Перед входом в кабинет возрастные дамы с некой присущей югу экспрессией меряются:

— А у нас в Северодонецке 75% города уничтожено.
— В моем Мариуполе 90% разбомбили.

Потом они выясняли, кто когда подавал заявку и кто имеет право зайти в кабинет первой, несмотря на то что обеим к определенному времени. Но сотрудники фонда говорят, что такая внешняя циничность — обыденность беженцев, чья психика пережила серьезные нагрузки.

Я пришла знакомиться с Фондом помощи беженцам «Дом с маяком» (он хоть и сделан руками команды хосписа, но функционирует абсолютно отдельно) утром буднего дня. Говорят, к вечеру в офисе на «Красных воротах» беженцы собираются уже семьями, а вот по утрам — только женщины, иногда с детьми: мужчины чаще и быстрее находят работу. Кстати, многие из работников офиса — бывшие подопечные.

Сюда украинские беженцы приезжают, чтобы заключить договор о предоставлении помощи: получить продуктовые сертификаты и посетить шоурум — склад собранной для них одежды. Предварительно беженцев хорошенько проверяют: еще удаленно они заполняют анкеты, рассказывают истории и предоставляют дополнительные данные. В фонде мне рассказали об эксцессах: когда помощь просят те, кто не нуждается; встречаются прецеденты, когда эти люди долгое время жили в России и на Украине попеременно, катаясь туда-сюда, о чем может рассказать только миграционная карта, которую они специально не показывают; некоторые переехали в Россию до СВО и не постеснялись попробовать претендовать на дотацию. Разумеется, есть и те, кому правда нужно. Фонд приводит цифру — 12 тыс. беженцев получили помощь в прошлом году.

Денег не дают — только купоны (те самые сертификаты на покупку продуктов), за которые надо отчитаться чеками: был случай, когда не привыкшая к новой сложной жизни беженка, в прошлом имевшая достойный уровень жизни, находясь в попытке принять новую жизнь, пошла и купила на дотацию дорогой крем, забыв, что ей нужны яйца и молоко. Квартиры не снимают, не трудоустраивают, но помогают консультацией — и это внятная позиция фонда: не приучать семьи жить за счет благотворителя, надеясь только на него, а поддерживать людей, оказавшихся в сложной ситуации, юридическими и психологическими консультациями.

«Любой благотворительный фонд работает для того, чтобы решать какие-то социальные или другие общественно важные задачи. Наш фонд помогает людям, вынужденно покинувшим свои дома на территории Украины после 22 февраля 2022 года, адаптироваться к жизни в новой стране. Для этого мы привлекаем частные пожертвования — средства обычных людей, компаний и фондов, которые хотят и могут помогать беженцам. Наш бюджет варьируется от месяца к месяцу, потому что мы исходим из реальных потребностей каждой семьи, и составляет от 10 млн до 40 млн в месяц — все цифры можно найти в ежемесячных отчетах на нашем сайте», — рассказывают в фонде.

Основной костяк работников — кураторы, сопровождающие семьи, — делает это бесплатно. Спрашиваю у представителя фонда, как тогда с них вообще можно что-то спрашивать, а таких добровольцев вообще-то около 800 человек: «Мы ничего не требуем, конечно. Есть инструкции и правила, и куратор соглашается им следовать. Когда человек присылает нам анкету на куратора, мы проводим с ним собеседование, во время которого узнаем о его возможностях, понимаем, сможет ли он работать с нами. Для новичков у нас проводятся встречи с руководителями кураторов, есть наставники, подробный внутренний сайт с инструкциями. По любому вопросу куратор может обратиться к коллегам в чате или задать вопрос в чат-боте. С кураторами заключается договор, он может уйти в любой момент. Кураторы — один из главных наших ресурсов, на них во многом держится работа фонда, поэтому мы бесконечно уважаем волонтеров и стараемся бережно к ним относиться».

Кажется, насколько фонд важен беженцам, настолько он душеспасителен самим работникам. Практически все говорили мне одно и то же: им так легче. Все спасаются, спасая — с помощью фонда, работающего с беженцами. Елена говорит мне: «Я была в шоке от геополитических событий, и самой себе мне нужно было помочь больше, чем другим. Семьи-беженцы рассказывают нам, через что прошли — одно дело, когда читаешь что-то обезличенное про других людей, а другое, когда они стоят рядом с тобой. После одного дня такой работы я просто смотрела вечером в стену, в одну точку. Но, несмотря на жесть, которую слышишь, эта работа про жизнь. Случается переоценка ценностей». Арфения, другой куратор, повторяет почти слово в слово: «У меня была внутренняя потребность работать именно в благотворительном фонде. Возможно, мне станет морально легче. У меня только одна подопечная семья — у них сложный случай: у нее хронический лимфобластный лейкоз, он парализован. Это морально тяжело, но бездействие еще тяжелее. Я не могу жить, понимая, что безучастно отношусь к происходящему. Я бы очень хотела, чтобы наш фонд продлил договор с моей подопечной семьей, ей правда очень тяжело материально, они оба не могут работать, денег почти не бывает. Но если так случится, что нет возможности у фонда продлить договор, то я сама хотела бы и дальше общаться с семьей и по возможности поддерживать материально».

Семья берется фондом на два-четыре месяца, дальше решается персонально. Два раза в месяц семья имеет право записаться в шоурум, находящийся в том же офисе, и взять там столько вещей, сколько нужно. Шоурум — такой склад на цокольном этаже здания размером со школьный спортзал. В основном это сданная одежда, но мне рассказывают, что иногда помочь хотят целые фабрики, например, одно производство предоставило много производимого ими постельного белья. Все заставлено вещами, посудой и даже книгами — учащиеся одной московской школы организовали буккроссинг. Семьи радостно выбирают новые старые вещи. Примеряют, хвастаются друг другу удачной находкой. Никакого ограничения нет: сколько нужно, столько и бери. На бытовую технику нужно делать запросы. Кстати, проблемы встречаются постоянно: дефицит то подушек, то сушилок для белья, то еще чего-нибудь — такие вещи приходится покупать специально.

В фонде мне рассказали, что поток нуждающихся огромен. Какое-то количество людей приехало, когда все оказалось в отчаянно горячей фазе, много людей было осенью и зимой — все упиралось в холода. Говорят, многие украинцы приезжали, чтобы не остаться здесь навсегда, а чтобы, как только снова потеплеет, уехать домой. Хотя некоторые намеренно выбрали именно Россию, а не другие страны — хоть постсоветские республики, хоть Европу.

Показательна история беженки, которая самостоятельно приехала в Россию, а позже стала координатором, чтобы помогать соотечественникам. Юлия рассказывает: «В мае 2021 года я, муж и двое детей решились на переезд, так как понимали, что находиться там небезопасно. Выехали бы, может, и раньше, но не могли бросить старого родственника. К тому же на переезд нужны деньги. Последней каплей стал прилет снаряда в крышу соседнего дома. Так что мы уезжали в очень комфортных условиях (по сравнению с теми, кто покинул родину после начала активных боевых действий). Мы приехали в Коломну, куда с 2014 года переехали из Славянска мои кумовья. Они помогали нам первое время освоиться. Год мы прожили в Коломне, а теперь почти год как находимся в Балашихе. Не могу сказать, что пока уверенно стоим на ногах, но есть желание помочь землякам. Фонд как раз этим и занимается.

В Донецке я работала учителем-логопедом в детском саду, с 2018-го находилась в отпуске по уходу за ребенком. Муж был госслужащим, имел перспективы карьерного роста. Но начавшееся перевернуло нашу жизнь, как и всех остальных жителей ЛДНР. Пришлось пожертвовать жизнью в родных стенах ради будущего детей и начинать все сначала в чужом городе. Сейчас я работаю в детском саду по своей специальности. Мужу устроиться по специальности не удалось, пришлось вспомнить первую профессию и пойти рабочим на завод».

Спрашиваю, почему многие из них решили поехать сюда, а не, допустим, в Европу. Оказалось, что одним было проще не пересекать линию фронта, а поехать на «русскую» сторону, другим кажется, что здесь все понятнее, третьи, уезжая из разрушенных городов, именно из-за своих убеждений выбирают Россию. «Беженцы приезжают сюда с разными целями. Кто-то через Россию хочет выехать в Европу. Мы в таких случаях связываем желающих с дружественным проектом, который помогает выехать. Есть случаи, когда беженцы уезжали в Европу, но потом приезжали обратно в Россию. Чужой язык и другой менталитет затрудняют адаптацию. Кто-то хочет остаться здесь навсегда, потому что возвращаться уже некуда, кто-то, наоборот, очень хочет вернуться, но не может. Часть беженцев оформляет российское гражданство или уже оформили его, часть хочет остаться гражданами Украины».

«Часто беженцам кажется, что в России будет легче, чем в другой стране, потому что они знают русский язык и наши страны похожи, — рассказывает сотрудница фонда. — На самом деле жизнь в Москве и ее пригородах сильно отличается от жизни в маленьких городах и поселках востока Украины. Беженцам сложно устроиться на работу даже с российским гражданством. Многие сталкиваются с обманом работодателей. Дети беженцев испытывают сложности с адаптацией в школе. Украинская программа отличается от российской, к тому же везде, кроме ЛНР и ДНР, преподавание ведется на украинском языке. Многих детей из-за этого зачисляют в школу на класс или даже на два младше. Часто беженцы вынуждены жить большими семьями, чтобы было дешевле снимать жилье. Под одной крышей оказываются родственники, которые никогда не жили вместе — это тоже очень непросто. Кроме того, люди, которые побывали в зоне боевых действий, пережили сильный стресс, вернуться к обычной жизни им сложно. Пережитые события продолжают влиять на состояние человека и после того, как непосредственная угроза жизни уже миновала».

Про гипотетическую Европу, в которую почему-то не уехали, я спросила и беженку-куратора Юлию: «Мы там никому не нужны. Тут хоть кумовья, друзья. Обоих детей я родила в военное время. Хочу, чтобы дети жили под мирным небом».

Фонд придерживается идеи, что в конфликте всегда три стороны: две — противостоящие друг другу и одна — невиноватых мирных жителей. Поэтому предлагают не мешать беду и политику, а рассматривать выбор беженцами российской гуманитарной миссии при обилии заграничных не как то, что они выбирают «правильную» сторону, а как банальное желание выдохнуть уже хоть где-нибудь. Так, когда одну из подопечных фонда на границе спросили, какие войска разрушили ее дом, она ответила, что, конечно, не может этого знать и главное — просто уехать. А в силу того, что многие, попавшие под опеку фонда, жители южных поселков, у которых даже чемоданов не было, им было проще и понятнее уехать в Россию.

Все принявшие решение побыть или окончательно остаться в России живут по законам военного времени, поэтому фонд активно защищает персональные данные. Уехавшие украинцы могут быть признаны на родине коллаборантами. Это опасно не только для тех, кто хочет когда-то вернуться домой, но и для членов семьи оставшихся там. Из-за этого и работники фонда, и сами беженцы вынуждены всеми доступными способами защищать персональные данные, в том числе не забывать про цифровую гигиену.

Фото: Дима Жаров, пресс-служба фонда «Дом с маяком»