Известный музыкальный критик и культуртрегер Максим Семеляк написал очень маленькую, но важную книжку «Значит, ураган» о лидере группы «Гражданская оборона» Егоре Летове и рассказал Игорю Шулинскому, почему его герой так важен именно сегодня.

Мне кажется, что эта книга какой-то неоплаченный долг твой был, Максим?

Совершенно верно, но я не планировал писать классическую рок-биографию, и как только нечто подобное вышло, это мне в каком-то смысле развязало руки. Я думал сделать какое-то протяженное эссе, элегию, если угодно. У меня в договоре прописано, что это будет книга на 200 тысяч знаков, то есть это совсем мало. Но я-то в итоге написал в два раза больше, и написал бы еще примерно половину.

Почему Егор Летов — фигура важная?

Если ты спрашиваешь о современности, то я думаю, что столь сильной и одновременно внятно очерченной эмоцией с той поры тут со сцены не слишком баловали — и люди к этому тянутся. Интересно, что эта эмоция пережила свое время, например, для сравнения, Башлачева, увы, забыли, а Летов каким-то образом вернулся. Современные дети же не считывают контекст, им все равно: коммунизм, антикоммунизм — для них это, как для нас…

…война Алой и Белой розы в Англии.

Да, типа того, какую-то вот эту странную и очень достоверную энергию они стали в Летове находить.

Я не поклонник Летова, но нашел в книге несколько очень интересных вещей. И одну из них я бы обозначил как «продажность и стойкость». Многие в то время меняли свои флаги и убеждения. А вот Летов пытался быть стойким, его убеждения менялись естественно, вместе с его «познанием жизни». Сегодня он мог быть таким, завтра — другим, но это был не конформизм…

Летовский феномен состоит в том, что как человек он был про разнообразие, про калейдоскопы, про множества, про радугу, но реализовывал он это с максимальной зверской однозначностью, которая заключалась во всем, например в простых аранжировках — лишний раз не ударить по барабану. Он расширяет сознание и одновременно его сужает. Он инородный и народный одновременно. Как ему это удавалось? Не очень понятно.

Разве такой радикализм не мешает восприятию? Если ты, конечно, не подросток. Я прослушал большое количество песен Летова, готовясь к нашей беседе, и это было ужасно! Но не в этом дело, я нашел много параллелей с группой «Кино», может, даже у Летова это где-то честнее, чем у «Кино», поэтичней, но в любом случае как массовый продукт все это гораздо хуже, чем «Кино». Конечно, у Летова бесспорный талант, но талант не в музыке, а в чем-то другом.

Насчет «Кино», мне кажется, довольно справедливая параллель. В конце 1980-х и в начале 1990-х на заборах писали два слова: «Кино» и «ГрОб». Дальше, условно говоря, мог бы появиться русский Sex Pistols: вечеринки, стадионы и концерты, и это и был Летов, захоти он такую судьбу.

А ты не преувеличиваешь? Здесь не было музыкального продукта, здесь была чистая искренняя энергия. Ты музыкальный критик, интеллектуал, ты хорошо знаешь музыку, именно с точки зрения музыки разве Летов — это интересно?

Музыка и музыкальный продукт немного разные вещи. В любом случае я писал «Значит, ураган» максимально в дневниковом стиле, потому что это попытка объяснить не самого Егора Летова, а ответить на вопросы «Что со мной не так?» и «Почему мне от этой музыки так радостно?». А с такой точки зрения разговоры про «продукт» вести сложно.

Вот мне и показалось, что ты с помощью Летова пытаешься разобраться со своими какими-то комплексами, интеллигентскими метаниями.

Да какие уж там метания — уж больше тридцати лет все это слушаю. (Смеется.) Но, справедливости ради, я не вполне понимаю, как у меня появилась эта точка входа в мир Летова.

Летов расширяет сознание и одновременно его сужает. Он инородный и народный одновременно.

Я был книжным ребенком, не пил, не курил, ничего такого не вытворял. Вероятно, поэтому мне так понравился его инструментарий — пойти куда-то через страх, через отчаяние, через грязь, главное — не испугаться. Ты идешь и уже очень скоро достигаешь какого-то общего экстаза. Летов давал такую возможность. Он такая точка входа в куда более радостные вещи, чем может показаться от прослушивания его произведений, это совершенно точно…

Я в те годы, когда все слушали Летова, слушал «Вежливый отказ» и «Звуки Му». Мечущийся Мамонов открыл для меня какой-никакой русский джаз, русскую похмельную экзальтацию. А что касается Летова и его группы, то это была «философия варваров». Чем она была тебе близка?

Ну правильно, Егор Летов в отличие от Мамонова придумал философию, как ты говоришь. Кстати, Егор учился играть на барабанах у Михаила Жукова, который, собственно, и в «Звуках» тоже играл. Я тоже, разумеется, слушал «Звуки Му», но, на мой вкус, сейчас это слушать довольно трудно, тогда как Летов с упомянутым тобой варварством до сих пор вызывает некое непонятное оживление в публике.

Потому что это шумно, антибуржуазно. Но заниматься анализом всего этого? Я думаю, что Максим Семеляк написал о себе. Через Летова. Вы все хорошие московские мальчики, которые занимаются политическими историями, думают, но молчат, при этом копаются в глянцевых историях, зарабатывая себе на жизнь, как мне кажется, иногда презирая себя. Может, я, конечно, ошибаюсь, но ты от их лица хочешь попросить прощения как бы за свою «нецельность». Потому что в моем понимании единственное, чем хорош Летов — это своей цельностью и искренностью.

Я понимаю, о чем ты говоришь, мне примерно то же самое написал Артемий Троицкий, что, мол, я как человек с якобы хорошим музыкальным вкусом хочу просто в целях некоего странного мазохизма соединиться с глубинной частью российского народа и т. д. Ну что до мазохизма, то, как говорил основатель магазина «Трансильвания» Боря Симонов, все люди либо садисты, либо мазохисты, и вот в этой системе я скорее мазохист. Во-вторых, именно потому что мы, как ты говоришь, с друзьями сидели в глянцевой журналистике и прожили достаточно убогую жизнь по сравнению с Летовым, я и написал книжку не про нас, а про него. В-третьих, я не вижу огромной пропасти. Летов в некотором смысле тоже «хороший мальчик», просто проведший огромную работу над собой. Он что, блатной или военный, или, может быть, крестьянин? Я к тому, что я не вижу никаких непреодолимых социальных рамок между нами. Ну он вырос на окраине Омска, я — на окраине Москвы. Ну вот, например, я не слушаю гангста-рэп, потому что мне сложно идентифицировать себя с ним и впускать в голову всю эту бредовую отсебятину: «Я тебя грохну, я тебя вы*бу». А у Летова нет ни одной строчки, которую я не готов был бы повторить…

А как насчет «мне насрать на мое лицо»?

Ну я просто не большой любитель именно этой песни. Но когда я слушаю, я не делаю никакого внутреннего усилия. Конечно, у меня кишка тонка пройти такой путь, какой прошел Летов.

Почему Летов пошел в такую жесткую историю? Что его подтолкнуло к крику?

Много факторов, например преследование КГБ. Кроме того, Летов был такой последовательный настоящий романтик, ему нужно было проникнуться вечностью, он жил сильными эмоциями и мыслил нездешними категориями, во все это верил, он воспринимал все буквально.

Летов в некотором смысле тоже «хороший мальчик», просто проведший огромную работу над собой.

Кроме того, это был крик не только, как ты говоришь, жести, но и неимоверной радости — меня лично музыка Летова никогда не вгоняла в депрессию, я ее воспринимал как весеннее ликование. Да и наше недолгое общение с ним было абсолютнейшими веселейшими посиделками, никаких мрачных разговоров никогда не было.

Я осмелюсь только предположить, что тебе это напоминало такие танцы у костра, в который легко попасть. Ты чувствовал в этом какую-то недоступную честность…  Тысячи интеллигентных мальчиков реализовывались как раз через эту честность Летова.

Слишком патетично, но даже если это и так, то пусть. Сам говоришь, что реализовались. (Смеется.)

Чем тебе запомнился Летов?

Своей открытостью, доверительностью, даже доверчивостью. Когда я в первые разы брал у него интервью, это был лютый тип, который на чужих смотрел с подозрением. Но потом, когда он раскрывался, это был милейший человек. Я не помню, чтобы мы говорили с ним о каких-то важных вещах, вообще я до него не дое*ывался, и мне было радостно наблюдать за ним в разных, не свойственных ему контекстах, и самому такие контексты в редких счастливых случаях создавать.

Если бы Летов жил в Америке, он остался бы жив?

Могу только сказать, что он точно не собирался умирать, его банально подкосило здоровье, нежелание ходить к врачам, как ни глупо прозвучит.

А участница «Гражданской обороны» Янка Дягилева умерла от алкоголя?

Да нет, ну какой алкоголь, она погибла, ее тело нашли в реке. И Летов не так уж много пил, в ранних альбомах это слышно, что, даже несмотря на весь свой раздрай и ор, все это сочиняет упомянутый тобой домашний мальчик, почти не пьющий. Он пить начал основательно уже после «Русского прорыва». А когда уже мы с ним общались, я его вообще ни разу не видел пьяным. Ну пару раз, может. Ну три раза, ок.

Почему домашним мальчикам так нравятся левые идеологии? Почему, скажем, им всегда приятней Палестина, а не Израиль?

Летову-то больше нравился Израиль, он довольно часто там выступал.

От «Русского прорыва», по-моему, дурно пахнет, как от всего, что связано с фашизмом. Ничего хорошего он не несет.

Ну это уж не ко мне вопрос. В любом случае мне люди были важнее идей — Летов, Лимонов…

А что могло толкнуть Летова к «Русскому прорыву»? Почему он был всегда против? Из-за стремления к неосуществимому? Такая обратная сторона романтизма?

Ну а куда ему было в те годы идти с его буйной системой ценностей и уже сложившейся панк-славой — в «Менатеп»? К тому же не стоит забывать, что «Русский прорыв» — это было движение уже проигравшей стороны, за ним не стояли ни деньги, ни какие-то специальные силы, все уже было ясно, так что это не обратная сторона романтизма, а вполне прямая. Кроме того, тут вполне национальная темная традиция, которой он тоже наследовал — не все же ограничивается калифорнийской психоделией. У него была навязчивая идея, такое наследование «темной русской традиции». Он был фанатом Федора Сологуба, не зря же он когда-то хотел выпускать журнал «Передонов», и важно было, думаю, принять на себя определенный элемент гадливости, это в правилах игры.

У Мамонова тоже был этот элемент «гадливости», но он держал это под контролем и использовал как прием.

Летов придумал себе «Русский прорыв», Мамонов придумал себе «русскую деревню». Мамонов придумал себе, что он святой, а Егор придумал себе, что он коммунист и условный еретик.

Если бы сейчас Летов был жив, как ты думаешь, какой была бы его судьба, чем бы он занимался?  

Я довольно часто про это думаю и могу только сказать, что ему пришлось бы очень несладко в наших условиях. Он все больше и больше входил бы в мейнстрим — поневоле — и я не знаю, правда, чем бы это кончилось. Егор Летов был человек-калейдоскоп, который менял свои личины, любил разнообразие, коллажи, а меньше всего любил вот эту медийную ловлю за руку, которой я сейчас пытаюсь заниматься. Поэтому могу легко предположить, что в 2014 году он сказал бы: «Крым наш». Но с такой же легкостью могу предположить и обратное, потому что ему никогда, кажется, не нравилась власть.

Устав от революции, он мог бы стать бизнесменом?

Бизнесменом — нет. Он мог хорошо выдерживать, скажем так, свой востребованный стиль, Летов понимал, что за ним стоит и кто он такой, он был не скромняга и не тихоня, но какой бизнес, ты чего.

Ты мог бы представить его в «Порше», разъезжающим по московским бульварам?

Ну разве что если б у меня был «Порш», но это так же сложно себе представить, как и наличие Егора в нем. Вряд ли, я думаю, что он мог бы просто отсюда уехать, ему очень нравился Сан-Франциско, и он с завистью говорил о наших общих знакомых, которые живут в тех краях. Мне кажется, его манили такие перспективы: сидеть там, чтобы все отъе*ались от него. Что бы он делал в современной России? Не знаю. Человек начинал с того, что записывался в обычном многоквартирном доме на первом этаже, все эти бесконечные наложения, живые барабаны, мат-перемат этот, ноль звукоизоляции. Представляешь, что думали соседи и люди вообще, не только КГБ? И сколько нужно было иметь стойкости, чтоб игнорировать их реакцию? А в наше время пошла реакция иная, одобрительная, любопытная — и вынести такое еще сложнее. Но он бы, уверен, справился.

Фото: Максим Федоров