«В России рок-музыка по-прежнему маргинальное явление» — фотограф Наташа Васильева-Халл
Наташа Васильева-Халл — летописец отечественной рок-жизни, в которой она варится уже больше полувека. Она первая русская, снимавшая The Rolling Stones (Уэмбли, 1995), и имеет на руках самый большой архив звезд от Гребенщикова*, Кинчева, Бутусова и Шевчука до Цоя и Горшка. Но правообладатели запрещают ей печатать и продавать их портреты — из пяти рок-календарей, запланированных на 2025 год (про БГ, Цоя, Бутусова, Кинчева и панков), в издательстве АСТ вышел только один, про панков.
Как вас занесло в рок-тусовку?
Она очень естественно вокруг меня формировалась. Я просто слушала западную музыку с очень ранних лет. В 1966 году брат подружки, моряк, привез нам первую сорокапятку The Beatles в наволочке со своими грязными подштанниками — белье их заставляли забирать с корабля стирать домой. Мне было 14 лет, когда я услышала «Ob-La-Di, Ob-La-Da». О чем тут говорить — это сразу и на всю жизнь. С тех пор я старалась знакомиться только с теми людьми, которые слушают и знают западную рок-музыку — это были 1960-е: я хипповала, ходила в рваном свитере, у меня был обруч на голове… А потом я поступила в институт культуры и в колхозе встретила парня, который играл «Битлз» на гитаре. Это был первый человек со стороны кроме моих друзей. Он привел меня на репетицию своей группы «Большой Железный Колокол» — осколка группы «Санкт-Петербург», первой команды, которая стала петь рок-н-ролл на русском. И я впервые оказалась рядом с настоящей музыкой, я никогда не видела и не слышала, как ее играют живьем. Я вообще не знала, что в России есть рок. Тогда я услышала бас и барабан вместе да еще увидела длинные волосы у барабанщика… Меня все это потрясло. Что-то случилось внутри: я поняла, для чего родилась на свет, и до сих пор с этим существую.
А фотографировала я с 15 лет, когда на день рождения мама подарила мне «Смену-8» — я еще в школе училась, и у меня было много лет до 1981 года, до открытия Рок-клуба, чтобы развить свое умение фотографировать и перезнакомиться со всем рок-н-ролльным подпольем. Сначала очень локально, питерские группы: «Мифы», «Россияне», «Санкт-Петербург», «Большой Железный Колокол». Потом появилась «Машина времени»: Макаревича* я увидела первый раз в Таллине в 1975 году.
Известно, что все неформалы в Петербурге тусовались в «Сайгоне». Где еще можно было найти своих?
Когда мы начинали, «Сайгона» еще не было. Мы тусовались в «Сфинксе» на Васильевском острове, там собирались студенты из университета и Академии художеств — интеллигентная публика в отличие от «Сайгона», куда ходили все кому не лень. Ходить в «Сайгон», чтобы встретить Цоя или Курехина, мне не нужно было — и Цой, и Курехин приезжали ко мне домой фотографироваться.
Все также собирались на битловских сейшенах Коли Васина, когда мы праздновали дни рождения четырех участников «Битлз», и это сопровождалось концертами. Практически вся российская рок-музыка выросла из вот этих подпольных сейшенов Коли Васина, которые сначала проходили у него дома, а потом в сельских ДК и клубах при жилконторах.
Вы сразу начали продавать фотографии рок-звезд фанатам на концертах?
Нет, конечно. Первые лет восемь я фотографировала на цветные слайды и просто собирала архив. Моя бабушка была заведующей хирургическим отделением городской глазной больницы и из Германии ей привозили слайдовую пленку Orwo. И я просто фотографировала музыкантов на пленку, многих прямо у себя дома. У меня не раз проходили квартирники: и «Аквариума», и «Машины времени»… Кутиков однажды остался жить у нас на неделю. Пока группа выступала, они жили в дорогой гостинице, но бухали у нас, а потом, когда уже уезжали в Москву, все были такие пьяные, что Кутиков упал на перроне и сломал ногу, его пришлось возвращать к нам домой. Он неделю лежал у нас на диване со сломанной ногой. Невероятное количество выпито было за эту неделю, потому что Москва — это Москва и «Машина времени» — богатые люди. Кстати, я вышла замуж за гитариста из «Машины времени» Юру Ильченко, так что это все превратилось в семейное дело. Правда, Юра ушел из группы, чтобы переехать ко мне в Питер, и мне долго не могли этого простить.
На что вы жили? Съемки приносили доход?
Работала воспитательницей в садике, потом уборщицей. Потом устроилась техником в фотолабораторию — печатала там фотографии нелегально сотнями, используя государственные оборудование, реактивы и фотобумагу, портреты Гребенщикова, Кинчева и Цоя. Но я не могу сказать, что все это хорошо продавалось — меня все время вязали. Я так из подполья и не вышла до сих пор…
Почему?
Меня не допускают к прилавкам, потому что все они заняты мужчинами. Вся моя продукция у меня по всем шкафам и под кроватью. Последний пример — выставка в «Севкабеле» «Цой: легенда». Какой огромный приток целевой аудитории! Когда эту выставку впервые показали в «Манеже» в Москве, на прилавках был и мой мерч. У меня дешевая бумажная продукция, на ней построен многомиллиардный шоу-бизнес во всем мире, потому что основа шоу-бизнеса — это портрет артиста на материальном носителе. Чем дешевле носитель и чем круче рок-артист, тем больше прибыль. К чему я стремлюсь? Дешево и много. А у русских это все упирается в наоборот — дорого и мало.
Меня не допускают к прилавкам, потому что все они заняты мужчинами. Вся моя продукция у меня по всем шкафам и под кроватью.
Так вот, в Москве моя продукция была на прилавках, и, к удивлению организаторов, за два месяца на копеечных открыточках по 200 рублей, когда рядом лежали их дорогие футболки, каталоги и диски, я наторговала на 600 тысяч. Поделили пополам с организатором, заплатили Саше Цою. Всем хорошо. Недаром же в Англии 30 лет живу и смотрю бесконечные фильмы о рок-музыке по всем каналам. Но после этого меня выгнали.
За что?
Я посмела выступить против того, что на моем дисплее на выставке написали «фото из архива Джоанны Стингрей». А я не хочу, чтобы меня имели — не вижу, чем Джоанна Стингрей круче, чем я. Мы с ней разные: у нее свое дело, у меня свое. Почему надо на моих фотографиях писать, что это фото из архива Джоанны Стингрей? Потому что она более знаменита, более прилична, потому что она в Америке?
Кроме того, организаторы заклеили рекламой Яндекса лицо Цоя на одной из самых известных моих фотографий, где он стоит в фойе Рок-клуба в профиль на фоне афиши «Кино». Фотографию эту для выставки у меня организатор приобрел за тысячу рублей. Представляете, сколько заплатил Яндекс за право залепить лицо Цоя своей рекламой на огромной фотографии? Но вместо компенсации с прилавка убрали весь мой товар.
Ощущение, будто 30 лет назад, когда я уехала в Англию, рок-музыка встала здесь на паузу.
На этот раз устроитель выставки в «Севкабеле» наштамповал своего мерча — он просто взял и исключил полностью из продукции идею о том, что она может основываться на фотографических изображениях. Таким образом пошел наперекор мировому опыту шоу-бизнеса. Многие русские мужчины, когда сталкиваются со мной и моими идеями, сразу уверены, что идеи плохие, потому что женщина не может придумать ничего умнее, чем знает он. И он сделал мерч, основанный на цитатах, например, пустой черный блокнот, на обложке надпись «Скажи, кукушка, сколько?», а сверху бумажка с надписью «1200 руб.» — нарочно не придумаешь! Или пластиковая коробочка для лекарств с надписью «Когда твоя девушка больна». И все это вместо того, чтобы предоставить людям возможность приобрести портрет любимого рок-героя, который реально помогает — глядит в душу. Я знаю, как в свое время помогал мне портрет Джона Леннона, когда надо было принять решение — посмотришь на него и видишь прямо, как он тебя поддерживает. Весь духовный смысл потерян. Остался только тупой крестьянский подход: белье и посуда — кружки и футболки. Они очень стараются превратить Цоя в российского борца и героя. Разумеется, иметь такого героя, как Виктор Цой, на своей стороне хочется каждому. Отсюда стремление ориентироваться на плебейский вкус.
Тем не менее не кажется ли вам, что и вы с бесчисленными портретами Цоя, и Джоанна с книгами про него, и этот устроитель с цитатами занимаетесь зарабатыванием на трупах?
А что, вы где-нибудь видите мои бесчисленные портреты Цоя? У меня такого ощущения нет, потому что я это делаю всю свою жизнь без всяких денег. И Бог мне свидетель, что я это делала всю жизнь. И если бы я этого не делала, сейчас не было бы такой повальной киномании, если бы я не издала четыре книги про Цоя, первые две вообще бесплатно, самиздатом. Я в этом уверена, хотя не могу этого доказать. Но я просто совершенно точно знаю, что нынешней популярности группы «Кино» — при том что Виктора Цоя нет с нами уже больше 30 лет — не было бы без фанатской базы. А она возникла за последние 10–15 лет на основе ворованных у меня фотографий. Когда в 2012 году в «Эксмо» вышла моя книжка к 50-летию Цоя «КИНОхроники подполья» (моя уже третья книга о «Кино»), для продвижения книги издательство прислало мне список киноманских чатов в соцсетях — и ни один из них не был функционирующим. Их создали, когда в России появился интернет, в начале 2000-х, и они увяли за недостатком информации. В России рок-музыка — это по-прежнему маргинальное явление. Она легально разрешена — концерты можно проводить, но при этом в СМИ нет никакого всплеска. Но когда «КИНОхроники подполья» вышли, они месяц торчали на первом месте в чарте магазинов, и постепенно киноманы оживились.
Давайте вернемся к подполью, вы же пытались издавать рок-журнал, за что, говорят, к вам пришли из КГБ…
Журнал назывался «Рокси», мы его придумали вместе с Гребенщиковым у меня на кухне с целью просто показывать людям рок-н-ролл. Моя мама, которая была преподавателем университета, дала мне машинку. И я как редактор заставляла Майка Науменко и Колю Васина писать для нас материалы, чтобы потом отпечатать журнал в пяти экземплярах. Кому надо — перепечатывали.
Но КГБ приходили не из-за этого: была ноябрьская демонстрация советских граждан, и в Питере с галереи Гостиного двора кто-то разбросал листовки, на которых было написано «Свободу слова! Свободу печати! Свободу собраний!». Напечатаны они были на фотобумаге. У кого-то из подозреваемых в записной книжке нашли мой номер. Поэтому ко мне пришли с обыском — забрали мой фотоувеличитель и запасы фотобумаги, перерыли детскую кроватку и корзину с грязным бельем. Даже три доллара тремя бумажками, которые у меня были просто в качестве сувениров от знакомых американцев, прикарманили. Забрали подарок: на 8 Марта ребята сделали мне членский билет под номером 0000001 с моей идиотской фотографией и отпечатком пальца моего мужа вместо печати. А внутри была нарисована веточка мимозы и написано: «Да здравствует наука, да здравствует прогресс и мудрая политика ЦК КПСС!». Ой, как они привязались ко мне! «Вы знаете, что билет с таким номером принадлежал Владимиру Ильичу Ленину?! Откуда у вас три доллара?!»
Потом меня вызывали в КГБ на допрос — безрезультатно. Я приперлась туда в дикой рок-н-ролльной шубе — и закурила! Мне велели никому об этом не рассказывать. Но я тут же поехала в «Сфинкс», где меня несколько дней бесплатно поили кофе, пока я рассказывала о своем допросе.
Как вы попали в Англию?
Уехала я в 1994 году, когда один знакомый прислал приглашение в Англию работать в журнале, который делала там тогдашняя русская интеллектуальная эмиграция. Журнал был посвящен не только рок-музыке, там было четыре разных раздела: фэшн, спорт, рок-музыка и культура. И я поехала с чемоданом негативов и слайдов. Когда осмотрелась, осталась там, потому что возвращаться мне было некуда — я жила в коммуналке, а вокруг рушилась империя. Дождалась, пока дочка окончит последний курс колледжа, и выцепила дочку вместе с ее подружкой.
А как же вы смогли бросить весь этот рок-н-ролл и стать домохозяйкой при обеспеченном английском муже?
В Англию я уехала, когда мне было 40. В России последние годы жила в коммунальной квартире, где соседи-уголовники дрались стульями и лезли ко мне в комнату. Жила без копейки денег. У меня было два варианта — либо валютная проститутка, либо мылом торговать на базар, а там под армянина ложиться: ноги раздвигать в любом случае. Меня вязали менты все время, отовсюду гнали. В начале 1990-х менты изобрели механизм специально против меня — указ о запрещении продажи тиражируемой фотопродукции. Тогда появилась куча кооперативных ларьков, где продавали жвачку и кока-колу. Я с ними договорилась о продаже фотографий, за процент, разумеется. Они с удовольствием вписались. И я несколько раз напечатала по 20 Бутусовых, 20 Кинчевых, 20 Цоев… И относила в эти ларьки — на Ветеранов, на Петроградской, еще где-то. Обрадовалась, что наконец выбралась из подполья. Выкинула старый протраханный насквозь диван (у меня был очень крутой бойфренд) в надежде купить новый. Но тут менты подсуетились, и вышел проклятый указ Ленгорисполкома о запрещении продажи тиражируемой фотопродукции. И если раньше меня на концертах вязали и отпускали, отняв фотографии и деньги (потом мои фотографии продавали бабки у метро вместе с укропом — менты своего не упустят), то с этим указом все превратилось в срок. И у меня был народный суд… А в ларьки мою продукцию брать перестали, конечно, им штраф грозил. Вместо дивана пришлось несколько лет спать на винных ящиках, которые мы со знакомыми панками утащили ночью со двора магазина.
В Англии я не сразу бросила рок. Ходила на концерты «Роллинг Стоунз», Рода Стюарта, Джанет Джексон, Эрика Клэптона, Моби и других с камерой. Потом Джаггер с Уэмбли вышел на обложке журнала, который мы делали с Севой Новгородцевым. Я полгода ходила к нему на ВВС пешком из своей общаги на Оксфорд-стрит и предлагала эту идею. Журнал, конечно, успеха никакого не имел, потому что Сева, как свойственно всем без исключения русским мужчинам, с которыми мне приходилось иметь дело, был уверен, что знает лучше, чем я. Но он устный журналист, всю жизнь занимался болтовней и в отличие от меня никогда не имел дела с печатной продукцией. Журнал печатали в Финляндии, продавали в России. Успели напечатать три номера, потом все накрылось из-за безграмотного подхода.
В России у меня не было доступа к той деятельности, которой я всю жизнь хотела заниматься. Зато в Лондоне у меня десять лет было свое издательство — мой муж, обеспеченный англичанин, приветствовал мою идею создания собственного издательства. Выпускала современную российскую прозу в хорошем переводе — «Максима и Федора» Шинкарева, например. Последнюю книгу — «Понедельник начинается в субботу» Стругацких — я выпустила на грант культурного сообщества Британии. Книгу переводил один из лучших славистов Британии Эндрю Бромфилд, который переводил Пелевина. Потом американский издательский концерн «Орион» купил у меня права — они издали книгу на 15 языках, сейчас издают на китайском и португальском. Я получила большущее моральное удовлетворение, до сих пор нахожусь в переписке с агентом Стругацких Францем, живущим в Австрии. Он прислал мне все 15 экземпляров на разных языках — теперь целую полку занимают.
Но то, что я делаю в Англии, никакого отношения к русскому подполью, к счастью, не имеет. Там нормальные люди, которые ко мне нормально относятся. А здесь сын Цоя запрещает мне использовать фотографии Виктора для календарей, потому что «это не входит в план коммерческого развития группы». То же самое с «Королем и Шутом» — Князь, которого Горшок выгнал из группы незадолго до своей смерти, теперь против того, чтобы я печатала Горшка. Автору запрещают публиковать собственные произведения! С научной исторической точки зрения интересно — это фашизм или Средневековье?
Ощущение, будто 30 лет назад, когда я уехала в Англию, рок-музыка встала здесь на паузу. И начала развиваться вширь, а не вверх, как во времена Рок-клуба, когда все бурлило внизу, а потом как взмыло фонтаном — и побежало по всей стране по стадионам. В телевизоре и в СМИ рока по-прежнему нет — это все еще подполье, а те, кто слушает рок, считают себя маргиналами и не происходит ничего, что подтвердило бы легитимность их пристрастий.
Фото: Алексей Смышляев
_____________________________________________
* Объявлен иноагентом.