Мне кажется, никто сознательно не решает стать ученым. Разве что в некоторых семьях дети воспитываются в парадигме продолжения профессии родителей.

Мои родители были энергетиками. Меня бы, наверное, тоже занесло в эту сферу, если бы не мои школьные увлечения и интересы. Даже не столько в биологии в целом, как понимают ее большинство людей — что-то связанное с бабочками, птичками, лепестками, тычинками и пестиками. Меня все время интересовала медицина, и до поступления в университет я думал, что хочу стать врачом. В медицинский я не поступил, а поступил на биологический факультет МГУ. Как позже я понял, судьба распорядилась правильно.

Сейчас я много контактирую с врачами и вижу, что точно не хотел бы им быть. Это противопоставленная моей специальность. Врач, как оказалось, в большинстве случаев тот человек, который все время делает примерно одно и то же. Это крайне высококвалифицированный ремесленник. Как горшечник умеет хорошо делать горшки, так и врач умеет хорошо делать что-то одно. Причем в основном по протоколу. Отхождение от заранее установленного протокола во врачебном деле недопустимо. Это жизнь, полная ограничений и самопожертвований.

А ученый — что-то более созидательное и творческое. Чего практически все врачи не могут себе позволить. Сейчас фокус моей деятельности — регенеративная медицина, использование инструментов редактирования генома для создания терапий.

Распределение по кафедрам было уже на втором курсе. Моя кафедра — вирусологии — на тот момент была одной из самых успешных. Она представляла собой симбиоз молекулярной биологии, вирусологии, иммунологии и онкологии. И сосредоточивала лучших преподавателей по вышеперечисленным направлениям, которые на тот момент были не только в Москве, но и в России.

После окончания университета я поступил в аспирантуру и тогда стало очевидно — в России заниматься наукой крайне неэффективно: отсутствуют финансирование, специализированные фасилити, мало реагентов. Современная биомедицинская наука фактически очень сложная. Вы должны сотрудничать с другими лабораториями. Использовать навыки больших фасилити, которые сделают за вас часть работы. Невозможно научиться всему и делать все самостоятельно. Хорошая работа уровня журналов Nature или Science — большой коллаборативный труд. Если ты хотел развиваться как ученый, у тебя на тот момент и не оставалось выбора. Я вынужден был уехать.

На втором или третьем курсе аспирантуры меня взяли на позицию в Университет Чикаго. Студентов из России весьма охотно берут в американские университеты, как ни странно, образование у нас хорошее. Но образование — это процесс производства кадров, чтобы сделать какой-то продукт на выходе. И вот чем ближе к финальной стадии, к продукту, тем в России хуже.

Существует красивый слоган — «утечка мозгов». Каждый политик на чем-то делает карьеру. У каждого есть топик, который он эксплуатирует, за счет которого продвигается. Так и с утечкой мозгов. Она, безусловно, есть. Но есть реальная проблема, а есть пиар-пузырь. Они живут в разных измерениях. Те люди, которые эксплуатируют слоган в своих целях, продолжают его эксплуатировать, вбрасывать информацию, пытаются инициировать или не инициировать государственные программы. Все долго и безнадежно мусолится. При том, что обычно у каждой проблемы есть простое с точки зрения понимания, но при этом сложно осуществимое решение. В силу того, что решение обычно непопулярное, оно не принимается. Когда ты делаешь лучший продукт, то ты начинаешь конкурировать на международном научном рынке. Как сделать так, чтобы твои мозги не покупали? Сделайте их хуже. Либо вы вынуждены покупать их самостоятельно, но по рыночной цене. Ответ тривиальный. Мы не можем покупать по рыночной цене собственные мозги.

Чем лучше студенты, тем больше они стремятся переехать за границу. Потому что для каждого из них создана иллюзия о лучшей жизни. Они никогда не поверят на слово, пока сами не увидят. Поэтому когда политики предлагают, что надо закрыть все программы и никого не выпускать — надо выпускать. Чем раньше, тем лучше. Устраивать стажировки, чтобы люди ездили и смотрели. На первый взгляд годовая зарплата в 40–50 тысяч долларов выглядит фантастически большой. Но когда ты приезжаешь в Нью-Йорк и пытаешься прожить там на эту сумму, по итогам путешествия ты понимаешь — это фантастически маленькие деньги. Ты еле сводишь концы с концами.

Американцы создали профицит высококвалифицированной рабочей силы со всего мира. Они ее высосали. Они могут платить постдокам столько, сколько считают нужным. Если к ним перестанут приезжать — они чуть-чуть повысят зарплату. Это рыночные реалии.

Мы сейчас играем ровно в ту же самую игру. Пытаемся осознать, можем ли мы содержать весь объем науки, который был в СССР. С теми же направлениями, что были 30 лет назад, а многие из них уже неактуальны. Пересмотр направлений крайне целесообразен. Наука — быстро меняющаяся реальность. Невозможно быть в топе в течение полувека. Необходимо сфокусироваться на приоритетных направлениях и хорошо их финансировать.

Чтобы что-то открывать, надо научиться что-то закрывать. В России плохо умеют закрывать. Наши институты и академический организации — бессмертные. Многие из них жутко неэффективны, но мы их все равно тащим на себе. И вот финансирование науки, которое очень маленькое, и в абсолютных, и в относительных значениях, размазывается по этим структурам. Если попробовать прекратить финансирование, сразу пойдет волна возмущений: «Вы убиваете науку!» Такое уже неоднократно происходило.

Видимо, надо дождаться, когда естественным образом все, что не может существовать, умрет. Все, что выжило — останется. Все решения одновременно простые и болезненные. Но все время между решением в пользу функциональности мы принимаем обратное решение в пользу гуманности.

Первые впечатления об Америке похожи на анекдот. Как только я приземлился в США, я поймал машину, чтобы доехать до кампуса. Во время поездки таксист посмотрел на часы, свернул с хайвея и сказал: «Извините, но мне нужно остановиться по религиозным причинам». Ну или что-то такое, мой английский был весьма плох, я его не очень хорошо понял. Затем он достал коврик, расстелил его рядом с машиной и начал молиться. Минут пять я его ждал. За следующие десять лет в Америке со мной такого не происходило ни разу.

В Чикаго я провел почти пять лет. Мне очень повезло с руководителем, Александром Червонским — он один из лучших иммунологов. С одной стороны, он представитель старой советской школы, потому что был учеником Гарри Израйлевича Абелева, видного иммунолога. С другой стороны, когда Александр уезжал, он уехал к корифею иммунологии, который и начертал основные положения — Чарльзу Джейнуэйю.

О плюсах и минусах американского образования можно говорить бесконечно долго. Главное отличие — там вы платите за свое образование. Даже за государственное образование, которое считается относительно дешевым. Я старательно ухожу от позитивной и негативной окраски. Оно просто другое. Когда вы как студент вынуждены платить за свое образование, вы к нему совершенно иначе относитесь. Вы думаете, как можете вернуть эти деньги. Каким образом, получив диплом и знания, сможете конвертировать их в успешную работу, которая позволит оплатить кредит. Именно поэтому Америка в таких больших количествах берет ученых со всего мира, постдоков — это высококвалифицированные, относительно дешевые гастарбайтеры. Американцы не хотят становиться постдоками — это не отобьет деньги, которые они потратили на образование. Они быстрее уходят в прибыльные профессии: юристы, врачи, фармацевты.

Или вы можете сказать: «Окей, я не буду себя образовывать, не буду тратить деньги. Пойду строить дома». Люди часто так делают. Это вполне экономически обоснованный вариант.

После Университета Чикаго я около пяти лет провел в Гарвардском университете. Это два абсолютно не похожих друг на друга университета. Университет Чикаго — для ботаников, в Америке их называют nerds, это типичный Средний Запад с размеренной, спокойной жизнью. Мне очень нравится кампус Чикаго. И люди, которые там собрались, приятные ученые, ботаники в лучшем смысле этого слова.

А Гарвард — это место, где собираются амбициозные люди, которые делают карьеру. Они готовы к самой жесткой конкуренции, которая только есть. На этом и построен отбор. Это люди, которые пробьют все на своем пути, но дойдут до цели. Там сделан акцент не на том, чтобы получить новые знания, а чтобы быстро и с минимальными затратами прийти из точки А в точку В.

Работу в Гарварде можно искать по объявлениям. А можно по статьям и тематикам — это наиболее правильный способ. Вам нравится статья, вы понимаете, чем люди занимаются, и пишете руководителю. Общение начинается на профессиональном языке, вы без труда, в нескольких строчках, можете объяснить, что понимаете, о чем говорите, и заинтересовать человека.

Я посмотрел, чем я хочу заниматься, нашел профессора, его зовут Клаус Раевский. Он большой человек в иммунологии, гуру в В-клетках, которые секретируют антитела. На тот момент он уже пять лет работал в Гарварде. В Германии, откуда Клаус родом, есть история, что после, кажется, 65 лет все профессора уходят на пенсию. Клаус чувствовал себя не у дел, и Гарвард быстро взял его на позицию. Но потом, в его конкретном случае, правительство Германии передумало и вернуло Клауса в Берлин.

Вопрос «Почему вы вернулись в Россию?» самый неоригинальный. Мне задавали его не меньше 200 раз. Правда многослойна.

Первый слой — колоссальная конкуренция на профессорские позиции в Америке на тот момент. Сейчас она еще выше. Очень сложно получить позицию в том же Гарварде, или Стэнфорде, или Беркли, или Йеле. Можно, конечно, но все-таки для этого ты должен, как минимум, пройти через аспирантуру в США, потому что там важна преемственность. Я объективно посмотрел на свои шансы. Для меня была вероятна позиция где-то в университете Среднего Запада. Сейчас мои родители живут в Орле. Основное хобби у отца — рыбалка. И хорошо, что она у него есть, потому что в Орле больше особо и нечем заняться. Говоря о городках на Среднем Западе — то же самое. Там нет культурной жизни. Мне ее не хватало даже в Чикаго и в Бостоне. И это уж точно не Москва. Москва — классный город. Здесь есть практически все.

Второй слой — я все-таки жил и родился в России. Я заточен под Россию. Я хорошо понимаю людей, мне они знакомы, близки. Американцы для меня тоже стали близкими, и сейчас опыт бизнес-переговоров показывает, что американцев я понимаю лучше, чем кого бы то ни было. Когда я уезжал в Штаты, я никогда не собирался там жить. Никогда не было ощущения, что мне надо остаться там. Я фокусировался на науке, на своих работах, а все остальное — временное: квартира, мебель, машина. Ближе к десятому году в Америке я осознал — я здесь уже десять лет. Сколько еще это временное состояние будет продолжаться? Выходит, у меня какая-то временная жизнь. Я подумал, хорошо бы приобрести что-то более постоянное.

Если говорить про патриотизм. Хотел бы я вернуться в Россию, чтобы поднимать российскую науку? Нет, таких амбициозных целей я не ставил. Ставил локальные цели. У меня были идеи по созданию собственной компании, по созданию собственных биомедицинских продуктов. Я понимал, что могу совместить переезд обратно со своими задачами и одновременно использовать ресурсы МФТИ, где я работаю. Физтех достаточно уникальное место. Аналог Гарвардского университета, со студентами, которые прогрызают гранит в направлении точки В.

В Америке всегда есть кто-то, кто найдет лучшее финансирование, чем ты. Всегда есть кто-то лучше тебя. А Россия только в стадии появления чего-то более или менее состоятельного и конструктивного, нежели использование и торговля ресурсами. Даже до дворника уже дошло, а не только до экономистов в правительстве, что пора создавать высокотехнологичные компании, которые могли бы делать продукт, не связанный с природными ресурсами. В том числе и это было одним из драйверов моего переезда. Я видел, что ситуация с наукой чуть-чуть улучшилась. Конечно, когда я вернулся в Россию, все оказалось по-другому. Но десять лет в Америке закаляют. Это сложные годы. Вы ломаете себя, перестраиваете, становитесь гибким, целеустремленным. Если вы этого не делаете, вы пропадаете. Если бы я не съездил туда, я бы не стал тем, кем стал сейчас.

Еще одним побудительным мотивом к переезду стало внедрение технологии CRISPR/Cas — это молекулярный инструмент, который позволяет редактировать геном.

В любой технологической сущности есть что-то, что дает потом возможность развиваться во всех направлениях. Можно привести в пример колесо и чуть позже другие важные открытия, которые послужили развитию технологий. Система CRISPR/Cas стала революционной. Для всех, кто был в теме, стало ясно — надо заниматься либо этим, либо смежным направлением. У меня не было желания тратить время на поиски лаборатории где-то на Среднем Западе — процесс мог растянуться на годы. Надо было начинать здесь и сейчас. Я подумал, что если мне дадут лабораторию в России — это будет правильно. Надо переезжать и начинать работать. В России тоже все оказалось не так тривиально, пришлось многое делать своими руками, начинать с нуля. Большие программы господдержки геномных технологий решили инициировать только сейчас, с сильным запозданием. Отчасти потому, что хайп среди ученых был пять лет назад. Хайп среди непричастных к науке людей только сейчас.

Мы занимаемся несколькими вещами: созданием инструментов редактирования генома, созданием терапий на основе редактирования генома и развитием собственного биоинформатического приложения. Анализ больших данных — другая составляющая биоинформатики. Фьюжн компьютерных и генетических данных.

В маркетинге большие компании смотрят на ваши запросы в браузере, затем анализируют, что вам необходимо или что бы вы хотели — так получается таргетированная, направленная реклама. Реклама в вашем телефоне будет сильно отличаться от рекламы другого человека, потому что вы отличаетесь по полу, по возрасту и так далее. Идет персонификация. В медицине сейчас ровно тот же самый тренд.

У любого препарата есть норма. Норма — это группа людей, на которую препарат подействует с ожидаемым эффектом. Всегда будут люди, выпадающие из нормы, и внутри нормы реакция тоже распределится по-разному. В значительной части это от того, что мы все генетически разные. Легко заметить, что все люди серьезно отличаются друг от друга — препараты не обязаны одинаково на нас влиять. Но когда мы принимаем лекарства, мы все принимаем одну и ту же таблетку. Иногда дозировка рассчитана на вес, редко принимается во внимание другая разница. Или же на упаковке пишут «При побочных эффектах обратитесь к врачу». Значит, таблетка вам не очень подходит, либо ее дозировка, либо сочетание с другими препаратами, которые вы пьете.

Медицина сейчас унифицирована. Существуют универсальные способы лечения для всех заболеваний, даже, например, от рака. Мы всех лечим одинаково, одинаковым набором инструментов, что жутко неправильно. Пора медицине распознать, что мы все разные, и лечить необходимо каждого в отдельности, а не по лекалам. Люди умирают от заболеваний, потому что мы пока не имеем диагностического и аналитического инструментария. Мы не можем на основании анализа данных о вас дать вам ваше персонифицированное лечение. Этого просто нет. Сейчас мы в точке старта.

Мы можем собирать медицинскую историю людей, пришивать туда информацию о геноме и объединять их. Анализ и работа с большими выборками позволят выявить, какой участок генома за что отвечает и почему вам подходит именно этот препарат, а не другой. Эти данные тоже будут накапливаться. И когда у нас будут тысячи таких кейсов, мы сможем понимать, что человеку с таким-то геномом, оказывается, конкретно этот препарат противопоказан. Мы сделаем этот вывод просто на основе ваших генетических данных. Это направление, в успешности которого я уверен. За ним будущее. По большому счету это то, что позволит декодировать геном человека. У всех геном разный, и за счет этих минимальных разниц мы сможем понимать, как он функционирует. И другая часть — редактирование генома — должна отвечать за то, как геном починить.

Пока что все находится в стадии накопления базы данных. В отличие от истории запросов в браузере эта часть очень трудоемкая. Какое-то количество данных, где есть генетическая информация и привязанная к ним медицинская информация, уже существует. Пока что очень маленькие выборки, порядка сотни тысяч. Это уже что-то, что дает более или менее верные статистические предсказания, но этого все-таки еще недостаточно.

Фото: София Панкевич

Стать героем рубрики «Почему вы должны меня знать» можно, отправив письмо со своей историей на ab@moskvichmag.ru.