«Девальвации рубля не будет. Это твердо и четко», — заявил Борис Ельцин журналистам «Интерфакса» 14 августа 1998 года. Через три дня правительство объявило технический дефолт по основным видам государственных долговых обязательств и отказалось от удержания стабильного курса рубля по отношению к доллару. Если 15 августа доллар стоил 6,2 рубля, то к началу сентября его продавали за 20–21 рубль. На этой отметке национальная валюта и стабилизировалась (после некоторого отскока) к январю 1999-го.

В августе 1998-го российский финансовый рынок перестал существовать. Банки перестали выдавать деньги вкладчикам, которые штурмовали отделения в надежде вернуть хоть часть накоплений. В результате девальвации, падения производства и сбора налогов в 1998 году валовой внутренний продукт сократился втрое — до 150 млрд долларов. Он стал меньше, чем ВВП Бельгии. Россия превратилась в одного из крупнейших должников в мире. Внешний долг составил 220 млрд долларов — в пять раз больше годовых доходов казны и почти 147% ВВП. А с учетом долгов государства перед бюджетниками и предприятиями долг превышал 300 млрд долларов, или 200% ВВП. Темпы инфляции ускорились в три раза, что вместе с четырехкратной девальвацией поставило миллионы граждан буквально на грань голода.

Россия, казалось, стояла на пороге коллапса. Через шесть дней после дефолта, 23 августа, пало правительство Сергея Кириенко. Ельцин, семь лет сражавшийся с левой оппозицией за монопольное право определять экономическую политику, вынужден был уступить. Он позвонил своему главному оппоненту Геннадию Зюганову. Спустя много лет тот рассказывал, как помог бывшему врагу сохранить власть:

«И вот звонок от Ельцина, и он, даже не поздоровавшись, сразу задает вопрос: “Что будем делать?” Я ему отвечаю: “К вечеру в Москве будет 400 тысяч безработных молодых людей, которых вы разорили. Они потеряли свои сбережения, и нужно срочно собраться и принять решения, а иначе начнут отбирать деньги с оружием в руках. Страна свесила ноги в пропасть”. Ельцин прислушался, мы собрались в Кремле, и я уговаривал Примакова пойти в премьеры. Он тогда сказал, что без Маслюкова не пойдет. Беседовали и с Геращенко, и после долгих консультаций они втроем согласились оттаскивать страну от пропасти».

Пропасть и впрямь была близко. Доведенные до отчаяния задолженностями по зарплате шахтеры перекрывали железные дороги, объявив правительству «рельсовую войну». Прямо перед зданием правительства, на Горбатом мосту, шел перманентный шахтерский митинг. Рабочие Выборгского ЦБК еще в марте 1998 года захватили свое предприятие, установив на нем рабочий контроль. После дефолта страна стояла на пороге «крушения социального порядка», констатировали исследователи.

Экономический блок в новом правительстве контролировали люди, близкие к левой оппозиции. Но силовой блок (а с ним и реальная власть) остался в руках Ельцина; в июле 1998-го главой ФСБ был назначен Владимир Путин. Новое правительство отказалось от радикальной монетаристской политики, проведя осторожные кейнсианские реформы. И произошло чудо. Казавшаяся безнадежной российская экономика оттолкнулась от дна и стала расти как на дрожжах. Слабый рубль сделал промышленность более конкурентоспособной. Началось импортозамещение. Снизилась безработица. Был преодолен кризис неплатежей между предприятиями. В результате уже в 2000-м экономика выросла более чем на 10%. Бюджет получил мощный приток налогов. Государство окрепло и за несколько лет выплатило казавшийся неподъемным внешний долг. Началась эра стабильности и вставания с колен.

Но события 17 августа 1998-го оставили в памяти людей — и тех, кто принимал решения, и тех, кто за них платил — большой шрам. И власти, и люди извлекли из катастрофы свои уроки. Именно они во многом определили развитие страны в следующие 25 лет. Но, как и всякие уроки, в какой-то момент они стали устаревать.

Люди, правящие Россией последнюю четверть века, вынесли из кризиса несколько «непреложных истин». Они воочию видели, что бывает, когда у правительства не хватает денег. Поэтому годами и десятилетиями они заботились о сбалансированном бюджете и каждую лишнюю копейку откладывали в резервные фонды на черный день. Россия из крупнейшего должника превратилась в хозяйку одной из самых больших финансовых подушек в мире. Но финансовая безопасность подталкивала руководство страны к резкой и даже рискованной внешней политике.

Второй урок заключался в том, что угрозы социального взрыва возникают не из политических абстракций вроде ценностей и прав, а исключительно из непреодолимой материальной нужды. Только оказавшись один на один с голодом, граждане выходят из подчинения. Поэтому годами и десятилетиями правительство повышало зарплаты бюджетникам и индексировало пенсии. Страна переживала потребительский бум. Даже в моменты кризиса власти делали все, чтобы полки магазинов ломились от товаров. В России не деньги делают власть, а власть — деньги.

Наконец, способность наполнять полки магазинов и кошельки населения зависит от положительного сальдо торгового баланса, поняли российские верхи. Страна должна продавать больше, чем покупать. И это хорошо получалось: внешняя торговля всегда оставалась профицитной. Изменить это не смогли даже санкции против российского экспорта. Правда, усилия властей по дедолларизации торговли создают в этом отношении риски. Россия все больше получает за свою нефть не доллары и евро, а юани, рупии и даже рубли.

Свои уроки из августа 1998-го вынесли и обычные люди. В 1990-е старшее поколение голосовало за коммунистов. Но в критический момент вместо того, чтобы захватывать власть, те бросились ей на помощь. Примерно так же поступил и электорат КПРФ. Получив от правительства стабильно растущие пенсии, пожилое поколение из ядра оппозиции превратилось в основу электората власти. До сих пор они соблюдают этот негласный «социальный контракт»: лояльность в обмен на стабильную пенсию и полные полки.

Те, кому в конце 1990-х было 20–40 лет, помнят зарплаты тех лет. В 1999 году, сразу после дефолта, средняя зарплата рабочих и служащих составляла 61 доллар в месяц. Последефолтная власть дала возможность зарабатывать — брать кредиты, покупать квартиры и иномарки, ездить на отдых в Турцию. Платить за эту роскошь нужно было недорого: просто наглухо отгородившись от политики и общественной жизни. Сегодня поколению «общества потребления» от 40 до 60. В его руках больше всего социального капитала. Но оно по-прежнему самое аполитичное поколение в истории страны. В отличие от пожилых оно расплачивается за стабильность и материальное благополучие не лояльностью, а равнодушием.

Только не слишком многочисленная российская молодежь почти ничего не знает о катастрофе 1998-го. Нынешние 30-летние были тогда детьми и ходили в детский сад. Зато они свободны от страхов и взаимных обязательств, которые четверть века назад взяли на себя их родители и старшие родственники. Может быть, именно благодаря этому им предстоит написать новый, более справедливый «общественный договор», по которому Россия будет жить после следующего дефолта.

Фото: Дмитрий Лебедев/Коммерсантъ/Fotodom