную студию, что помогло поступить в Школу-студию МХАТ. И мне вдвойне повезло, потому что я поступил к мастеру Дмитрию Владимировичу Брусникину. Но во время учебы я задумался: непонятно вообще, с чего я взял, что я актер, почему мечтал об этом? Ведь по своей природе я много рефлексирую и вообще зажатый, скромный и непубличный человек.

В какой-то момент моих поисков себя Дмитрий Владимирович предложил всем актерам поставить по моноспектаклю. Я, естественно, хотел пойти в клоунаду, но он сказал: «Нет-нет, для тебя уже припасен хороший режиссер — Евгений Ибрагимов». А он является мастодонтом театра кукол. Я не особо-то любил театр кукол, не очень понимал. И когда я проходил мимо театра Образцова, меня пугали его куклы. Ну делать нечего, я доверял своему мастеру, и мы с Евгением Ибрагимовым поставили в Звенигороде в рамках школы театра СТД моноспектакль «Дон Кихот. Послевкусие» — это был такой променад для семи человек в темноте, где я ходил с фонариком и светил на локации, все происходило под музыку без слов. 

Тогда моя жизнь перевернулась и разрушился первый стереотип: я поменял свое отношение к куклам и понял, что театр кукол на самом деле намного глубже, чем выглядит на первый взгляд, это совсем не только развлечение для детей. Внутри меня что-то дзинькнуло. 

И я решил провести для себя исследование в поисках театра, который бы мне по-настоящему понравился, набирал в поисковике «театр кукол» на разных языках: итальянском, испанском, французском, немецком, английском, китайском…  Мне тогда выпало несколько интересных зарубежных театров (театр «Там-там», Аньес Лимбос… ), они для меня послужили неким ориентиром, куда и как мне хочется развиваться. Мне тогда понравилась фраза Эйзенштейна: «Если хочешь чему-то научиться, учи». Я пошел к детям. Так разрушился мой второй стереотип, уже насчет детей.

Я вообще не хотел преподавать, особенно детям, но так вышло, что это теперь моя аудитория; моя страсть, моя профессия — быть педагогом. Я устроился в славяно-англо-американскую школу «Марина». До сих пор у нас работает научный клуб Science Club, в рамках которого мы оживляем науку через предметы, пытаемся сделать ее интереснее. Например, мы взяли какие-то абстрактные понятия, число π, давление, научные явления и пытались их оживить. У нас были Скороцып, Скорорыцари, страна числа π, страна 100, страна давления. 

Через некоторое время я стал для себя развивать такое направление, как театр предмета. Ни я не понимал, что это такое, ни люди, которые ко мне приходили, не понимали, но тем не менее подростков ко мне вели, и я честно на первых встречах всем говорил: я не знаю, что это за направление, но мне интересно его исследовать, поэтому приглашаю присоединиться.

В какой-то момент со мной связались люди из Музея истории ГУЛАГа и предложили поучаствовать в лаборатории, сочинив эскиз с предметами, которые они привезли из экспедиции на Чукотку и в Магадан. Я с реальными предметами сделал сперва эскиз, а потом уже сам спектакль «Наблюдатели», за который получил свою первую номинацию на «Золотую маску». Сейчас он уже не идет, но очень долго мы его показывали.

Вот, например, сценка из «Наблюдателей»: мы видим, как нечто круглое, железное, похожее на часть от плиты, поднимается над нами и крутится, как солнце, под волшебную музыку. Затем выходит чайник, ставится на эту плиту, с другой стороны появляются четыре кружки, и мы уже воображаем чаепитие. Все это происходит под русскую мелодию, чашки передвигаются плавно, как будто бы танцуя. Но они все побитые, покореженные: это все в контексте музея ГУЛАГа. Так что мы уже сопоставляем эти чашки и этот чайник с теми, кто сидел в трудовых лагерях. И вот кружки подходят к чайнику, наливается жидкость, из чайника идет пар — все успокаиваются. А потом с другой стороны появляются рабочие инструменты, и наши кухонные предметы уходят, потому что их время подошло к концу, пора освободить место для рабочих инструментов.

То есть это своего рода номер про перерыв. И в трудовых лагерях, и вообще, вспоминая свою молодость на стройке, где я работал, самым волшебным временем был, конечно же, обед. Утром ты приходишь, трудишься и ждешь, когда наступит обед. А после обеда понимаешь, что осталось совсем чуть-чуть. Обед казался всегда таким вкусным, таким прекрасным, чай, какой бы он ни был, еда, какая бы она ни была, всегда ароматнее и сытнее после тяжелого физического труда.

«Наблюдатели» — это мой режиссерский дебют в театре предмета. Сперва я вообще не понимал, как можно построить такой спектакль без слов. Как рассказать о людях, которых не знаешь? Как передать их историю через предметы? Ответ у нас был такой: рассказывать в целом о лейтмотиве, что происходило в тех или иных лагерях. Потому что истории хоть и индивидуальные, но они так или иначе повторяются: истории допросов, любовные истории, конфликты между заключенными и охранниками. 

Потом я задумался: а как предмет становится вдруг театральным? Что такое театральность? В какой момент случается эта перемена, когда обычный предмет превращается для нас в художественный, начинает воздействовать на эмоции и воображение? Где этот переключатель? И для себя я понял: ага, все дело в контексте. Театр предмета — это когда предмет помещают в другой контекст. Мы вырываем предмет из жизни, он перестает быть частью повседневности и на сцене со световыми и музыкальными эффектами уже смотрится по-другому, начинает для нас играть разными красками, иные смыслы проявляются, предмет становится символом, метафорой или персонажем.

То есть это работа и со своим воображением, и с предполагаемым зрительским воображением. При этом сложно не то что угадать, а взглянуть чужими глазами: а как бы зритель посмотрел на этот предмет, а что у него отзывается? Приходится постоянно развивать в себе эту насмотренность. Есть такое упражнение: нужно нарисовать солнышко, в середине написать «я», а вокруг расположить те предметы, которые могут тебя охарактеризовать. Интересно наблюдать, что каждый раз предметы повторяются, но смысл всегда разный. 

Сложно, конечно же, используя визуальное повествование, быть понятным для всех на 100%. Нужно учиться, с одной стороны, сочинять историю путем каких-то шаблонов, привычных для всех моделей поведения персонажа, но в то же время удержаться, не скатиться в чистую стереотипность и давать пространство для личного домысла. Предмету к лицу таинственность. 

Ведь предмет сам по себе бесполезен, он пустой. Мы в театре предмета изучаем прежде всего человека, биографию того, чью историю мы хотим рассказать. Предметы — это призма, которая позволяет по-другому взглянуть на личности и события. Потому что каждая царапина что-то значит, каждое прикосновение человека зафиксировано предметом, предмет является свидетелем происшествий. Одно дело думать о прошлом, а другое дело прикоснуться к нему и через мышечную память шагнуть в его глубину.

Мне интересно искать театр предмета в повседневной жизни. Когда вдруг для нас обыденный предмет становится чем большим, чем он есть на самом деле? Вот в детстве предметы являются практически инструментом познания жизни! Мы бросаем их, грызем, пробуя на вкус, даем какие-то роли. Мой сын сейчас играет, и для него ложка может быть и крокодильчиком, и зайчиком, и морковкой. А мы, например, когда смотрим на предмет, начинаем воображать: а кто придумал и сделал ложку именно такой? Или мы видим картинку: сломанный раскрытый зонтик лежит на сыром асфальте, капает дождь. И хочешь не хочешь, но почему-то возникает жалость к этому зонтику, эмпатия. Мы сочиняем: а что тут произошло, а чей это зонтик? Наше воображение включается, наш внутренний детский голос вдруг начинает звучать отчетливее. 

Из последних открытий, связанных с предметами, выделю три основных. Во-первых, если раньше предметы были нужными, важными для быта, универсальными, то сейчас они усложняются, производятся для каждого действия, расщепляются, если можно так сказать. Происходит переизбыток. Ну, например, хозяйственное мыло было для всего, а теперь отдельно для лица, для рук, для ног, мыло твердое, мыло жидкое, шампуни, гели…  

Во-вторых, предмет теряет свою индивидуальность. Когда я гулял по Архангельску, мне хотелось найти сугубо местные предметы. Это было не так просто: за счет глобализации все стало однотипным — сложно увидеть индивидуальность города через предметы: везде одни и те же сетевые магазины, кофейни с одинаковыми стаканчиками.

И, в-третьих, предметы стало проще заменить: раз у нас что-то сломалось или порвалось, мы не ремонтируем, не улучшаем, мы выбрасываем и покупаем новое. Театр предмета в том числе дает вещам вторую жизнь и другой взгляд на них.

Сейчас мы с театром предмета стали резидентами библиотеки Некрасова, проводим там показы спектакля, лаборатории, мастер-классы. Огромное спасибо библиотеке за то, что она нас поддерживает, благодаря этому появилась возможность напрямую рассказывать людям об этом направлении, у нас открываются новые творческие перспективы, мы пополняем свои знания о театре предмета и, надеюсь, перерастем во что-то серьезное. Пока я немного больше ушел в режиссуру рекламы и режиссуру монтажа, мне это тоже помогает с другой стороны подойти к театру предмета — с точки зрения кинематографа, визуального повествования. Посмотрим, что из этого выйдет.

Фото: Даниил Овчинников

Стать героем рубрики «Почему вы должны меня знать» можно, отправив письмо со своей историей на info@moskvichmag.ru