Актриса Вера Алентова, чья героиня в фильме Владимира Меньшова больше 40 лет назад взяла Москву не слезами, а любовью, рассказала «Москвич Mag» о несостоявшемся продолжении картины, а также объяснила, почему мы особая нация и как жить, чтобы возраст не становился главным достоинством.

Вера Валентиновна, вы всегда достаточно жестко выстраивали границы отношений со зрителями и с прессой. Сейчас многие реагируют на такую выправку как на надменность, а главным комплиментом стало «Ах, она такая простая». Как вы думаете, почему простота, которая вообще-то хуже воровства, вдруг стала такой востребованной? Как с этим бороться?

Думаю, что бороться не получится. К простоте уже все привыкли. Люди в большинстве своем разучились думать. По разным причинам. Главным образом потому, что ушли в сети и проводят там много времени, и еще потому, что любую информацию теперь можно получить, не затрачиваясь — одним нажатием кнопки. И ничего не надо запоминать, даже школьникам и студентам. Если потребуется снова — еще раз нажмешь кнопку. Но в голове-то ничего не задерживается. Эта «кнопочная» история разучила людей думать даже о простых вещах, что уж говорить о сложных — сложность утомительна. Простота — это нормально и привычно. А разбираться — трудно, долго, да и незачем.

Сегодняшнее общество — общество потребления. Но это я могу понять — ведь у нас так долго был тотальный дефицит. А вот то, что у человека нечаянно пропало право выбора, не радует. Навигатор, реклама — за нас решили, по какой дороге ехать и где что купить. Конечно, когда я еду в незнакомое место, то включаю навигатор. В другой ситуации он может и обмануть, потому что настроен не для меня, а для оптимизации движения транспорта в городе. Облегчают ли эти новшества жизнь? Да. Но иногда возникает мысль, что вместе со всеми удобствами происходит (поначалу незаметный) отказ от принятия и более сложных решений. Купи вот этот порошок — он лучший! В результате скапливается, конечно, недовольство тем, что нам все время диктуют, что делать. Вспоминается анекдот, когда женщина спорит с навигатором: «Будешь ты мне еще указывать!» Подросло поколение инфантильных людей. Как с этим бороться? Будет ли так всегда? Я не знаю. Пока просто приходится так жить.

Что должно произойти, чтобы вы поставили на ком-то крест?

Мне кажется, человек не должен ни на ком ставить крест. Долгая жизнь меня убедила, что ошибки совершают все. Я и сама их делала и сполна расплачивалась. Крест вещь тяжелая. Даже у убийцы есть адвокат. Казалось бы, зачем, если это убийца? А адвокат разбирается, ищет возможность хоть как-то его защитить. Что уж говорить о людях, которые просто оступаются? Это отнюдь не означает всеядности — приятия любых человеческих проявлений. Но крест ставить на человеке я бы не стала. Это как-то очень страшно.

Какие темы для вас табуированы?

Табуирована для меня личная жизнь. Я сейчас написала книгу, к моему юбилею ее издали. Нам с Владимиром Валентиновичем (Меньшовым, мужем Веры Алентовой. — «Москвич Mag») издательство «Эксмо»предложило написать каждому по книге воспоминаний. Володя свою не успел закончить, но она почти готова, мы с Юлей ее доделаем; я свою успела, к юбилею. Там я достаточно откровенна, именно потому, что мне исполнилось 80 лет. И я подумала: вдруг внукам и правнукам покажется интересным заглянуть в мою жизнь? Там должна быть правда, и потому я писала о личном. Даже когда мне было 70, я не была еще к этому готова: личная жизнь называется личной именно потому, что она никого не касается, кроме меня — это мои проблемы с любимыми, друзьями, недругами. Это даже нельзя назвать табуированностью…

Чтобы не сделать свою личную жизнь общественной, я не делала ничего особенного: просто говорила, что на какие-то вопросы не отвечаю.

Я прожила большую жизнь, в ней было много встреч со зрителями, которые очень любили наши фильмы и на встречах никогда не переступали границ — много лет жили без подробностей нашей личной жизни, понимая, что такие вопросы бестактны. Поэтому есть не табуированные темы, а бестактные. Сейчас личная жизнь — «тактная» тема, всем интересна, да еще и почему-то позволительно сторонним людям про тебя наврать, клянясь, что был свидетелем. На самом деле это развращает людей. Если в детстве объяснить человеку, о чем беседовать нельзя, то и взрослый человек будет это помнить.

А как вы в эпоху таблоидов обошли всю «желтизну» стороной?

Чтобы не сделать свою личную жизнь общественной, я не делала ничего особенного: просто говорила, что на какие-то вопросы не отвечаю.

Даже когда я была помоложе и возраст не очень разделял меня с журналистами, они это понимали. «Желтые» журналисты и не приходили ко мне, потому что предугадывали бессмысленность этого. Зато в нынешние времена чего я только о себе самой не узнала! Поразительная разнузданность и безнаказанность за вранье совершенно извратили само понятие слова «тактичность».

Как, на ваш взгляд, изменились те москвичи, о которых рассказывал Владимир Валентинович в «Москва слезам не верит», за почти полвека?

Как и все человечество, они стали меньше читать и заниматься детьми и больше сидеть в сетях.

Я бы сказала, что москвичи — особая нация. Есть северяне (я северный человек: Великий Устюг, Архангельск, Котлас — моя родина) — это люди определенного толка. Я жила в разных местах: в Узбекистане и на Украине — моя мама была актрисой периферийного театра, эта профессия сродни военным, потому что актеры часто переезжают с места на место. Так вот, у каждого места есть свои особенности. А москвичи — люди со всего света. Нельзя сказать, что они чем-то отличаются. Они вобрали в себя все хорошее и все плохое, вычленить что-то сугубо московское не получится. Может, москвичей и не любят за то, что невозможно ухватиться за конкретный признак: здесь он один, а тут совершенно другой. Москвич действительно всякий.

Пожалуй, единственное, чем москвичи отличаются от жителей других городов — торопливостью: они всегда бегут, боятся не успеть — дел, как правило, всегда много, а расстояния большие. И раньше всегда были с книгой в руках или авоське: в метро, автобусе, на лавочке в сквере.

Не могу сказать, что провинция более степенная: у них тоже много дел. Я очень рано, с юных лет, появилась в Москве. Приезжала к маме на каникулы и понимала, что, конечно, немосковские расстояния совсем другие, и это имеет огромное значение. Когда у меня в Москве появилась машина, я поняла: боже мой, я же теперь успею сделать в пять раз больше дел. А потом, когда в городе начались чудовищные пробки, я так же резко поняла, что надо пересаживаться на метро — так ты хотя бы точно знаешь, где в какое время будешь. На машине это теперь невозможно.

Поэтому москвичи, думаю, мало поменялись, кроме того, что перестали быть книгочеями.

Спустя столько лет после «Москва слезам не верит» и не одну сотню вопросов журналистов о нем приносит ли вам по-прежнему удовольствие обсуждать фильм или уже скучно и изрядно надоело?

Дело не в скуке, а в том, что на все вопросы ответы уже получены. Все, о чем люди хотели спросить, рассказано. И сегодня тележурналисты задают те же самые вопросы, что и 30 лет назад. Обусловлено это, к сожалению, даже не тем, что им так интересно, что я скажу о фильме «Москва слезам не верит», они и сами это слышали много раз, а тем, что телевизионные каналы теперь должны друг у друга выкупать фрагменты интервью — это дорого, потому проще попросить актеров в тысячный раз ответить на уже всем надоевшие вопросы. Ну тогда надо хотя бы придумать что-нибудь новенькое. Это попросту странно: одинаковые интервью на разных каналах. И при каждом юбилее кого-то из участников или самого фильма история повторяется.

Вера Валентиновна, а о чем Катерина молчит первую часть первой серии?

Она не москвичка. Поэтому молчит — как и многие, приехавшие в столицу. Она осваивается, осматривается — приглядывается к миру, в котором ей придется жить. Но это и черта характера — есть масса людей, которые, приехав в столицу, не закрывают рта, пытаясь устроиться в ней так, много разговаривая: выясняя, спрашивая, попутно включая вас в свою орбиту, рассказывая о себе и предлагая встать на свое место: «Как бы вы поступили в моем случае?» Катерина была не такой.

Кстати, а что дает краска «Катерина», а не «Екатерина»?

Это имя дал ей автор, и имя ей подошло. Оно даже не обсуждалось. В любом случае близкие называют ее Катя. А в анналы она вошла Катериной. А вот Тосе Володя дал имя своей мамы — у автора ее звали по-другому, но уже не помню, как.

В интервью Дмитрию Гордону в 2008-м вы сказали, что не исключаете возможности продолжения фильма. Как вы считаете, возможно ли оно теперь, сделанное чужими руками? И кто бы мог взяться?

Не знаю. Но тогда, правда, я действительно сказала, что такое может быть. Кто-то выкупил права на фильм и спросил у Владимира Валентиновича о возможности продолжения. Володя ответил, что если написанный сценарий окажется интересным, то почему бы и нет? Вообще профессия режиссера и актера весьма конкретна. Поэтому рассуждения «около» пролетают мимо ушей.

Известно, что сценарий в том виде, в каком он был экранизирован, переписал Владимир Валентинович. А потом он думал о возможной второй части, продумывал сценарий?

Нет. В первоначальном сценарии у Володи было 42 правки — просьбы к автору. Автор править отказался, сказал, что ему проще написать еще один сценарий, чем заниматься правкой этого. Предложил Володе править самому. Меньшов начал редактировать, и сценарий из односерийного превратился в двухсерийный. Текста там, пожалуй, больше от Владимира Валентиновича, чем от Валентина Черных. Тем не менее автором сценария считался Черных — таков был договор.

Владимир Валентинович больше ничего не писал, он считал, что история закончена. А выкупивший права так не думал. Он хотел снять фильм с более молодыми людьми или, возможно, продолжение с нами — и вполне имел право так сделать. Но поскольку права выкупаются на конкретное количество лет, то, насколько я помню, договор уже закончился, сегодня это невозможно.

Но, скажем честно, все подобные отснятые продолжения большого успеха не имели.

Как вы думаете, почему они появляются: из-за нежелания расставаться с любимыми героями или из-за прокатной прибыли?

Возможно, дело в любви, возможно, хочется по-другому взглянуть на ту же ситуацию. Это нормально: каждое поколение думает и воспринимает мир иначе, чем предыдущее. Не знаю, почему. Мне кажется, всегда лучше делать свое.

Какие у вас отношения с возрастом?

Отношения естественные. Разве что когда мне было три года, мама коротко меня стригла и люди думали, что я мальчик с маленькой челочкой, и это меня огорчало. В остальном было нормально. В детстве и юности никогда старше себя быть не хотела. В среднем возрасте долго выглядела моложе своих лет.

Я никуда не бегу, я фаталист. Считаю, что все мне положенное будет моим. То, что обойдет — не мое. Сколько отведено, столько и проживу.

А вот нынешнее тыканье возраста женщины в первых строках меня удивляет и обескураживает. У нас в Союзе кинематографистов есть своя календарная книжечка, и там на последней странице всегда есть от союза поздравления с днями рождения: у женщин никогда не пишут дату, у мужчин — всегда. Так давным-давно сложилось, и это нормально. В этом есть и понимание, и уважение к тому, что женщины не любят говорить о своем возрасте. Зачем писать, что актриса 73 лет что-то сделала. А если бы ей было 74, то она бы поступила иначе? Какое это имеет значение? В этом есть бестактность и грубость. Если интересно, всегда можно посмотреть в «Википедии»: Вера Валентиновна Алентова — 1942 год рождения. Зачем везде пихать возраст впереди женщины? Про мужчин так не пишут, потому что это не имеет никакого значения. Чего хотят пишущие возраст? Обидеть, уличить, поставить на место? Дать достоверную информацию? Я всегда удивляюсь — в этом есть вторжение в личную жизнь. Обо всех популярных личностях и так все известно. Я не помню, чтобы раньше кто-то задавался вопросом возраста. Интересно, наверное, было, тем более если актриса столько уже лет на виду и все еще хороша собой. Но писать об этом или спрашивать априори считалось бестактным. Так что впрямую возрастом не интересовались. Другим интересовались. Зритель очень много читал, много знал, много видел, и с ним было интересно разговаривать. Вопросы были глубокими. Я всегда вспоминаю встречи со зрителями с большим уважением к ним.

Пару лет назад вы говорили, что, к сожалению, перешли тот порог, когда для актрисы пишутся интересные роли, вы по-прежнему так считаете? А как же работа в пелевинском «Empire V»?

Да, 29 марта должна была быть премьера. Фильм чуть-чуть американский, и прокатчиков лишили удостоверения, отменили премьеру, положили фильм на полку. Строго говоря, премьера должна была быть еще в 2020 году, но режиссер Гинзбург еще пару лет колдовал над фильмом в Америке: он в свое время закончил американскую киношколу, вложил в этот фантастический фильм много сил и денег. Я и сама его не видела, с удовольствием бы посмотрела. Но в этом фильме и в этой по существу эпизодической роли могла сняться и другая актриса.

Беда для всех возрастных актеров — отсутствие интересных ролей. На самом деле это общая проблема, хотя мужские роли еще бывают более или менее интересные, а вот женские — очень редко. Бабушка?..  Конечно же, все зависит от материала — я за бабушку в сериале «И все-таки я люблю… » получила ТЭФИ. Сценарий был превосходный, но это редкость. Хотя это и естественно: жизнь принадлежит молодым людям — они хотят смотреть про себя, про молодых. Потому редко встречается достойная роль, подходящая нежному, как я его называю, возрасту.

А вам Пелевин как автор близок?

Нет. Фантастическая сложность мне не близка в принципе, но материал, предложенный в качестве сценария (книгу я не читала), был очень интересным и похожим на то, что происходило у нас в стране. Мне показалось, что это прекрасная современная сатира. Жаль, что так получилось с фильмом. Но надежда умирает последней. Может быть, пройдет время, и фильм к зрителю попадет. Такое в нашей истории случалось.

К вашему юбилею в театре Пушкина вышел спектакль об основательнице косметического бренда, яркой и специфической даме Хелене Рубинштейн. В чем для вас ее стержень?

В таланте выживать. С детства у меня есть любимая книга — «Два капитана» Каверина: девиз главного героя — «Бороться и искать, найти и не сдаваться». Совершенно изумительные и очень верные слова, они очень подходят моей новой героине. Да и всем сильным людям, которые, разумеется, не сразу такими родились, а прошли путь потерь и преодолений. Такие люди заслуживают большого уважения: кто-то ломается, а кто-то идет через тернии к звездам — Хелена из таких.

«Я посвятила каждую минуту своей жизни идеалу: построить крепостную стену на пути у времени», — говорила Рубинштейн. А как вам удается не подводить итоги в ситуации, когда цифры стали общественным достоянием, а каждый раз вставать на старт, чтобы бежать новую дистанцию?

Я никуда не бегу, я фаталист. Считаю, что все мне положенное будет моим. То, что обойдет — не мое. Сколько отведено, столько и проживу. Будет новая работа, значит, будет. Не будет — значит, нет. Я никогда не страдала, если очень нравился какой-то материал, но меня не утверждали. Конечно, было жаль, но я понимала, что раз прошло мимо меня, то не мое. Сейчас, будучи взрослым человеком, я понимаю, что это очень хорошая позиция. Опять же это не всеядность, а понимание, как ни странно, достаточно глубоких, философских вещей, несвойственное молодости. Я их однажды для себя отметила, обратив внимание, что не мучаюсь из-за проб к фильмам, в том числе и к «Москва слезам не верит». Пройду или не пройду, дадут или не дадут эту роль — таких переживаний не было в принципе. Не потому, что я такая хорошая, а потому, что точно знала: мое — пройду, не мое — до свидания!

Я росла в стране, где церковь была отделена от государства (она и сейчас отделена, но тогда вообще любое приближение не приветствовалось). По маминой линии в моем роду три или четыре поколения священнослужителей. От меня родные это тщательно скрывали — боялись навредить. Я была хорошей пионеркой, прилежной комсомолкой. Я до сих пор не знаю ни одной молитвы, кроме «Отче наш». Но, очевидно, какие-то вещи, даже не очень осязаемые, по наследству тоже передаются. Откуда такой покой в юном возрасте и понимание, что то, что твое, будет твоим, а то, что проходит мимо, пусть проходит? Это я сейчас анализирую. Возможно, там наверху кто-то из предков-священников и вложил в мою головку эту мысль. Мы ведь ничего не знаем: оттуда по-прежнему никто не возвращался.

Есть дурацкая фраза «Вот вырастешь — узнаешь». Есть ли вопросы на ответы, которые еще не пришли?

Есть еще более дурацкая — «С возрастом приходит мудрость». Я должна вас огорчить: беда в том, что часто возраст приходит один. И этого надо бояться. Вопросы, пока ты жив, приходят, а ответы не всегда, но это и есть жизнь.

Фото: Илья Золкин