В России рождается новая профессия — доулы смерти. Сегодня это всего несколько десятков людей, преимущественно женщин. Но сама эпоха делает смерть и горе центральными фигурами в культуре и обществе, а значит, интерес к ним неизбежно растет. Вместе с ним растет и спрос на помощь доул смерти и на знания, умения и навыки, позволяющие выполнять эту работу.

— Однажды, когда я работала врачом, ко мне пришел пациент, которому сказали, что ему осталось жить четыре месяца, — рассказывает врач, психолог и писательница Анастасия Левикова. — Мы проговорили полночи — это было во время моего дежурства. Он задавал вопросы о том, как жить, когда тебе подписали приговор. Я тогда была врачом, я не была доулой смерти. Если бы я была доулой, я бы его спросила, что он сам сейчас чувствует. Я думаю, что он ответил бы, что ему очень страшно. Я бы ответила, что мне тоже. Я бы спросила, чего он сам хочет. Он ответил бы, что хочет съездить на родину. Я бы объяснила, что с медицинской точки зрения противопоказаний нет, что это очень классно. Еще бы сказала, что важно поговорить с близкими. Провести время с сыновьями. Обнять пожилую мать. Посоветовала бы подумать, что он хотел бы оставить после себя детям. Я бы сказала, что нужно продумать разговор с сыновьями. Чтобы не запутаться, когда до него дойдет. Я бы помогла ему расставить приоритеты, составить план жизни на то время, которое ему осталось. А это дало бы ему возможность вернуть контроль над ней. Но я не была доулой».

С греческого слово «доула» переводится как «рабыня» или «слуга». В современном контексте доулами чаще всего называют ассистенток при беременности и родах. Доула не акушерка, но она сопровождает роженицу, дает ей советы, рассказывает про опыт других. Такая услуга и связанная с ней профессия появились на Западе на рубеже 1960–1970-х вместе с ростом популярности естественных родов. Доулы помогали роженицам преодолевать сопротивление консервативной медицинской системы, поддерживали их эмоционально, делали массаж, в общем, делили все тяготы подготовки к материнству. Прошли десятилетия, поколение беби-бумеров успело возмужать и состариться, и уже в XXI веке появился новый вид доул — доулы смерти. Их миссия тоже в сопровождении человека, только в последние дни его жизни. А также в том, чтобы разделить горе близких, вместе с ними научиться жить с утратой так, чтобы она не разрушала.

Несмотря на отдающее мистикой название, профессия доулы смерти не имеет ничего общего с магическими ритуалами, потусторонними силами и вообще с «жизнью после смерти». «Мы не фанаты смерти. Мы не тусим на кладбище. Не практикуем ничего эзотерического. Мы работаем с жизнью, а не со смертью», — говорит Левикова, которая стала одной из первых русскоязычных доул смерти и теперь учит этому ремеслу других.

— Эта работа похожа на сессию с психологом. Разница заключается в том, что я не стремлюсь никого вылечить, исправить или улучшить, — рассказывает доула смерти Настя Медведева. — От психолога люди хотят помощи в том, чтобы что-то изменить. А доула никуда человека не ведет, а просто находится рядом. У людей уже есть ответы на все свои вопросы. И все они по-своему верные. Моя задача — просто помочь человеку эти ответы найти. Задача психолога — помочь избавиться от тяжелых чувств. Как доула я не считаю, что эти чувства неверные. Я работаю над тем, как помочь человеку с ними жить.

Это в равной степени верно как для умирающего, так и для близких, переживших утрату. Принцип работы доулы можно сформулировать так: «Если человека нельзя вылечить, это не значит, что ему нельзя помочь».

Как выглядит рабыня смерти

Во все времена люди, чья работа была связана со смертью, отличались от остальных даже своим внешним видом. Одежда священника или похоронного агента сама по себе служит сообщением: речь идет о чем-то мистическом и таинственном, о чем-то, что заставляет испытывать священный трепет перед потусторонним.

— Я сейчас в модных штанах бежевого цвета и голубой футболке с вами разговариваю, — смеется Анастасия Левикова. — Я не люблю черное. То, что вы говорите — стереотип, прочно связанный со всей смертной индустрией. Наше общество консервативно. Оно любит учить «как надо». Оно говорит: «Носи черное». Если кто-то умер — «Не смей радоваться». Но на самом деле все эти правила «как надо» часто совсем не соответствуют тому, что действительно нужно человеку. Большинство моих коллег — современные молодые женщины, которых интересует такая важная часть нашей жизни, как ее конец.

Другая доула, Настя Медведева, подтверждает нефункциональность стереотипа: «Я активный человек: играю в футбол, много путешествую, люблю гулять, ездить на велике, водить машину. И моя работа позволяет мне чувствовать радость жизни, потому что она учит — это не навсегда. Надо наслаждаться жизнью сейчас».

Настя задумалась о работе со смертью в 19 лет, когда погиб ее ровесник и друг. Семья организовала традиционные пышные похороны. И они произвели на девушку тягостное впечатление. «Человек был совсем другим: режиссер, футболист, диджей». А потом друзья погибшего собрались на другие поминки. «И получилась вечеринка. Это и сейчас в России не очень принято, а тогда было совсем в диковинку. Но мне этот способ прощания очень помог, потому что это было про него. Мы ставили песни, которые он любил. Вспоминали моменты, с которыми они были связаны. И в целом это было не столько про смерть, сколько про его жизнь». Настя поняла, что прощание можно сделать таким, чтобы оно помогало оставшимся жить, а не убивало бы их. «Когда я позже видела другие традиционные похороны, я стала думать, что хочу заниматься церемониями прощания. Мне было меньше лет, и я думала про что-то совсем дикое и нестандартное типа тех же вечеринок. А потом повзрослела и поняла, что нужно делать не так, как “надо”, а про человека — что-то индивидуализированное».

В новую профессию приходят преимущественно женщины. Анастасия Левикова только что завершила первый в России обучающий курс для доул смерти. Его окончили 90 человек, из которых только двое мужчин. Она рассказывает:

— Могу дать вам социологический срез нашего курса — это женщины в среднем 35+. Очень многие из них сами столкнулись с потерей. Большая часть уже была в помогающей профессии — психологи, практики осознанности, коучи, врачи. У многих сильно выраженное призвание, желание работать с такой сложной темой, помогать тем, кто оказался в самом тяжелом положении, кто оказался лицом к лицу со смертью.

Настя Медведева училась в американской International End of Life Doula Association (INELDA), но под нарисованный Левиковой коллективный портрет вполне подходит (разве что моложе среднего). Она работала помогающим специалистом в НКО, потом была волонтером сначала в ковидном госпитале, потом в хосписе. «Я чувствую себя счастливой, когда мне удается помогать людям», — говорит она.

Социология смерти

Появление новой профессии в России хронологически совпало с глубокими общественными переменами — пандемией ковида и СВО. Но искушение увидеть причину в них — ошибка. Перемены в отношении общества к смерти зрели давно. Тем более что рождающийся институт доул смерти в нашей стране стал культурным импортом. На Западе он появился на несколько лет раньше, до начала пандемии.

Корни этих перемен связаны с несколькими глубинными процессами. Общество неуклонно стареет. Фокус внимания все больше смещается к людям преклонного возраста. «Дожитие», как этот период именуется в официальной российской документации, становится пространством рыночных услуг, цель которых повысить индивидуальный комфорт вплоть до последних минут. Наконец, ключевой предпосылкой становления новой профессии стала секуляризация общества, падение авторитета церкви и популярности религиозных представлений вообще.

— Общий социально-культурный контекст — это теряющаяся монополия на разговор о смерти, — рассказывает социолог и научный сотрудник Ливерпульского университета Джона Мурса Сергей Мохов. — Раньше этот разговор был строго централизован вокруг церкви. Потом главная роль перешла к институциональной медицине. Сейчас происходит децентрализация, развиваются горизонтальные смыслы вокруг смерти и умирания. Все больше людей и групп претендуют на то, чтобы самим формировать и распространять знания о том, что такое смерть, и о том, как правильно умирать, горевать и прощаться. Доульство — одна из практик DIY-похорон, большего включения людей в организацию похорон.

Меняется само представление общества о смерти. В прежние времена оно было связано с представлением о «жизни после смерти». Священник, исповедуя умирающего или отпевая покойника, ориентирован на разговор о бессмертии. О том, что ждет человека «после» жизни. Доулы не интересуются концепциями бессмертия или перерождения. Они занимаются психологическими и телесно ориентированными практиками помощи. Это возвращение темы смерти в привычный «житейский» контекст менеджерских, консалтинговых и психологических услуг «здесь и сейчас». Представления о смерти больше не являются унифицированными и допускают разное толкование того, что действительно важно для умирающего и его близких.

— Распространяется нью-эйдж, другие квазирелигиозные течения и представления, которые привносят новые смыслы в разговоры о бессмертии, — говорит Мохов. — Появляются биохакинг, иммортализм, представители которых говорят о смерти на своем, вновь изобретенном языке. Мы живем в замечательное время: выбирай все, что тебе удобно, выстраивай собственные смыслы, менеджери как хочешь.

Для такой табуированной и чувствительной сферы, как смерть, этот поворот выглядит революционным. Но в действительности он плавно вытекает из культурной эволюции западных обществ и является частью более широких культурных перемен.

— Это часть левого или леволиберального тренда в современной политике и культуре, — делает вывод Мохов. — Мы видим DIY («сделай сам») во всем. Везде видим критику капитализма, монополии, разговоры про власть знания, которые восходят к философу Мишелю Фуко. Это большой критический дискурс, оспаривающий монополию производить знания и практики. Просто он добрался до смерти. Структурно он мало отличается от разговоров про экологию, неравенство, гендер и т. д. То же самое: корпорации захватили разговор о смерти, медики захватили процесс умирания, верните смерть человеку. Это люди с теми же ценностями и мировоззрением, как и феминистки, сторонники «прогрессивных ценностей», только увлеченные смертью, а не меньшинствами и гендером. «Make the death great again», только с левым толкованием.

Действительно, движение доул родилось в США в среде «прогрессивных» активистов, вовлеченных в помогающие профессии. Одной из первых доульство стала популяризовать медсестра и акушерка Мэрилин Раш, создавшая компанию Lifespan Doulas, которая занялась образованием и сертификацией доул. Сейчас крупнейшим просветительским и образовательным проектом в этой сфере является INELDA, в которой обучалась и Настя Медведева, и Анастасия Левикова. Образование стоит недешево — от 650 долларов за краткий курс или 30–60 долларов в час. Это ставит перед проблемой: гуманистический пафос профессии упирается в то, что она доступна лишь платежеспособным клиентам.

— Это всегда вопрос про этику, дискурс и общие идеи, — пожимает плечами Мохов. — Есть идея про вторичное использование одежды, но секонд-хенд в Европе может быть дороже массмаркета. В Германии отказываются от атомной энергетики под давлением экологов, но это ведет к сжиганию мазута и угля. Здесь то же самое: есть дискурс и его пафос — партисипаторность, включение, индивидуализация смерти. Паллиативная помощь вся из себя гуманистическая, но по факту ею пользуется upper middle class и те, кто выше. Никакой хосписной помощи для всех нуждающихся быть не может. Капитализм оказывается хитрее и умнее своих противников, он легко интегрирует их усилия, превращая все в товар.

Учиться горевать

Русские доулы вполне ясно осознают противоречивость своего положения. «Ко мне на консультацию приходят клиенты, которые могут ее оплатить — городской средний класс, — вздыхает Анастасия Левикова. — К сожалению, у нас не очень социальное государство. Хорошие услуги доступны только людям с деньгами». Ее часовая консультация стоит 4500 рублей.

Но в стране бурно развивается волонтерство, напоминает Левикова. Волонтерский опыт есть у многих доул, например у Насти Медведевой. Она много раздумывала о неравенстве, которое сохраняется даже перед лицом смерти. И считает, что его можно преодолеть на практике.

— Важно включить доул в хосписную систему, это позволит выйти из ситуации, когда такая помощь доступна только среднему классу. В США есть похоронное НКО, которое помогает людям без денег организовать прощание так, как им бы хотелось. Это хороший путь: есть люди, которые могут заплатить, а есть те, за которых могут заплатить другие люди с помощью краудфандинга, например. До этого в России, к сожалению, еще очень далеко.

Впрочем, может быть, не так далеко, как кажется. Анастасия Левикова в начале мая была в хосписном отделении Боткинской больницы, где общалась с администрацией о том, как доулы могли бы быть интегрированы в систему официального здравоохранения: «Многие директора хосписов знают об этой профессии и очень хотели бы найти таких специалистов. Непонятно только, кто это будет оплачивать. В России пока официально нет такой специальности, внести ее в штатное расписание невозможно. Но мы будем налаживать работу с хосписами и искать выход».

Другая проблема в том, что российское общество довольно консервативно и культурные барьеры мешают людям обратиться к помощи доул смерти, то есть впустить чужого человека в самую интимную сферу семейной жизни — к умиранию. У российских доул практически нет опыта сопровождения самой смерти. Большинство из них пока работает лишь с близкими, понесшими утрату, помогая им горевать. Но это может оказаться очень важным опытом для всего общества.

— Мы все в жизни сталкиваемся с гореванием, — говорит Левикова. — Не только когда теряем близких. Гораздо чаще мы горюем при расставании, при потере работы. Прямо сейчас многие теряют близких в СВО. И родственников бросает то в жар, то в холод. У них пропадает аппетит. Это нормальная реакция тела. Важно научиться с этими реакциями жить, управлять ими. Научиться горевать: для России это сегодня особенно важно. И этому мы можем научить.

Есть целый ряд практик и технологий, которые используют в своей работе доулы. Это создание индивидуальных ритуалов, которые позволяют человеку проститься с умершим или заново построить с ним «отношения». Или «проекты памяти», когда человек учится концентрировать силу своего горя на том, что умерший оставил живым, как бы продолжая жить в своих детях, своей работе, в памяти. Каждая из этих технологий индивидуальна — универсальных рецептов нет. Но вместе они образуют науку горевать, которая может стать незаменимым подспорьем для общества, пережившего тяжелую травму.

Фото: кадр из фильма «Все будет хорошо»