Одним из самых запомнившихся эпизодов Петербургского экономического форума в этом году стал спор главреда «Эха Москвы» Алексея Венедиктова и директора департамента информации и печати Министерства иностранных дел Марии Захаровой.

На форуме, превратившемся в дорогой светский раут (соцсети неделю обсуждали меню из буфета ПМЭФ, в котором были сырники за 1100 и бок ягненка за 17 000 рублей), было не так много содержательных дискуссий, поэтому битва медийных антиподов привлекла большое внимание.

«Срочно! Захарова УНИЧТОЖИЛА главу “Эха Москвы”», — пишут анонсы эсэмэмщики провластных каналов в YouTube. Самый влиятельный либеральный журналист страны критиковал принятый в 2017 году закон, вводящий понятие СМИ-иноагента. Официальный спикер МИДа отвечала, что «все последнее время идет систематическая маркировка американскими социальными сетями всего контента, созданного зарубежными СМИ с аналогичными пометками, что данный ресурс поддерживается иностранными правительствами». Россия лишь защищается, отвечая на цензурные происки Запада.

Между тем за последние несколько месяцев ситуация в российских медиа действительно изменилась. Был активирован «спящий» закон 2017-го, и статус иностранных агентов получили сразу несколько крупных изданий. Деловая газета VTimes в начале июня объявила о закрытии по этой причине. На грани выживания оказалась и «Медуза»*.

«Этот ПМЭФ мне, собственно, этим и запомнится, — пишет бывший редактор отдела медиа в газете “Ведомости” Ксения Болецкая. — С одной стороны, большое число журов, которые ищут работу не в СМИ и обсуждают в коридорах форума разные оферы. С другой — главные редакторы СМИ, которые пытаются понять, где им найти людей, и тоже ищут на площадке будущих сотрудников. И те такие — нет, спасибо, только не в СМИ, я больше не могу жить еще одной надеждой». Уныния в журналистской среде и правда хватает. Все сильнее распространяется ощущение, что и без того узкие границы свободы слова и возможности профессиональной реализации стремительно сужаются.

Эту атмосферу описывает бывший технический редактор «Медузы»* Маша Коломыченко, которая решила (временно или навсегда — как выйдет) уйти из профессии: «Вся история с иноагентами стала последней каплей и лишь укрепила во мне это желание. Помимо денег (про них в журналистике вообще как-то смешно говорить) меня в работе всегда мотивировали два важных фактора: интерес к тому, чем занимаешься, и ощущение, что делаешь в этой жизни что-то действительно важное, социально значимое. Какое-то время назад я поймала себя на том, что больше не получаю всего этого от работы. Ну, знаете, сложно ощущать какую-то социальную миссию журналистики, когда, что бы мы ни писали, никакого эффекта это не имеет, в стране ничего не меняется [в лучшую сторону]…  А государственный курс, как вы понимаете, и без того непростую жизнь нормальных журналистов делает просто невыносимой».

Кто виноват

Мария Захарова спорит с Венедиктовым о том, кто виноват в кризисе свободы слова, «мы или американцы». Но, перекладывая ответственность за происходящее в российских СМИ на заграницу, отечественная чиновница все-таки указывает на реальную проблему. Усыхание свободы слова в нашей стране отражает более широкую тенденцию, которая не обошла и другие страны. А значит, у нее есть причины, выходящие за рамки национальной политики.

С цензурой сталкивается, например, известный шведский журналист и режиссер-документалист, один из создателей Wikileaks Йоханнес Вальстрём: «Трудно судить про то, что происходит в разных странах, но общая тенденция, мне кажется, очевидна. Не так давно шведское телевидение остановило работу над моим расследовательским проектом. И я спросил об этом у своего редактора. Мол, у меня ощущение, что появляется цензура, журналистов начинают клеймить иностранными агентами и т. д. А он мне отвечает: “Знаешь, я тебя старше. И я помню старые времена. Так вот то, что сейчас происходит — это не что-то экстраординарное. Просто после холодной войны наступила странная эпоха — эпоха гласности. А сейчас она закончилась, и все просто вернулось к старой норме”».

Сопредседатель профсоюза журналистов Игорь Ясин говорит, что абсолютное большинство конфликтов, в которых его организация защищает своих членов, это не трудовые споры, а именно случаи преследования репортеров со стороны государства. «Профессия на глазах становится по-настоящему опасной», — констатирует он. Репортеров арестовывают на протестных акциях, приговаривают к штрафам. Целые коллективы получают клеймо иностранных агентов, что разрушает бизнес-модель, лишает источников рекламных денег и затрудняет доступ к источникам информации. «Даже когда речь идет о финансовом давлении, обычно за плечами “инвесторов”, покупающих то или иное СМИ, стоит власть», — отмечает Ясин.

В России государство играет главную роль в ограничении свободы слова, согласен бывший шеф-редактор «Живого журнала» и издания «Русская планета», основатель издания и телеграм-канала «Толкователь» Павел Пряников. Но у этого процесса есть и более глубокие причины. «Лет десять назад был расцвет средних медиа, они появлялись одно за другим, — вспоминает он. — Но я уже тогда стал говорить, что их ждет кризис». Небольшие СМИ с трудом могут выдерживать конкуренцию с громадными холдингами, опирающимися на бюджетное финансирование. А сама экономическая логика вынуждает их постоянно гнаться за трафиком.

«Например, становится экономически невыгоден целый жанр журналистского репортажа, — рассуждает Пряников. — Вот у нас в “Русской планете” хороший репортаж делался недели за полторы. Корреспондент неделю ездит, потом дня три-четыре пишет. Прочитает такой текст 30 тыс. человек. Репутационно это очень круто, расшаривают неплохо такие тексты. Но эти 30 тыс. трафика новостник может сделать за два дня. То есть экономически стало невыгодно делать трудоемкие материалы».

К тому же множившиеся СМИ начинали все сильнее конкурировать друг с другом за аудиторию. «Как имеющуюся аудиторию разобрать на части и поделить? “Дождь”, радио “Свобода”*, “Медуза”*, “Новая” — все борются за одних и тех же людей. Выиграть можно, только повышая градус противостояния. Только “требуя крови”, разжигая страсти», — говорит Пряников. Началась эскалация радикализма. Контент все больше увязывался даже не просто с политической позицией, а шире, с системой ценностей, которая зачастую возводилась в абсолют и доводилась до степени экзальтации.

Когда медийный ландшафт поляризовался на противостоящие друг другу лагеря, государство перешло в наступление. Пряников считает, что политическое давление стало определяющим фактором в 2014 году, после событий на Украине: «Государству надо на чем-то отыгрываться. Надо как-то бороться с теми, кто “раскачивает лодку”. В глазах власти именно пул средних медиа выглядел самым удобным врагом. Считалось, что именно они формируют протестную среду. И экономические трудности вместе с политическим давлением оказались катком, который раздавил большую часть медийной экосистемы».

На Западе происходит нечто похожее. «Большая часть новой цензуры приватизирована», — говорит Йоханнес Вальстрём. Ее осуществляют крупные компании, в первую очередь технологические гиганты — Google, Facebook, Twitter и т. д. «Amazon убирает нежелательные, с их точки зрения, книги, — приводит пример Вальстрём. — Но делает ли Amazon это по просьбе “товарища майора” или по собственной воле — нам очень трудно судить. Мы видим только результаты». Но в итоге получается, что в наш мир стремительно возвращается цензура.

Принцип партийности в журналистике

Неожиданный для современников всплеск цензуры, бесконечная борьба с fake news, баны политиков на Западе, зачистка оппозиционных СМИ в России — все это реакция на успевшую произойти информационную революцию. Сама спешка в возведении новой инфраструктуры контроля вызвана тем, что у правящих элит ушло довольно много времени на то, чтобы осознать последствия уже произошедших изменений.

«Во времена Вьетнамской войны официальный американский нарратив был основан на том, что вьетнамцы напали первыми, и Америка лишь защищается. Прошло 30 лет, прежде чем мы узнали, что инцидент в Тонкинском заливе был фейком, — говорит Йоханнес Вальстрём. — Во время войны в Ираке потребовалось всего три-четыре года на то, чтобы полностью разоблачить историю про иракское оружие массового поражения. А в 2016-м мы узнали про манипуляции во время праймериз Демпартии США, когда верхушка партии не допустила победы Берни Сандерса, еще до выборов. Благодаря интернету изменилась технология производства и трансляции информации. Она стала распространяться слишком быстро и слишком широко. А это влияло на политику и разрушало контроль верхушки за обществом. И эта верхушка вдруг осознала, что оказалась очень уязвимой».

Первые два десятилетия после холодной войны элиты легко мирились с относительной свободой слова. Больше не было никакой «экзистенциальной угрозы», а альтернативы установившемуся порядку не существовало, как однажды заявила Маргарет Тэтчер. Общественные дебаты носили лишь тактический характер, и к ним относились снисходительно. Конечно, и на Западе, и особенно в России крупный бизнес и политики манипулировали СМИ, коррумпировали журналистов и организовывали пропагандистские кампании. Но они почти не тратили энергию на борьбу с инакомыслием. Это казалось излишним.

А сами медиа переживали настоящую революционную ломку. Павел Пряников обращает внимание на начавшуюся смену экономической модели. Стремительное распространение интернета подорвало традиционную бизнес-модель, основанную на платной дистрибуции и рекламе. Рекламные бюджеты быстро оказались сконцентрированы в руках крупнейших технологических компаний, а многие СМИ стали искать новые источники средств напрямую у своей аудитории. Вариантов было немного: платные подписки, рекламные интеграции и краудфандинг.

«Краудфандинг и донаты сыграли огромную роль. Они сделали редакции сверхзависимыми от своей аудитории. Издания стали зависеть не столько от условного олигарха-инвестора, сколько от донатов или подписчиков, то есть от читателя», — говорит Пряников.

Демократизация медийного ландшафта превращает СМИ из приводного ремня, с помощью которого элита разъясняет «полуграмотному» обществу текущую «политику партии», в инструменты самого общества. Но именно зависимость редакций от аудитории привела к формированию информационных пузырей, в которых аффективная реакция, «погоня за лайком» часто оказывается важнее рациональных аргументов и мешает услышать оппонента. Это запустило эскалацию радикализма в публичном пространстве, сделало его наэлектризованным до истерики.

Популярный в России мем про вражду «партии интернета» и «партии телевидения» отражает этот процесс. Часть общества остается в сфере влияния традиционной машины централизованного производства информации. А другая часть из этой зоны уже вышла и организуется в сетевые пузыри, доводит себя до аффектации и старательно противопоставляет свои ценности ценностям тех, «кто смотрит Первый канал». Именно «партия интернета» с ее подчеркнутой гражданской позицией вернула в журналистику старый советский принцип «партийности». Любой текст или ролик в первую очередь должен служить декларацией политических или культурных ценностей. И если факты им противоречат — тем хуже для фактов.

Но это — упрощенная схема. Большинство людей на самом деле не относятся ни к пассивным жертвам «государственной пропаганды», ни к экзальтированным активистам оппозиционного меньшинства. Павел Пряников оценивает размер ядра политизированной аудитории оппозиционных СМИ в рунете в приблизительно 4 млн человек. Но наряду с ними существуют не менее 8 млн человек, занимающих «промежуточную позицию»: «Такой человек может почитать колонку в “РИА Новости”, зайти на патриотический сайт про войну, а потом пойти почитать либеральные сайты. Этого читателя гораздо сложнее “поймать”. У него текучая позиция, он пытается сам взвешивать и размышлять. И вот с ними, как ни странно, мало кто работает. Если в либерально-оппозиционном секторе очень высокая конкуренция, то эта ниша “взвешенной картины мира” до сих пор открыта, и за нее никто не цепляется. И это понятно: с ней тяжело работать, ее тяжело понять, эта аудитория скептическая, ее тяжело сплотить парой простых лозунгов».

Однако происходящее в СМИ пока определяет не это формирующееся «задумчивое большинство», а два непримиримо противостоящих друг другу полюса.

Систему заклинило

Последнее десятилетие во всем мире происходил самый настоящий расцвет расследовательской журналистики. Wikileaks на Западе стал информационной атомной бомбой. Миллионы людей воочию увидели, как именно имперский аппарат США готовит колониальные войны, нарушает права человека и манипулирует демократическими выборами. Аналогичную роль в России играют громкие расследования, от The Insider до «Новой» и команды Навального. И по обе стороны нового железного занавеса власти нанесли удар по независимой журналистике: и там, и там диссидентов обвиняют в работе на зарубежного врага.

Но закрывая неподцензурные каналы информации, власть оказывается неспособна создать им альтернативу. Деньги вкладываются в грубую пропаганду, но она все чаще работает вхолостую: ей мало кто верит.

«Отсюда и берется жажда примкнуть к истерии, — рассуждает Йоханнес Вальстрём. — Внутри централизованной масс-медиа все меньше хлебных мест, меньше аудитории, растет угроза, что урежут бюджеты. И вот все эти функционеры пропаганды на индивидуальном уровне кричат все громче и громче, чтобы их заметили: “Я самый надежный пропагандист”. Это не только у вас в России есть Дмитрий Киселев — он теперь возникает повсюду. Это радикализация, но не общества, а “браминского класса”, профессиональных идеологов».

Но ни нагнетание истерики, ни цензурные ограничения не вернут централизованным государственным (или корпоративным) СМИ влияния. На Западе тестом стали выборы в США. Выяснилось, что даже при полном единодушии больших СМИ и технологических компаний почти половина общества упрямо проголосовала против экспертно-медийного консенсуса. В России такого наглядного теста не было. Но многие косвенные признаки тоже указывают на снижающуюся эффективность пропаганды. Несмотря на все усилия, она не смогла изменить отношение общества к пенсионной реформе, а прямо сейчас мы видим, как проваливаются усилия государственных СМИ ускорить вакцинацию. Народ слушает, но колоться не спешит.

«Власти наверняка будут и дальше давить и давить, но пока есть запрос на нормальную журналистскую работу, на независимую информацию, это им не сильно поможет. СМИ будут менять форму, меняться, но никуда не исчезнут, — говорит Игорь Ясин. — Журналистам будет сложно, будут возникать новые медиа, блоги. Они будут создавать новые модели финансирования и пути доступа к своей аудитории. Совсем задушить свободу слова вряд ли получится».

Павел Пряников прогнозирует, что в ближайшие годы медийный ландшафт будет состоять из двух форм. С одной стороны останутся большие СМИ с государственным финансированием. Их влияние будет постоянно падать, но стабильное финансирование закамуфлирует и смягчит этот процесс. С другой стороны будет множиться россыпь небольших медийных проектов и блогов. Они будут выполнять главную функцию, которую постепенно теряют государственные СМИ — верификацию информации, изображение реальности как таковой, без идеологической интерпретации: «Если старые медиа выражают точку зрения и интересы бизнеса или правящей верхушки, то новые станут все больше играть роль «коллективного организатора» своих читателей, как это было во времена Ленина. А читатель требует большего участия в жизни общества. Мы в самом начале парадигмальных перемен. То, что происходит в СМИ — и идеологическая радикализация, и цензурные пароксизмы, — только отражает общий кризис перехода общества от индустриального к постиндустриальному. Если индустриальное общество подразумевало представительную демократию, то постиндустриальное предполагает прямую демократию, когда простые люди сами напрямую решают большинство важнейших вопросов. Старая элита, конечно, этому сопротивляется, не хочет делиться властью. Отсюда и все эти попытки просто взять и вернуть “все как было”. Ввести цензуру, воссоздать монолитную пропаганду, единую для всех идеологию».

Йоханнес Вальстрём согласен, что установившийся порядок не сможет продержаться долго. Распространение интернета привело к появлению двух противоположностей, говорит он. «С одной стороны — это “Большой брат”, Facebook или ЦРУ, которые знают о тебе все, следят за каждым твоим шагом, манипулируют твоей новостной лентой. Но с другой стороны — “Маленький брат”, тот же Wikileaks, который дает тебе всю информацию про “Большого брата” и его грязное белье. Но «Большой брат» обиделся и просто посадил “Маленького” в тюрьму (речь не только про Джулиана Ассанжа, но и про все остальные цензурные усилия властей разных стран. — Прим. автора). И баланс оказался разрушен: мы остались наедине с каким-то монстром, в фигуре которого слились интернет-корпорации, спецслужбы и политики. А ты не имеешь права знать ничего, просто иди и сдохни. Долго так продолжаться не может, баланс будет восстановлен одним или другим образом».

Ведь чтобы удерживать контроль за информацией в современном обществе, нужны титанические тоталитарные усилия и постоянная атмосфера страха. А это подрывает саму легитимность социального порядка. «Жертвуя свободой слова, либеральное общество уничтожает собственное право на существование», — говорит Вальстрём.

*Издания внесены Минюстом в реестр СМИ, выполняющих функции иноагента.

Фото: кадр из фильма «Народ против Ларри Флинта»