Казалось бы, он напрочь связан с Питером, а в Москве бывал такое количество раз, что их можно посчитать по пальцам одной сильно покалеченной руки. Но мы любим Хармса вне зависимости от его происхождения-обитания и нашего возраста. К тому же Москва то и дело всплывала в его текстах — то как сюжетный фон, то как место, куда уезжали его знакомые.
Даниил Хармс появился на свет 30 декабря 1905 года в Санкт-Петербурге. Его отцом был революционер-народник Иван Ювачев, который после длительной каторги стал религиозным философом, переписывался с Львом Толстым, Максимилианом Волошиным и Антоном Чеховым. В повести последнего «Рассказ неизвестного человека» Иван Павлович стал прототипом главного героя. После 1917-го отец поэта работал бухгалтером на Волховстрое и был членом Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Мать, Надежда Колюбакина, происходила из старинного дворянского рода с немецкими корнями. В Петербурге она заведовала Убежищем для женщин, вышедших из тюрем, и вместе с супругом занималась их реабилитацией.
Здесь же, в казенной квартире при, как сегодня бы сказали, шелтере, где жила семья Ювачевых, и провел свои первые годы Даниил. Он рано начал читать и писать, в 1910 году Колюбакина рассказывала мужу: «Данилка страшно увлекается опять книгами и даже просит меня ничего ему на именины не дарить, кроме книг».
Помимо русского языка с детства он учил английский и немецкий. Исследователи много спорят, откуда литератор взял себе псевдоним Хармс, который в 1930-е он собственноручно дописал себе в паспорт к официальной фамилии и стал Ювачевым-Хармсом. По одной из версий, это могла быть игра с английскими словами charm (очарование) или даже harm (вред), по другой — даже с санскритским «дхарма» (религиозный долг, учение, закон).
В 1926-м Хармс поступил на Высшие курсы искусствоведения при Институте истории искусств со специализацией на кино. Исследователь творчества Хармса Валерий Шубинский не исключает, что взаимоотношение поэта с немым кино 1920-х было «не столько несостоявшимся, сколько тайным»: «В первую очередь это влияние тогдашней комедии с ее стремлением обыграть абсурдные, бессмысленные действия. Есть даже конкретный комический актер того времени, к которому, возможно, восходит хармсовская житейская и литературная “маска”. Это — Бастер Китон, комик без улыбки. Битва китоновского героя с “упрямыми машинами”, отказывающимися подчиняться его воле, тоже корреспондирует с хармсовским культом бессмысленных машин и механизмов. Наконец, даже в биографии Китона, который в трехлетнем возрасте был унесен из дома смерчем, но уцелел, есть черты, напоминающие хармсовские рассказы».
Ревущие двадцатые были плодородным временем для всевозможного сотрясения основ. Умеющий сочинять невообразимые истории из самых, казалось бы, безнадежных сюжетов, Даниил Иванович также любил удивлять публику своим видом. «[Хармс] был с самого начала не похож на других, — вспоминала одна из его одноклассниц. — Был одет в коричневый в крапинку костюм, в брюках до колен, гольфах и огромных ботинках. Он казался совсем взрослым молодым человеком. Пиджак его был расстегнут и виднелся жилет из той же ткани, что и костюм, а в маленький карманчик жилета спускалась цепочка от часов, на которой, как мы узнали впоследствии, висел зуб акулы».
В 1927 году в Ленинграде появляется Объединение реального искусства, или ОБЭРИУ, группа сочинителей, предтечей которого стала компания школьных друзей — Якова Друскина, Леонида Липавского и Александра Введенского, к которым вскоре присоединились Хармс, Николай Олейников, Николай Заболоцкий, Игорь Бахтерев и другие. «Кто мы? И почему мы? Мы, обэриуты, — честные работники своего искусства. Мы — поэты нового мироощущения и нового искусства. Мы — творцы не только нового поэтического языка, но и созидатели нового ощущения жизни и ее предметов. Наша воля к творчеству универсальна: она перехлестывает все виды искусства и врывается в жизнь, охватывая ее со всех сторон. И мир, замусоренный языками множества глупцов, запутанный в тину “переживаний” и “эмоций”, — ныне возрождается во всей чистоте своих конкретных мужественных форм», — начинался опубликованный в 1928-м манифест ОБЭРИУ.
Советская власть относилась к обэриутам с подозрением, свидетельством чему стал арест Хармса и нескольких его коллег в 1931 году за «вредительские» стихотворения и «контрреволюционные» разговоры. Первоначально его приговорили к трем годам заключения, но, вероятно, благодаря связям отца поэта в Обществе политкаторжан наказание смягчили на высылку в Курск, где Даниил Иванович прожил несколько месяцев и уже в 1932 году вернулся в Ленинград.
Если и раньше «взрослые» произведения Хармса почти не печатались (прижизненно вышло лишь два стихотворения в 1926 и 1927 годах: «Чинарь-взиральник (случай на железной дороге)» и «Стих Петра Яшкина»), то в 1930-е он еще меньше вписывался в советские реалии. В этот период у Даниила Ивановича издавались лишь тексты для детей — как отдельными иллюстрированными книжками, так и в журналах «Еж», «Чиж», «Сверчок» и «Мурзилка». Остальное писалось в стол и увидело свет лишь спустя десятилетия после смерти автора в стенах психиатрической клиники при ленинградском изоляторе «Кресты» в голодном феврале блокадного 1942 года. В психушку литератора поместили после ареста в 1941-м за распространение пораженческих слухов в связи с нападением фашистов на СССР и за якобы прогерманские симпатии. Однако это опровергает Валерий Шубинский. По его словам, «ни один из знакомых Хармса (включая его жену) ничего не говорит о его “пронемецких” настроениях».
Будучи вплетенным в жизнь Питера, главный обэриут, кажется, совсем не перекликался с Москвой. «Хармс в Москве был самое большее пару раз, ненадолго, по делу, в последний раз — в момент начала войны, — рассказал “Москвич Mag” Валерий Шубинский. — Про эти поездки ничего толком не известно. Введенский бывал чаще, жил у Михалкова и в гостинице (какой — неизвестно). Москва была городом, куда уезжали жить знакомые (Самуил Маршак, Борис Житков), и Хармс от этого грустил».
На наш вопрос о связях Хармса с Москвой филолог и музыкант Анна Герасимова (Умка) ответила, что в отличие от Александра Введенского он бывал в столице «мало и редко»: «Насколько я понимаю, например, проездом из курской ссылки. Одно время он был влюблен в московскую актрису Клавдию Пугачеву, сохранились весьма содержательные письма».
Как бы то ни было, Москва присутствует в произведениях Хармса. Например, в рассказе «Судьба жены профессора», написанном в 1936 году, город предстает декорацией трагического сюжета: «Профессор сел на поезд и поехал в Москву. По дороге профессор схватил грипп. Приехал в Москву, а на платформу вылезти не может. Положили профессора на носилки и отнесли в больницу. Пролежал профессор в больнице не больше четырех дней и умер. Тело профессора сожгли в крематории, пепел положили в баночку и послали его жене».
Есть Москва Хармса и в привычном для него обыденно абсурдистском ключе, как в пьесе «Адам и Ева» 1935 года: «По улице скачут люди на трех ногах. Из Москвы дует фиолетовый ветер». В безымянном стихотворении 1930 года присутствует и московская топонимика: «я висел прибит к волам / те паслись на Москворечьи / вдруг жестянка пополам».
Сочинения Хармса до сих пор популярны благодаря хулиганским, подчас чудаковатым фантазиям и неожиданным сюжетам, где из окон падают старухи, Гоголь спотыкается об Пушкина и наоборот, а слетевший с рукоятки молоток кузнеца устраивает в округе серию ЧП.
«Никто не сочинял сюжеты лучше, — считает современный писатель Евгений Бабушкин. — Хотел бы я такой же ясности: “Вот однажды один человек пошел на службу, да по дороге встретил другого человека, который, купив польский батон, направлялся к себе восвояси. Вот, собственно, и все”».
Фото: wikipedia.org