Число разводов в России в 2022-м достигло рекордного уровня: за год развелись 683 тыс. пар. Предыдущий пик приходится на 2014 год, когда разошлись 694 тыс. семей. Психологи называют причиной ссор семейных пар военную операцию. На этом фоне на Украине, наоборот, число разводов сократилось на 40% — сказалась сплоченность общества.

Поляризации взглядов россиян уже посвящают диссертации по психологии и социологии. Но в тени этой несомненной проблемы остается другая: драматические исторические обстоятельства, в которых мы все оказались, разделяют даже единомышленников. Разлука часто становится судьбой, которую не выбирают. Связи между близкими иногда рвутся под невыносимым гнетом сложившихся обстоятельств почти вне всякой связи с политическими и мировоззренческими спорами.

Дочь и жена ветеранов

Света живет в Москве всего два года. Хотя при желании ее можно назвать коренной москвичкой: ее мама родилась в Люблино за год до того, как этот бывший городок стал районом столицы. Свете даже принадлежит четверть квартиры в старом послевоенном доме немецкой постройки. На исходе советской власти мама уехала работать врачом в Донбасс, да так и осталась там. Света родилась и прожила большую часть жизни в Донецке. Папы она не помнит. Но от него семье осталась квартира, в которой жила классическая постсоветская семья из трех поколений женщин: к дочери в теплый Донецк переехала бабушка из Москвы.

Впрочем, места хватало. Мама Светы дома бывала мало, пропадая в госпитале, в котором работала терапевтом. При Кучме она даже поступила на военную службу. Как военнослужащей ей в перспективе полагалось новое жилье взамен старой квартиры в аварийном доме. К тому же армейские надбавки ощутимо увеличивали скромную зарплату. Но в итоге эти надбавки обошлись семье дорого.

В 2014-м госпиталь вывели из Донецка. В семье Светы мало обсуждали политику. Мама скорее не одобряла Майдан, но вмешиваться в противостояние не хотела. «Без нас разберутся», — говорила она. На ее выбор повлияли скорее практические житейские соображения. «Другую работу я в таком возрасте не найду», — сказала она дочери. И уехала из города. Как тогда казалось, на несколько месяцев. Но вышло — на долгие годы.

Госпиталь, в котором работала мама, был приписан к украинской нацгвардии. «Нашлись добрые люди, — рассказывает Света, — которые писали на маму доносы. Что она якобы состоит в полку “Азов” и является украинской националисткой». Имя мамы попало в некие списки врагов молодой республики. К Свете с бабушкой несколько раз приходили люди из контрразведки ДНР. Возвращаться в Донецк стало опасно. Семья из трех женщин распалась: мама осталась на Украине, дочь и бабушка — в непризнанной республике. Последний раз дочь видела свою мать в конце 2016 года в Мариуполе, где мама работала.

А еще через год Света встретила Дениса. В отличие от Светы и ее семьи он был активистом. На Украине уточняли: пророссийским. Денис был родом из Одессы. В 2014 году он участвовал в обороне Дома профсоюзов. Спустя несколько месяцев его арестовали за какие-то посты во «ВКонтакте». Молодой человек провел несколько месяцев в тюрьме, еще несколько — под домашним арестом. В 2015-м его посадили второй раз, а на следующий год обменяли в Донецк как военнопленного.

Раньше я никогда не чувствовала от нее поддержки. А теперь, когда мне тяжело, я бегу домой позвонить маме и заранее знаю, что на душе станет легче.

Несколько лет Света с Денисом прожили в их донецкой квартире. Денег всегда было в обрез. Света училась в университете. Денис подрабатывал, но в прифронтовом городе заработать было трудно. Перебраться в Россию совсем семья не могла. В Москве у Светы с бабушкой на двоих была одна вторая доля в квартире, но в ней жила вторая семья Светиного дедушки. В 2020-м Света перевелась в московский вуз, но перевезти больную бабушку и мужа не получилось. Денис остался ухаживать за бабушкой, Света приезжала в Донецк на каникулы. Несколько лет семья пыталась оформить Денису новые документы. Получить гражданство ДНР он смог только в конце 2021 года. А через три месяца его мобилизовали в армию. Российское гражданство Денис получит только под новый, 2023 год в госпитале, в котором он лежал с тяжелым ранением.

В свои 25 лет москвичка Света, жена ветерана ДНР, дочь ветерана ВСУ, осталась единственным кормильцем семьи. Вуз пришлось оставить. Пока Денис воевал, а потом лежал в госпитале, нужно было поддерживать бабушку, покупать лекарства мужу, как-то жить самой. Света справляется. «Еще успею доучиться», — вздыхает она.

— Знаешь, мама всегда была очень строгая, — говорит Света. — Я ее считала железной женщиной. Она никогда не была со мной ласковой, нежной. Я это очень тяжело переживала, особенно в подростковом возрасте. Всю жизнь она думала только о материальном. Больше всего — о новой квартире. А теперь все, чем она жила, рухнуло. В Москве у нас доля в квартире, в которой живут чужие люди. В Донецке квартира, которая ничего не стоит и в которую мама не может вернуться. В Мариуполе она успела получить служебное жилье, но теперь его больше нет. Маме 64 года, и у нее ничего нет. Мы не виделись больше семи лет. Зато с ней произошла какая-то метаморфоза. Мы никогда не были так близки. Мы разговариваем по скайпу почти каждый день, и это мне очень помогает. Раньше я никогда не чувствовала от нее поддержки. А теперь, когда мне тяжело, я бегу домой, чтобы позвонить маме, и заранее знаю, что на душе станет легче.

Испытания сблизили Свету и ее маму. Муж, наоборот, замкнулся. Когда Света в последний раз навещала его в декабре-январе, они почти не разговаривали. Денис, хромая, ходил по коридору госпиталя, рассеяно слушал рассказы жены, но сам молчал.

— Я понимаю, что ему тяжело, — рассуждает Света. — Я много про это прочла. Это ПТСР. Денису кажется, что все в жизни было напрасно. Что он никогда не увидит своих родителей и сестру в Одессе. Они раньше были очень близки, но из-за всей этой ситуации перестали общаться. Денис и сам разочаровался. Ему 34 года, а он уже инвалид. Он не говорит, но я понимаю, что это его гнетет. Ему кажется, что жизнь закончилась. Я очень люблю его, но мне тоже тяжело часами ждать, когда он скажет одно слово. Может быть, я бы его отогрела, но я здесь, а он там. Из госпиталя он вышел только в феврале. А мне нужно работать. Пройдут месяцы, пока он оформит дембель и получит компенсацию за ранение. В лучшем случае. И каждый день мы отдаляемся друг от друга. Это не как у других: не из-за взглядов, политических разногласий или еще чего-то. Просто разлука растет между нами, как трава. И мы уже почти не видим друг друга.

Заложники разлуки

Андрей С. в сентябре уехал из Москвы вместе с женой. Но на родине у него остался маленький ребенок.

— Это сложная личная ситуация: я женат, но ребенок родился вне брака, — подыскивает слова Андрей. — Немного все получилось не по стандартному сценарию.

Андрей взял на себя всю ответственность за произошедшее. Он остался с женой, но уделял много времени внебрачному ребенку. Видел дочь почти каждый день, заботился о ней и ее маме, помогал материально. Отношения, конечно, были непростыми. Но сохранялись. Все изменилось в сентябре, когда объявили мобилизацию.

— Все это случилось очень внезапно, — объясняет Андрей. — В сентябре я увез дочь с ее мамой в дом отдыха в Подмосковье. Когда я оттуда уезжал, у меня даже и в мыслях не было уезжать. Необходимость возникла буквально за день.

Андрей предложил маме ребенка сделать визу и помочь уехать из страны. Но та отказалась. Ведь он уехал со своей женой, и оказаться за границей одной, да еще в полной зависимости от другого человека, ей не хотелось. Дома помощь Андрея была необходимой, и она ее принимала, несмотря на личные обиды. Эмиграция перегрузила эти отношения.

— У нее есть сильная обида, что я уехал без ясных перспектив. Она считает, что лучше бы я остался. Мою аргументацию, что в этом случае я бы все равно не мог ей помогать, она слышать не хочет.

Заложником этой ситуации оказался ребенок. Андрей делает все, чтобы сохранить отношения с девочкой. Он старается помогать ей деньгами, хотя небольшое социальное пособие, которое он получает в Германии, оставляет мало возможностей это делать. К тому же переводить деньги из Европы в Россию сейчас сложно. Но даже с деньгами проще, чем с отношениями: их через закрытые границы поддерживать сложно. Мама ребенка отказывается общаться сама и не позволяет Андрею даже разговаривать с дочкой. Увидеть ее он может только в моменты, когда навестить внучку приходит его мама.

Если твой адвокат уехал, может рассыпаться вся стратегия процесса.

Среди сотен тысяч уехавших из страны после объявления мобилизации оказались и люди, чья профессиональная деятельность сопряжена с ответственностью за чужую судьбу. Например, адвокаты, ведущие уголовные и гражданские дела. Их доверители, как правило, никуда уехать не могут.

— У меня было шесть дел, по которым уже заключены контракты, — рассказывает адвокат Петр из Москвы, который уже пять месяцев живет в Турции. — При всем желании невозможно вернуть людям деньги, которые тебе платили в течение года. Это довольно ощутимые суммы — 300 тысяч, 500 тысяч.

Петр знает пять коллег, которые, опасаясь мобилизации, уехали за границу. Щекотливые ситуации они решают по-разному. Одни стараются передать дела коллегам или расторгнуть контракты. Другие умудряются работать с делом дистанционно. Бывают и те, кто перестает выходить на связь с доверителями, говорит Петр.

— Чаще всего главный риск — потерять адвокатский статус. Но если человек решился уехать навсегда, этим можно пренебречь. Если доверитель напишет жалобу, могут возбудить и уголовное дело о мошенничестве. Но у многих адвокатов личные риски невелики.

По словам Петра, многие подсудимые попадают в психологическую зависимость от своих защитников. Все их надежды связаны с линией, предложенной адвокатом. Нередко человек отдает «лойеру» последние деньги в надежде избежать наказания или минимизировать тюремный срок. Именно такие подсудимые чаще других оказываются заложниками эмиграции своих защитников.

— Если твой адвокат уехал, может рассыпаться вся стратегия процесса. Неформальные договоренности пропадут. Тебе назначат бесплатного адвоката, который не готов к процессу, у которого нет дела в производстве. И приговор будет тяжелее на несколько лет.

Сам Петр сумел «разрулить» почти все свои дела. Часть контрактов передал коллегам, один расторг, еще в двух участвовал в качестве юриста дистанционно. Но в одном случае ничего сделать не получилось. Подзащитный проходит по «народной» статье 228-1 («незаконные приобретение, хранение, перевозка, изготовление, переработка наркотических средств»). Для него это «первоход». По совокупности обстоятельств, говорит Петр, он может рассчитывать на мягкий приговор: «В лучшем случае могут отпустить за отсиженным или накинут год сверху». Но суд состоится уже в конце марта, и нового адвоката найти бедолага уже не сможет. На это у него к тому же нет денег. «И у меня обязательства, которые никому не доверишь», — описывает ситуацию Петр. Ему предстоит в ближайшие дни решить: вернуться в Москву, чтобы выполнить свои обязательства, или махнуть на них рукой.

— Главное, я уже все остальные дела раскидал, — делится своими колебаниями Петр. — Мне и заняться там нечем. И уже нашел работу в Турции. Но этот бедолага мне тут прозвонился — достал «трубу» в СИЗО. Разбудил ночью, плакал до утра. Жалко его. Бросить его — как ребенка оставить.

Две сестры и одна мама

31 марта 2022 года 31-летняя петербургская художница Саша Скочиленко зашла в супермаркет «Пятерочка» на Васильевском острове и заменила пять ценников на антивоенные листовки, внешне похожие на ценники. Это возмутило 72-летнюю пенсионерку, которая написала на девушку заявление в полицию. 11 апреля Сашу арестовали и предъявили обвинение по ст. 207.3 ч. 2 УК РФ («распространение заведомо ложной информации»). Вот уже почти год художница сидит в СИЗО.

Под домашний арест судья Сашу не отпустила, поскольку «ее сестра живет во Франции». Это действительно так: сестра уехала из России 18 лет назад, получила образование, вышла замуж и живет в Париже со своими детьми.

— Когда началась СВО, я больше всего боялась, что закроют границы и я больше не увижу внуков, — говорит Надежда, мама Саши. — Когда все это случилось с Сашей, я уже получила визы и купила билеты.

Арест младшей дочери был громом среди ясного неба. Но Надежда все же решила ехать. «Я ужасно переживала, что меня могут использовать в качестве рычага против Саши. Представляете, что она чувствовала? Сильный человек может противостоять давлению и многое может выдержать, если это касается лично его. Я не хотела сделать Сашу уязвимой». В конце апреля Надежда улетела к внукам в Париж.

— Примерно раз в неделю мы обмениваемся письмами, — рассказывает Надежда. — Мы понимаем, что нашу переписку читают, и не муссируем происходящее. Я в основном пишу про житейское. Про внуков. Саша отвечает, рассказывает о своих впечатлениях от моих рассказов.

Я стараюсь про завтрашний день вообще не думать. Сейчас пусть ужасная, но стабильность.

В начале марта Саше дали три свидания с близкими. Ее сестра специально летала для этого в Петербург.

— Обо всем говорили, — пересказывает мать разговоры своих дочерей. — Плакали много, много смеялись. О любви говорили. О жизни. О том, как оно дальше все будет.

Надежда осталась в Париже с внуками. Она не видела Сашу уже почти целый год. Говорит, что не может себе представить встречу с дочерью.

— Я стараюсь про завтрашний день вообще не думать. Сейчас пусть ужасная, но стабильность. Передачи налажены, лекарства у Саши есть. А что будет потом? Боюсь новостей, что Россию закроют и я не увижу дочь. Боюсь думать, а что потом, потому что у меня сердце разорвется. И запрещаю себе эти мысли.

Надежда говорит, что всегда считала себя железной женщиной, но когда с Сашей случилась беда, она растерялась. К счастью, рядом оказались близкие друзья Саши — Алексей и Соня. Алексей должен был уехать работать на Кипр. Уже была рабочая виза, подписан контракт. Но после случившегося с Сашей молодой человек остался.

— Это он уговорил меня уехать, — вспоминает Надежда. — Заставил сделать паспорт, потом визу, потом настоял, чтобы я не сдавала билеты. Я тогда не могла ничего решить. А Леша и Соня все сделали за меня. Они там организовали передачки, адвокатов, кампанию в защиту Саши. Так что у меня в России, получается, трое детей.

Несмотря на разлуку, Надежда никогда не чувствовала такой близости со своими детьми. «Даже не только с детьми. Со всеми близкими. Нет, со всеми хорошими людьми», — поправляется она.