Отец Павла, Михаил Третьяков, был купцом 2-й гильдии, то есть имел небольшой капитал — от 20 тыс. до 50 тыс. рублей. Владел скромным двухэтажным домом в 1-м Голутвинском переулке (сейчас это музей, входит в состав Третьяковской галереи), где родились все дети. Тут же находились склады и бани — собственность семьи. В Старых рядах на Красной площади держали пять лавок.

Михаил был суров. Все пятеро детей Третьяковых получили отличное домашнее образование. На каждом занятии присутствовал сам отец и лично следил за успехами детей. Семью Третьяков-старший держал в строгости и богобоязненности. Интересы были глубоко патриархальными, дальше лавок и церкви не шли. Павел и младший брат Сергей с детства приучались к делу: помогали в лавках, мыли полы и выносили помои. К 15 годам Павел уже отвечал за бухгалтерские книги. Потом он будет говорить: «Работаю потому, что не могу не работать». Наверное, поэтому его состояние перед смертью составляло уже 3,8 млн рублей.

Отец умер в 1850 году, когда Павлу было всего 18 лет. Вместе с братом Сергеем он подхватил бизнес. Дело вели слаженно, работая на перспективу. Быстро поняли, что производить лен выгоднее, чем перекупать, и, подкопив средств, в 1864-м основали Новую Костромскую мануфактуру, объединявшую несколько фабрик. Поначалу там стояло всего 22 ткацких станка, а к концу столетия Третьяковы производили ткани больше, чем на всех льнопрядильнях Дании, Швеции и Голландии вместе взятых. Лен Третьяковых получал награды в Париже и Турине, а отечественные брали десятками. Костромская мануфактура была одним из самых передовых предприятий России. Для рабочих построили школу, родильный дом, ясли, больницу и дом престарелых. Из полутора миллионов рублей, потраченных на создание своей галереи, треть принесла именно эта фабрика.

Отношение к богатству у Третьяковых было особым. В письме к дочери Павел писал: «Моя идея была, с самых юных лет, наживать для того, чтобы нажитое от общества вернулось бы также обществу (народу) в каких-либо полезных учреждениях; мысль эта не покидала меня никогда во всю жизнь».

Идея коллекции русского изобразительного искусства являлась Павлу постепенно. «Сначала — коллекционирование иллюстрированных изданий и гравюр, — пишет исследователь Анна Федорец, — потом — посещение столичных музеев и выставок, общение с друзьями — любителями искусства, знакомства с художниками, поездки за границу и, наконец, покупки настоящих произведений искусства: сперва небольших картин, а затем и масштабных полотен».

В 20 лет Третьяков впервые побывал в Петербурге, увидел коллекцию Эрмитажа и был потрясен. Свое первое крупное приобретение — «Стычка с финляндскими контрабандистами» Василия Худякова — Третьяков сделал в 1856 году. Тогда ему было всего 24 года.

Русская живопись только в XVIII веке начала осознавать себя отдельно от иконы. Начав с парсун петровского времени, художники эволюционировали до парадного портрета времен Екатерины. Линейка освоенных жанров постепенно расширялась за счет исторических, мифологических и бытовых сюжетов. Учились, конечно, у итальянцев. Учились быстро, но все равно к середине XIX века на русской живописи все еще лежала печать вторичности. Собственной сильной школы не было. Инициатива Павла Третьякова собирать именно русскую живопись имела исторический риск и требовала мужества. Павлу надо было сформировать вкус, понимание подлинной ценности в искусстве и, главное, предощутить пути его развития.

На первых порах Третьяков искал дружбы с художниками и прислушивался к их оценкам. Одним из первых живописцев, с кем его свела судьба весной 1856 года, был Аполлинарий Горавский. В 1877-м он писал Третьякову: «… не забуду, с каким вниманием и удовольствием двадцать лет тому назад у себя внизу Вы пристально, с любовью рассматривали картинки в тишине и, оторвавшись от коммерческой конторы, как самородный, истинный любитель художественного, выслушивали с любопытством беседу мою о сборе коллекции Прянишниковым, который, как я рассказывал, не гнался за громкими именами, а отыскивал хорошие произведения, кем бы они ни были исполнены. Глядь, через 20-ть лет у моего Павла Михайловича оказалась достойнее прянишниковской галерея. В том смысле, что покойник, собирая, конечно, тоже поощрял таланты и, собравши, продал правительству, а наш достойнейший Павел Михайлович Третьяков, собравши, по-видимому, подарит отечеству».

Свое завещание Третьяков составил уже в 28 лет. Там были такие слова: «Для меня, истинно и пламенно любящего живопись, не может быть лучшего желания, как положить начало общественного, всем доступного хранилища изящных искусств, приносящего многим пользу, всем удовольствие».

Именно Третьяков помог встать на ноги русским передвижникам. Он разглядел Перова, Иванова, Максимова, Якоби, Флавицкого и Клодта. По сравнению с другими купцами-коллекционерами Третьяков был не так уж богат. Да и кроме галереи нес на себе множество благотворительных обязательств: содержал школу для глухонемых, финансировал экспедицию Миклухо-Маклая, построил православный храм в Токио. И все же главным делом его жизни стала галерея. Она была не просто зданием и коллекцией, но и судьбой русского искусства. «… Без его помощи русская живопись никогда не вышла бы на открытый и свободный путь, — писал Александр Бенуа. — Третьяков был единственный (или почти единственный), кто поддержал все, что было нового, свежего и дельного в русском художестве».

Иллюстрация: портрет кисти Ильи Репина, 1883