Как последствия санкций отразятся на нашей жизни? На жизни в прямом смысле. Врачи разных специализаций рассказали «Москвич Mag» о том, что происходит с их отраслью сейчас: патриотическая вера в высокую квалификацию коллег, закалка практикой в 1990-е, ужасы стерилизации того, что должно использоваться один раз, успешное импортозамещение и ковид как благодать, благодаря которой появилось много нового оборудования — все о том, как сейчас живут московские больницы и частные клиники.

Ирина Федорова, офтальмолог:

Современная офтальмология — такая, какая она сегодня — практически вся начала зарождаться в 1980-х годах, у ее истоков стоял Святослав Николаевич Федоров, мой отец. Что было до него? Прежде всего очень неважно с диагностической аппаратурой. Те новые операции, которые он предложил в начале 1970-х годов, связанные с изменением оптики глаза: знаменитая кератотомия, или «федоровские насечки», дали толчок разработке и производству совершенно новых диагностических приборов. Сначала мы получали их из Германии от компании Carl Zeiss, потом присоединились Япония, корейцы и другие. Новые поколения диагностических приборов давали возможность оценить топографию роговицы для точного проведения операции. Сама идея изменить форму роговицы и убрать близорукость или дальнозоркость толкнула вперед развитие диагностической аппаратуры для офтальмологии в целом. Хотя идея возникла у профессора Федорова, живущего в Москве, приборы начали производиться в Германии и Америке — они первыми схватились за идею. А с нашими госпланами и министерствами было сложно все быстро запустить. Когда появились готовые западные приборы, наши усилия вообще прекратились.

Вся хирургия 1980-х была ручной — далеко не каждый мог стать хирургом: руки должны были расти из правильного места. Операции по удалению катаракты, коррекция близорукости — все руками. Классных хирургов было мало, поэтому мы и разъезжали по всему миру. Я все 1990-е проработала в Италии — меня приглашали во все города от севера до юга. Потом начала развиваться аппаратура, которая брала на себя часть нашей ручной работы. Сейчас операции проводятся с помощью высокоточных компьютерных машин. Конечно, от хирурга многое зависит и по сей день. Но делать операции стало гораздо легче. Почему так много глазных клиник и хирургов? Специалистов стало значительно больше потому, что понизились требования к способностям оператора — часть работы берет на себя техника.

Сегодня в офтальмологической отрасли нет ничего отечественного за редчайшими исключениями. Дефицит будет наблюдаться во всем: и в расходных материалах, и в аппаратуре, как диагностической, так и хирургической. Даже затрудняюсь предположить, что и как будет.

Может, в части расходных материалов и операционных приборов и существуют отечественные аналоги, но по качеству они не соответствуют уровню мировых стандартов. Те, кто начал оперировать в XXI веке на высококлассной импортной аппаратуре из Японии, Германии и Америки, вряд ли смогут переучиться на ручную хирургию. Отдельный разговор о диагностических приборах.

Весь мир будет идти вперед: уже демонстрировались операционные системы для хирургии в 3D-формате — это космос. А мы вернемся в прошлое и будем начинать с нуля? Возвращение к ручному труду — настоящие ужасы. Те, кто начинал в 1980-х вплоть на начала 2000-х, застали период, когда вся хирургия была ручной. Остальные этого вообще не знают: ни как делать роговичные разрезы, ни как шить роговицу. Сейчас удаление катаракты — бесшовная операция через проколы, а раньше требовался разрез 6–8 миллиметров, который надо было зашивать. Конечно, это сказывалось на зрении пациента: чем больше разрез, тем сильнее искривление роговицы — после операции был обязательный астигматизм. Нужно было уметь правильно накладывать шов для его минимизации, это было определенное искусство. Разрабатывались методики для исправления индуцированного астигматизма. Я даже диссертацию защищала по этой теме: «Хирургическая коррекция послеоперационного астигматизма после замены хрусталика». Астигматизм был у 90% оперирующихся по катаракте. При проколах — ни у кого. Короче, для безопасной и эффективной хирургии требуется соответствующее обеспечение, которое все импортное.

Исключением является только лазерная хирургия для коррекции близорукости и других оптических дефектов глаза. Потому что лазеры были изобретены в России. И в 1980-х годах благодаря совместной работе Святослава Федорова с академиком-физиком Прохоровым был разработан первый в мире эксимерный лазер для операций на роговице глаза. Сейчас в Москве есть лаборатория, производящая эти лазеры. Так что хотя бы операция «Лазик» не зависит от санкций.

Alcon — одна из крупнейших американских компаний, имеет огромный вес в России. На Ленинградке строилась новая высотка для Alcon — ее, обернутую в ткани, видно отовсюду. Они занимали огромный процент российского офтальмологического рынка: аппаратура, расходные материалы, капли — абсолютно все было охвачено «Альконом». Я уже 20 лет ставлю хрусталики именно их производства, оперирую на альконовском оборудовании. Поэтому мне трудно представить себе работу без этой компании.

Расходные материалы — это в первую очередь искусственные хрусталики, которые есть и отечественные, правда, я их не ставила уже больше 25 лет, поэтому не могу предположить, что они представляют собой в плане качества зрения. Те хрусталики, которые мы в основном используем сейчас, — американские, немецкие, французские, швейцарские — дают очень высокие, качественные результаты. К тому же отечественные хрусталики производятся из импортного акрила. В мире очень мало фирм, которые производят чистый акрил для искусственных хрусталиков.
И я уж не говорю, что для любой операции по катаракте (золотой стандарт офтальмохирургии — операция по замене хрусталика) кроме искусственных хрусталиков требуются другие расходные материалы — специальные гели и растворы, без которых сейчас не обходится ни одна операция. Все импортное. Все! Абсолютно! Расчет только на то, что эти товары будут доставляться. Но как? Как изменится цена? С апреля повысилась стоимость американских искусственных хрусталиков — в разных моделях по-разному — где-то на 30–40%. Насколько я понимаю, это на те, что были уже в стране у дилеров. А что будет с новыми, которые повезут через моря и океаны?

Операции есть где проводить, аппаратура еще поживет, но вопрос с расходными материалами очень серьезный. Не знаю, на какой срок и в каком количестве фирмы-дилеры все это приобрели. Не только я, никто…  Проблемы начались уже сейчас: не хватает то одного, то другого — как-то пытаемся достать. Для каждой аппаратуры требуются определенные расходные материалы и сервисное обслуживание.

Серьезные проблемы предвидятся и в научном сотрудничестве с коллегами из западных стран. Каждый год, как и в любой другой специальности, во многих странах проводятся научные конференции с международным участием. Например, 7–8 июня планируется конференция, которая традиционно называется «Федоровские чтения», организатор — МНТК «Микрохирургия глаза», в которой всегда участвовали ведущие офтальмологи мира. В этот раз ее проведут в онлайн-формате, как во время пандемии. Наши зарубежные коллеги хотят участвовать, но никто из них не может приехать в Москву. Это очень обидно, ведь развитие науки невозможно без полноценного общения. И наши доктора не поедут ни на какие конференции за рубеж. Не каждый возьмется лететь через Стамбул или Израиль.

Кстати, проблемы будут не только с офтальмохирургией. В оптиках уже исчезли некоторые контактные линзы. Думаю, что начнется дефицит и при выборе очковых линз.

Денис Прокофьев, кардиолог:

Кардиология не может развиваться только внутри России. Важно бывать на международных конгрессах: не то что там лучше, но мировое одобрение важно.

На самом деле в кардиологии сейчас две большие проблемы. Первая: замена оригиналов на аналоги. Кардиология — это доказательная медицина: не только навыки, но и наука, поэтому альтернатив здесь не так много. Если мы говорим о препаратах, которые оказывают влияние на продолжительность жизни, то к ним относятся антиагреганты (то, что препятствует образованию тромбов) и статины (снижают уровень холестерина). Все оригинальные препараты из этих групп — импорт. А то, на что можно заменить и что производится на территории Российской Федерации — дженерики. К сожалению, их использование не всегда приводит к хорошим результатам.

Вторая глобальная проблема: последние десять лет для расширения коронарных сосудов сердца начали ставить стенты. Те, что имеют дополнительную оболочку и класс безопасности, — импортные. Конечно, мы сможем заменить отечественными аналогами, но, скорее всего, потеряем в сроке службы этого стента и в его дополнительных функциях. Таких пациентов можно поддерживать как раньше: медикаментозно, но срок гаранта по продолжению и качеству жизни уже другой. Будем надеяться, что восстановятся логистические цепочки. Не говоря уже о трансплантации…

Оборудования у нас много, но Siemens в Россию больше не завозят. Был четкий канал поставки оборудования для кардиохирургии, сейчас выстраивается новая логистика. Я думаю, что самая большая проблема с аппаратурой на сегодняшний момент — обслуживание. Закупать мы сможем, а вот выполнять гарантийные обязательства импортным поставщикам будет очень-очень сложно. Если нам понадобится запчасть к импортной машине, нам придется как-то выкручиваться. Пока оборудование удается поддерживать, но рано или поздно резерв иссякнет. Мы так сильно отстали, что не протянем в изоляции больше пяти лет. Благо есть техническая служба ремонта техники.

Это правда, что в последнее время увеличилось количество сердечно-сосудистых заболеваний: аневризма аорты, инсульты, инфаркты. Пожилые люди с конца февраля сидели дома, смотрели телевизор, нервничали, плюс погодные качели здоровью не способствовали: от –14 до +12.

Аноним — партизан-реабилитолог из госучреждения:

Я работаю в государственном бюджетном учреждении, любой мой текст должен проходить редактуру пресс-центра, а я не хочу жить под цензурой. У меня довольно критические взгляды, из-за которых я уже ругался с нашим высшим руководством, тогда все еще не было так плохо.

Я реабилитолог: занимаюсь восстановлением пациентов после инсультов, травм и практически любых операций — всем этим людям требуется нутритивная поддержка, коррекция диет и прочее. Занимаемся с простыми людьми, со спортсменами, с паралимпийцами. Происходящее сегодня отразилось на всем: в больнице нет лекарств (пока есть, мы купили заранее много, но их не будет). К счастью, в реабилитации препараты используются не очень часто, поэтому не приходится на них экономить. Какие-то отдельные единицы, которые я использую, просто исчезли с российского рынка — их нет, но есть аналоги. Любишь работать с конкретными препаратами и методами, о которых все знаешь, а приходится перестраиваться на российские и не всегда качественные медицинские изделия. Они у нас такие, потому что если вкладываешь в ракеты, то получается баллистика. Если не вкладываешься в медицину, ей неоткуда взяться.

У нас есть хорошие вещи, но это исключение из правил: классные препараты, крутые вакцины — тот же «Спутник» сделан лучше «АстраЗенеки». Хотя поговаривают, что разработку сперли. Даже если так — черт бы с ним: сделать-то смогли — молодцы.

Что будет с моей отраслью? Сейчас на рынок в Россию придут инфоцыгане: они уже тут — реабилитационная медицина вся будет про магию, а не про медицину. Превентивная пресловутая медицина существует, но почему-то именно в российском сегменте под превентивной медициной понимают капельницы хрен пойми с чем — с витаминами, которые должны удлинить жизнь. Люди (точнее, пассажиры, которые деньги не заработали, а получили) покупают это за безумные бабки. Денег много, мозгов мало — ребятки на этом зарабатывают. Чего только стоит водородная вода от компании Enhel, которая основывалась на разработках сумасшедшего японского ученого! Если я правильно помню, на бутылке написано, что там не менее 66% водорода. H2O разделили на три — вроде даже не соврали.

Все, что было куплено для больницы из высокотехнологичных аппаратов, процентов на шестьдесят рано или поздно выйдет из строя и будет требовать замены компонентов, которых не будет или они будут за невероятный ценник: европейские, перемаркированные в Китае.

Медицина никуда не денется — она не рухнет. Но я знаю клиники, которые больше не выбрасывают одноразовые расходники. Например, проводники для эндоваскулярных вмешательств у нас никто просто не производит. Поэтому ребята перестали выбрасывать эту расходку: стерилизуют и копят, этого вообще-то нельзя делать: возможно инфицирование типа ВИЧ, СПИД и гепатита. Пациенты все обследованные: если у них это есть, понятно, расходники выбрасывают и не рискуют. Но это как с переливанием крови: все обследуются, но заразиться можно — спящую фазу никто не отменял.

Мы не производим КТ, МРТ — томографы у нас импортные: Toshiba, до свидания! Все будет ломаться, оно часто ломается: ломается и стоит. Не очень понятно, как будет проводиться диагностика. То же самое касается ультразвуковых аппаратов экспертного класса: их у нас тоже не умеют делать толком. Понятно, что датчики не привезут только официально: схематозы будут — все решится, никто не хочет простаивать. Но вырастет себестоимость услуги. Когда расходка была на складах, она уже стала в 2–4 раза дороже, потому что понимали, что это последняя их прибыль. Многие поставки, запланированные на конец года, сорвались. Не то что не хотят продавать в Россию — просто понимают, что им за это прилетит. В Европе вообще уголовка гендиректору компании за нарушение санкционного режима. Кому это надо? Для их медицинских компаний наш рынок крошечный.

Качество медицинской помощи больше зависит от врача, а не от инструмента, которым он пользуется. На тот процент, который зависит от доктора, будет выполнено хорошо. Врачи старой закалки умеют работать в условиях полной жопы: с молотком и такой-то матерью в операционной. Можно простерилизовать советский железный конструктор и сделать из него пластину, а вместо медицинской дрели использовать бытовой шуруповерт. И нормально в 1990-е работали — только в путь. Для этого надо понимать, что делать: нужен интеллект, а он есть далеко не у всех. В этом беда.

Частная медицина сейчас процентов на тридцать уйдет с рынка. Чем лечить? Частный медицинский бизнес — постоянные проверки, жалобы и суды. Все это проходили с Мисюриной (речь идет о деле Елены Мисюриной, руководителя гематологической службы ГКБ №52. — «Москвич Mag»): даже не врачебная ошибка, а стечение обстоятельств трактуется как преступная халатность. Учитывая эти риски, нужно зарабатывать очень большие бабки. Люди есть — денег нет. Огромное количество медицинских центров держалось за счет компаний ДMC: 90% прибыли — эти контракты. Больше такого нет. В Москве появилось 200 тыс. безработных, исчезло минимум столько же страховок.

Среди врачей никто не потерял работу: она будет — болеть люди не перестанут. Одни из частных клиник перейдут в госучреждения, другие уедут обратно в регионы. Огромное количество уйдет в «серую» зону: у меня педиатр ездит ко мне за 15 тыс. — лечит кучу известного народа, как-то продлив сертификацию. И таких людей полно. Мы за кэш тоже выезжаем — это незаконная практика, но нормальная. Теперь такого будет больше. Это скажется на качестве в том смысле, что в условиях медцентра пациент защищен. А тут один разговор — проконсультировать перед госпитализацией. А совсем другое — инвазивные методы. И начинается: сейчас я вам дома вырежу липому, а это какая-то онкология. Дома даже укол внутривенный делать стремно. Таких осложнений будет больше: вала не будет, но жить станет сложнее.

Но нам, докторам госучреждений, зарплату не урезали. (Смеется.) Нам вертолетом деньги раздали, чтобы мы не жужжали. Никогда не было премий, а тут раз — дали. Нет, я не против, это хорошо.

Глеб Тумаков, пластический хирург:

Я могу говорить только с позиции хирурга, а не человека, который занимается покупками, экспортом и импортом. Объясню, что сейчас и что ожидается в ближайшие месяц-два.

Кто бы что ни думал, пластический хирург — это не супермодные навороченные аппараты и сказочные инструменты, а его опыт, виденье и талант — то, чему он научился. Главное: два основных инструмента — голова (мозг, связанный с глазами) и руки — они в принципе не могут попасть ни под какие санкции. Это не духоподъемно, а просто факт.

Что касается расходных материалов, они есть в наличии. С инструментарием никаких проблем не ожидается в принципе: есть казанские инструменты — да, они не лучшие на рынке, но работать ими вполне можно. Инструменты, кстати, неплохие пакистанские: относительно того же Johnson&Johnson (главный производитель) или других компаний стоят существенно дешевле, возможно, качество чуть-чуть хуже и немного быстрее выходят из строя, но они точно есть на рынке. В работе мне нужны импланты, нитки и препараты для наркоза (хотя, конечно, это обеспечение анестезиологического пособия): все есть, я не слышал, со слов старшей сестры, которая занимается закупками, что чего-то мы не ожидаем. Каким образом импланты попадают в Россию, меня слабо волнует. Я в основном пользуюсь швейцарскими и бельгийскими — они по-прежнему есть (хотя знаю, что французские ушли с рынка, но я с ними и не работал). Эти импланты тоже имеют гарантию производителя, здесь ничего не изменилось. Все, что мне нужно, я заказываю, и еще ни разу отказа не было. Нитки и сетки производит питерский «Линтекс»: их нитками мы особо не пользовались, всегда считалось, что Johnson&Johnson лучше, потому что оригинальное, но наши сетки (это то, что еще называется аллотрансплантатом — такой материал для замещения дефектов, который я использую при ушивании диастаза, при грыжах белой линии живота, при абдоминопластике) я ставил. Сетки, кстати, очень качественные, практически полные аналоги других производителей, в тканях себя ведут хорошо, и у них есть различные покрытия — антибактериальное, например. Знаю от коллег, что уже брали на пробу наши нитки, но другого производителя: по сути дела что наши нитки, что тамошние схожи по производству — технически. «Линтекс» также производит рассасывающиеся (материал, который остается в тканях и подвергается резорбции, то есть рассасывается организмом) и нерассасывающиеся шовные материалы. В плане нерассасывающихся материалов: полипропиленовые мононити у «Линтекса» хорошие, от подобных нитей Prolen, производимых Johnson&Johnson, мало чем отличаются.

Массово никто от операций не отказывается. Как и при всех подобных ситуациях (мы переживаем не первый кризис, я в специальности с 2007-го, кризис 2008-го не помню, только начинал, я в те времена просто выполнял свою работу, да и кошмара не было), сначала идет спад, но у меня нет особого провала, хотя и ажиотажа тоже нет. В целом ситуация похожа на прошлый и позапрошлый год по количеству консультаций и операций.

Моя целевая аудитория обращается за anti-age: круговыми подтяжками лица, груди и живота и ринопластикой. Это состоявшиеся и хорошо зарабатывающие люди, поэтому, испугавшись происходящего, импланты с заделом на будущее, побольше, не выбирают. У меня аудитория в основном 30–40+: адвокаты, судьи, бизнес, преподаватели вузов. Девушки, которые хотят себя затюнинговать и улучшить, попадают ко мне крайне редко, и язык мы с ними не сказать что находим: различаемся по восприятию действительности. Мои пациентки операции делают для себя: в том варианте, в котором сами хотели делать. Это инвестиции в красоту, закладывающие основу для уверенности в себе. По своим коллегам я не вижу в клинике существенных изменений ни по контингенту, ни по запросам.

Индустрия пластической хирургии может столкнуться с проблемой в том случае, если произойдет резкий и сильный спад покупательной способности населения. Но я не экономист, не военный и не верховный главнокомандующий: прогнозировать ситуацию дело неблагодарное. Сейчас нет массовых отказов, люди идут.

Ситуация, на мой взгляд, не угрожающая. Руки с головой и опыт никто не заблокирует, а все остальное есть, да и предпосылок, чтобы что-то исчезло целиком, нет.

Андрей Самородов, стоматолог:

Конечно, стоматология сейчас страдает. Но на пациентах в моей клинике ситуация не отразилась никак: мы незначительно подняли цены — настолько, насколько нам поменяли их поставщики. Но вообще проблема существует, она есть исключительно из-за курса доллара: он взлетел, и все наши расходные материалы (мы пользуемся только импортными) увеличились в стоимости в разы. Насколько адекватно увеличились, я сказать не могу. Даже то, что производят у нас в России, поднялось на тот же коэффициент, насколько увеличили поставщики, которые возят европейские расходные материалы.

Своих материалов в России нет, а то, что есть, пригодно исключительно для программы по ОМС: поликлиники, которые используют только материалы российского производства, не пострадают. Но, к величайшему сожалению, это некачественное лечение.

В любом случае пока у поставщиков есть материалы: думаю, они закупили их на какое-то время вперед. Был период, когда они создавали искусственный ажиотаж: давали по две коробки перчаток в одни руки, но вся эта агония прошла. Стало проще. Сейчас тревожит исключительно ценовая политика — что было 5, стало 16.

Из перспектив по материалам — Корея, по оборудованию — Китай. Но это не годящиеся замены: оборудование для седации (технология, позволяющая успокоить и расслабить пациента) и наркоза рискованно покупать китайское. Есть импланты: их делают разные страны, Швейцария доказала качество своим долголетием на рынке, это проверено годами. Корейские импланты возникли совсем недавно, поэтому цена небольшая, но у этих имплантов уже есть косяки. Я как руководитель клиники ориентирую своих докторов, чтобы они ставили качественные импланты, дабы не рушить нашу репутацию и авторитет, чтобы не было проблем с пациентами. Сказать, что Китай — плохо, я не могу: есть Китай в виповском сегменте, но мы этим не пользуемся, не привыкли. У нас было вполне доступно европейское как оборудование, так и материалы: близко, качество проверено годами, привычно. Очень тяжело перенацелить человека на что-то другое. Сейчас это будет с опаской: согласитесь, вы не хотите быть подопытным кроликом — давайте не будем пробовать, а поставим то, что вы знаете. И врач будет на стороне того, что ему уже известно, на что он дает гарантию.

К сожалению, отрасль сейчас живет за счет старых запасов, с перспективой на Восток, но не все мы можем заместить отечественным, корейским и китайским, потому что некоторые патенты на ключевые позиции принадлежат Западу и США: хирургические инструменты, эндодонтия, материалы. У нас даже своих перчаток нет: мы пользуемся для работы малайзийскими.

Сказать, что все может закончиться здесь и сейчас, нельзя. Никогда это не закончится. Мы живем в такой стране, которая вылезет из любого зада — мы найдем, как справляться с этой проблемой: Казахстан, Беларусь, Китай — импортозамещение будет. Но сейчас оно работает никак. Импортозамещать нечем. Есть белгородская «ВладМиВа», но они очень мало походят на импортные оригиналы, если покупать — только антисептики и цементы. Пломбировочные материалы, скажем «Технодент», по качественным характеристикам можно применять только на приемах по ОМС. Есть наша анестезия «Бинергия», но она пригодна только для взрослого приема, детям нельзя. Ортопедические материалы: заместить если только альгинатную массу для полных съемных протезов для беззубых челюстей. Все остальное — импортное.

Я считаю, что есть смысл сейчас не затягивать с посещением клиник. Все привязано к доллару. Проблемы с границами — проблемы с логистикой. Значит, она станет дорогой: все будет ложиться на плечи тех, кто закупает. Но я на что-то даже опустил цены в своей клинике ГК «СаМед»: на то, что мы делаем руками. В удалении зубов поднялась анестезия, но на тот коэффициент, который задрали поставщики, я не могу поднять — тогда стоимость удаления зуба будет в два раза больше. Не могу! Анестезию я поднимаю, но на то, что делаем руками, сказал сотрудникам: «Извините, ребята, придется опустить. Но, я думаю, это временное явление», — доктора поддержали. То есть там, где нет расходных материалов, например мы работаем только щипцами, теперь цены ниже. А остальное мы подняли на незначительную часть. Это временное явление. Потом надо анализировать и смотреть. Все-таки я предприниматель: не могу себе позволить, чтобы моя отрасль уходила в минус.

Но не стоит переживать: мы ж в России живем. Без зубов никогда не останемся. У нас лучшие доктора, касаемо стоматологии, в мире.

Наталья Ахтямова, анестезиолог:

Сейчас наступили непростые времена в связи с санкциями. Анестезиология, по крайней мере в нашей клинике, прочна — имеет давнишнюю материально-техническую базу. Не в смысле старую, а в смысле крепко построенную и показавшую себя в плане безопасности пациентов.

У нас есть наркозные аппараты, которые отвечают всем требованиям мировых стандартов безопасности для пациентов, препараты для наркоза тоже в наличии. Причем мы можем варьировать — не станет одного препарата, будем использовать вместо него другой. Наше оборудование для наркоза использует несколько летучих анестетиков: аппарат смешивает и контролирует анестезирующие газопаровые смеси, и у нас есть возможность взаимозаменять компоненты. Но пока перебоев с лекарствами, с препаратами для наркоза в том числе, нет, единственное — удлинилась логистика, изменились в связи с этим цены. Но наши поставщики нам не отказывают. Все идет своим чередом, мы работаем, проходят операции. Наши пациенты в полной безопасности: если будет какая-то угроза, мы не сможем обеспечить достаточный уровень их безопасности, то, конечно, клиника не будет брать на себя такой риск и работать в таких условиях.

Проблемы с препаратами, конечно, могут быть, но никто не отменял дженерики — китайские и индийские аналоги. Будем с этим работать. Производство препаратов для наркоза частично есть в России. Опытные анестезиологи широко применяют и проводниковые методы анестезии. При проводниковой анестезии блокируется нервная передача импульсов в тех частях тела, в которых происходит лечебная манипуляция, это подразумевает полное обезболивание нужного участка. Проводниковая анестезия относится к разновидностям регионарной анестезии. Комбинация общей анестезии и регионарной — думаю, за этим будущее.

Что касается оборудования, то, например, датская компания, в которой мы закупили свои наркозные аппараты для нашей Frau Klinik, обязуется еще десять лет снабжать нас запасными частями. Но аппараты очень надежные — за десять лет мы ничего, кроме ремкомплекта — резиночки-расходники, которые до сих пор до конца не использовали, — не покупали. Так как они нам обещают, что будут нас обеспечивать и аппараты ремонтопригодны, это, конечно, обнадеживает. Будем ждать, смотреть и выходить из ситуации. Сейчас у нас все есть. Над этим работает огромная команда опытнейших анестезиологов и реаниматологов. Единственное — изменились цены.

Я долгое время работала в бюджете — в анестезиологии и реанимации обычных больниц: им, конечно, сложнее, они люди подневольные. Если у нас я могу решать, что закупать и в каких количествах, чем работать, а чем нет, то в бюджете все по-другому. Но огромный плюс, как это ни странно звучит, что был ковид: под него закупили очень много оборудования, неплохого анестезиолого-реанимационного тоже. Думаю, запас препаратов в стране есть. Но что-то будет закупаться, заменяться, вестись через третьи и дружественные нам страны: они будут покупать там, в Европе, а мы — у них.

Насколько я знаю, в России ведется активная и очень ускоренная работа по организации производства на нашей территории препаратов, в том числе и для наркоза. Будем ждать. И надеяться на отечественное, что будет ничем не хуже, чем за границей. Мы рассчитываем, что наши препараты будут превосходить в качестве зарубежные аналоги, предпосылки для этого есть.

Денис Давидович, проктолог:

Медицина в целом и колопроктология в частности всегда не особо зависели от политики. Пациенты имеют свойство стабильно заболевать при любой экономической или политической ситуации, поэтому на самом деле политические и экономические аспекты не оказывают здесь большого влияния. На первом этапе происходящего как среди пациентов, так и среди наших коллег преобладали пессимистические настроения, вызванные опасением отсутствия импорта медицинских изделий и лекарственных средств. Однако время показало, что опасения напрасны, и сегодня, спустя два месяца, мы имеем стабильное снабжение всем оборудованием и расходными материалами. У меня сложилось стойкое убеждение, что санкции наших бывших западных партнеров имеют в большей степени декларативный характер с яркой политической окраской, но практически не приводят к экономическим последствиям. Видимо, они тоже умеют считать деньги и не собираются отказываться от рынка сбыта и стабильной прибыли.

На мой взгляд, изменения, которые произошли во время нескольких волн пандемии COVID-19, были значительно более существенными, чем в нынешних реалиях. Тогда многие переболели, некоторые тяжело: поначалу мы не знали, что надо делать и как лечить пациентов, особенно когда они внезапно заболевали после больших и тяжелых операций. Хочется верить, что пандемия закончилась. И сейчас на территории России мы имеем в целом мирное небо над головой, отсутствие режимов самоизоляции и других ограничительных мероприятий. Российская медицина развивается дальше: мы продолжаем внедрять современные технологии, придерживаемся самых высоких стандартов и имеем все необходимое техническое обеспечение и расходные материала. Главное — вера в себя и позитивный настрой во всем. А с болезнями мы справимся.

Светлана Данилова, косметолог-трихолог-дерматолог:

Косметология тоже почувствовала на себе санкции: уход иностранных компаний с российского рынка. Партнеры на ажиотаж и взлет доллара и евро отреагировали по-разному. Кто-то отгрузил препараты с сохранением договоренностей, кто-то поднял цены на 20–30%, а кто-то пытался заработать максимум и поднял на 100%. Клиника пересмотрела цены на процедуры, но изменила их примерно только на 10–12%, уменьшив маржинальность. Мы сохранили все постоянные скидки пациентам и другие системы лояльности. Цены на процедуры с практически не изменившимися по цене расходными материалами остался прежними.

В нашей клинике мы активно используем препараты отечественного производства, которые за многие годы зарекомендовали себя как высокоэффективные, качественные и безопасные. В частности, мы активно используем в своей клинической практике линейку препаратов «Коллост» от отечественной компании «Биофармхолдинг» с 1998 года. Иностранный производитель выпустил на рынок два препарата с разным количеством коллагена во флаконах: 70 и 100 миллиграммов для разных дистрибуторов — это гораздо меньше, чем в наших препаратах.

Что касается ботокса, есть наши, отечественные производители: «Релатокс» и новая стабильная жидкая форма «Миотокс», которыми мы тоже давно пользуемся. В отечественных ботулотоксинах на упаковке 100 единиц, а по факту в том же «Релатоксе» всегда больше — 105–107. Это в норме и приятно, что не меньше.

Мы не стоим на месте и рассказываем пациентам о преимуществах отечественных препаратов; они с удовольствием пробуют и понимают, что у нас отличные высокие технологии. Все наши клиенты относятся с пониманием — мы максимально стараемся сохранить их лояльность.

Сейчас производители быстро адаптируются к новым реалиям. Те, кто ввозил в страну препараты для инъекций, теперь активно подают документы на регистрацию для выпуска отечественных аналогов с производством на базе кластера Skolkovo. Все будет не так быстро, как хотелось бы, но появятся новые конкурентоспособные препараты, которые мы с удовольствием будем использовать в косметологической практике.

Айгуль Азизова, гинеколог:

Конечно, проблемы будут и уже есть. Шовный материал, которым мы пользуемся, французского происхождения. Запас месяца на три, если не будет наплыва. Что будет дальше, зависит не столько от врачей, сколько от руководителей клиник.

Мы работаем на оборудовании немецких компаний: «Штольц», «Олимпус». Понятно, что лапароскопическая стойка на годы, если что-то выйдет из строя — ремонт. Из смешного и грустного: в Казани есть компания «Крыло», которая производит лапаро- и гистероскопическую технику, работать этими инструментами невозможно. Все тупо, все течет. С помощью гироскопа можно рассматривать матку, которая расправляется под давлением, создаваемым аппаратом. Когда ты работаешь «Крылом» (хотя я умею и таким работать), то на стыке все просто вытекает: о каком уж давлении в полости матки речь? Оно не будет держаться, какая бы помпа ни стояла. Поэтому всем ребятам, которые сейчас работают в бюджете, надо ставить памятники.

Препараты, учитывая давно начатое импортозамещение, уже все отечественные. Но есть, например, спираль «Мирена»: она французская, до этой ситуации стоила от 8 тыс. до 10 тыс. рублей, а сейчас — больше 30 тыс. Это система, которая вводится в полость матки пациентки, стимулируя выделение тестостерона: мы ее достаточно широко использовали. Сейчас далеко не все могут себе позволить поставить эту спираль.

Отечественные оральные контрацептивы имеют место, но мы ими пока не так часто пользовались: есть побочные эффекты, например нарушение гормонального фона, женщины подкравливают; это приводит к анемии, пациентка теряет кровь. Такое может быть на любом препарате, но я вижу закономерность по пациентам.

Я хирург-гинеколог, но могу сказать, что у акушеров ничего не поменялось: рожать — нельзя подождать. Особых проблем с естественными физиологическими родами не может быть.

То, с чем мы в своей деятельности столкнулись лбом к лбу — компания Hartmann, они выпускают стерильные пеленки, которыми мы накрываем пациентов во время операции. Теперь их нет — пользуемся российскими одноразовыми, но в качестве они, конечно, уступают.

Мы готовы начать снова оперировать руками: понятно, что можно и так, и так. Это как ездить на BMW и «Запорожце»: если водитель хороший, то пациент не будет страдать в обоих случаях. Я коммерческий доктор: мои пациенты платят деньги, я должна дать им гарантии.

Но, безусловно, результат от аппаратной хирургии (которой может не стать при поломке и незакупке препаратов) очень отличается. Поскольку я онкогинеколог, то очень много оперировала открыто. Пациентку, которой ты делаешь лапаротомию (разрезаешь живот), на следующий день только из реанимации забираешь. Проблема даже не в том, что что-то с маткой, а что надо долго заживлять животик. А лапароскопия — лучшее, что может быть не только для женщины, но и для хирурга: мы оперируем под увеличением — на экране двухмиллиметровый сосуд выглядит как труба. Кровопотеря минимальная, оперируем в сухую. На первый день женщина уже ходит сама, а на третий — уходит домой.

Химиотерапию, думаю, наколдуют из наших отечественных препаратов, но с теми сопровождающими препаратами, которые вводятся для того, чтобы пациент чувствовал себя хорошо, могут быть проблемы.

Неожиданно я столкнулась с тем, что у меня увеличился объем операций в два раза. Женщины считают, что сейчас надо все свои вопросы порешать, потому что непонятно, что в будущем: давайте порежем на опережение, чтобы я потом спокойно жила.

У меня есть проект, который прервался за границей — делали его с Майами. Я много занимаюсь пластической гинекологической хирургией: методика использования нитей при опущении задней стенки влагалища. Это новаторская технология, которой в России пока не будет: мы только разрабатывали — смотрели на трупах, как нити, которые используют в лице, будут стоять во влагалище. В любом случае от происходящего больше пострадает пластическая гинекология, а с экстренной — с хорошими инструментами любой хирург соперирует, а с плохими — не каждый. Благо у нас в клинике врачей фифти-фифти — молодых и повидавших разное: обязанность врача не только лечить пациентов, но и передавать опыт коллегам.

Если говорить об обывательском продукте, есть хорошая компания Sico — ни разу ни одна пациентка не пришла с аллергической реакцией. Нормальная половая жизнь даже у очень сложных клиентов. К сожалению, российских аналогов я назвать не могу. С русским «Джес» я не дружу.