В сентябре в американском городе Шарлотт украинка Ирина Заруцкая была прилюдно зарезана Декарлосом Брауном-младшим. Известно, что убийца несколько раз обращался за психиатрической помощью и не получал ее в силу особенностей системы американского здравоохранения. О разнице в проведении судебно-психиатрической экспертизы в США и России, призывниках, симулирующих шизофрению, и нездоровом интересе общества к серийным убийцам рассказывает психиатр Дмитрий Пинтак, работавший в московском институте им. Сербского.

Начнем с вопроса об истории, которая случилась, к счастью, не у нас, но прогремела на весь мир. Декарлосу Брауну-младшему уже успели поставить диагноз — синдром Кандинского — Клерамбо, это пресловутые «голоса в моей голове». Убитую Заруцкую Декарлос обвинил в том, что та читала его мысли. Сейчас его будут судить, но насколько справедливым будет этот суд?

Вообще процедура признания невменяемости в американском судебном процессе кардинально отличается от той, что принята на постсоветском пространстве или в континентальной Европе. Государство там не обладает монополией на проведение судебно-психиатрической экспертизы. У нас есть ряд заведений, которые являются высшим авторитетом, действуют по установленным нормативам проведения таких экспертиз и сами же их формируют. В США заключение о вменяемости может дать один психиатр, как от штата, так и частнопрактикующий, или же психолог, если у него есть нужная квалификация. У нас правила в разы строже — обязательна комиссия из нескольких психиатров и психолога, специально аккредитованных по судебной психиатрии. У нас психиатрическая экспертиза в основном подключается еще на стадии следствия, а в США является частью судебного разбирательства и может быть назначена по ходатайству адвоката.

Цель экспертизы у нас — предоставить еще одно доказательство для рассмотрения на суде. Цель экспертизы у них — сформировать мнение коллегии присяжных в нужную сторону. Специалист, который в частном порядке сделал свое заключение, приходит на суд присяжных, где говорит, что на момент совершения своего деяния обвиняемый страдал от того или иного хронического психического расстройства. Но суд присяжных такое заключение может и не принять. Или, скажем, прокурор может задать вопрос, принимал ли обвиняемый лекарства от своего заболевания и если прекратил принимать, то когда. Ну и дальше каждое лыко ложится в строку.

Что это за синдром Кандинского — Клерамбо?

Это одно из самых жутких состояний, которое только может переживать человек. Мышление или тело перестают ощущаться как свои, они переходят под контроль кого-то или чего-то извне. Мысли становятся прозрачны для окружающих, тело — лишь оболочка, подчиняющаяся другим. Но этим все не заканчивается, человек начинает интерпретировать свое состояние в бредовом ключе: во всем виноваты родственники, колдуны, спецслужбы, инопланетяне и так далее. Все это ощущается не как обычная галлюцинация, а как насильственное вторжение в самое сокровенное, туда, где никого, кроме нас, быть не должно.

У меня был пациент, который верил в то, что его мысли непрерывно читает ФСБ, что там приняли решение о его ликвидации и пропихивают ему уран в розетки через соседнюю квартиру. Вся его квартира была облеплена фольгой, а питался он только водкой и гранатовым соком, где-то вычитав, что эти продукты снижают поражение от радиации. В таком режиме он прожил около месяца, и как этот бедняга вообще выжил — не знаю, но исхудал он знатно.

Сам Виктор Хрисанфович Кандинский, к слову, троюродный брат знаменитого художника, чтобы объяснить, как этот синдром переживается, приводил такую аналогию: «Представьте, что вы весь день собирали грибы, а потом идете в каком-то другом месте, и вам эти грибы все время мерещатся». А теперь представьте жизнь человека, полностью состоящую из таких вот «грибов», и что это эфемерное видение «грибов» вам насильно транслируют враги, и что избавиться от него невозможно. Кандинский же сам страдал от этого заболевания. Он несколько раз пытался покончить с собой: началось все с прыжка за борт во время службы судовым врачом в Севастополе, а закончилось смертельной инъекцией, причем он до последней минуты вел записи, фиксируя и сам процесс, и свои ощущения.

В подавляющем большинстве случаев наличие такого синдрома говорит в пользу шизофрении. Вдобавок у людей, страдающих шизофренией, со временем нарастает абулия. Человек теряет волю и погружается в апатию, доходящую в крайних случаях до невозможности банально встать с кровати. Так что отнюдь не все страдающие синдромом Кандинского — Клерамбо бегают по улицам с ножами.

Судебная психиатрия — один из самых закрытых элементов отечественной системы правосудия. Люди оттуда не дают интервью, а если и общаются с журналистами, то отделываются общими фразами. Перед устройством в институт Сербского или аналогичные заведения у врача берут кучу подписок о неразглашении и так далее. Почему так?

Она не элемент правоохранительной системы, а стоит как бы сбоку, находясь между сторонами обвинения и защиты и сохраняя абсолютную независимость. Повлиять на экспертное мнение психиатра не может никто, но и его по большому счету дальнейшая судьба обвиняемого тоже не волнует. Его задача — дать заключение, а дальше пусть разбирается суд. Закрытость вполне понятна и объяснима: публичность в ряде случаев мешает этой самой независимости. В наших, то есть в постсоветских странах, как и в Европе, широкая публика воспринимает назначение судом вместо тюремного наказания НММХ (недобровольных мер медицинского характера) как то, что обвиняемый отделался легким испугом, что ему все прощено и теперь все можно, потому что «человек со справкой». Госпитализация в закрытый стационар — ну это же не тюрьма, это же несерьезно! Вот так общественное мнение и колеблется между двумя полюсами — от «вы там развели у себя карательную психиатрию» до «их расстреливать надо, а вы их лечите». Или, как вариант, «он ловко прикинулся психом и провел врачей». А психиатр, конечно же, не свободен от общества, в котором живет, а значит, общественный резонанс или внимание прессы способны повлиять на его заключение.

А обмануть психиатра вообще можно? Много попадалось симулянтов?

Нет, полноценно симулировать психическое расстройство невозможно. В Сербского я с такими историями не сталкивался, а вот в обычной моей психиатрической практике они были. Чаще всего в связи с попытками «откосить» от армии. Как начинается призыв, так у этих ребят все обостряется, и они поступают в психиатрический стационар, где начинают рассказывать нам про голоса в голове. Им назначают лечение, они пьют нейролептики — день, два, три, а голоса все не проходят…  Ну то есть человек в принципе не понимает, что такое психическое заболевание и как оно развивается.

И да, они все читают одну и ту же книгу и все ее пересказывают. По понятным причинам я не стану называть ни автора, ни названия. Скажу лишь, что этот талмуд лежит на столе у каждого практикующего психиатра, это базовая книга по психопатологии, где подробно описаны внутренние ощущения больных. И вот садится напротив тебя парень и начинает шпарить оттуда абзацами. А ты уже знаешь, что он скажет дальше, можно даже угадать следующее предложение. Но описать свои ощущения так, как это сделал бы человек, страдающий реальной шизофренией, он все равно не сумеет, потому что у него никогда не было этого опыта и спекулятивно понять его или представить невозможно.

Находясь под наблюдением медперсонала, который до этого общался со множеством настоящих больных, симулянты ошибаются буквально во всем. Это видно и по характеру походки, и по тому, как они, допустим, открывают дверь. Какой бы ты ни был талантливый актер, ты можешь поизображать психически больного ну сутки, ну двое, но экспертиза-то длится 21 день и рано или поздно тебя раскусят. И если симуляция увенчалась успехом, это говорит лишь о том, что врачу не хватило внимания или компетенции.

Так все-таки судебная психиатрия лечит или наказывает?

Лечит. По закону если человек признается невменяемым, то вместо уголовного наказания к нему применяются те самые недобровольные меры. Он помещается в закрытый стационар под усиленное наблюдение врачей. Условия там отличаются от обычных психиатрических стационаров, на входе — КПП с собаками, ФСИН и все, в общем, серьезно. Другое дело, что НММХ бывают разные. Например, могут приговорить и к амбулаторному лечению — это когда человек возвращается домой, но раз в месяц или даже в неделю обязан посещать психиатра. Но это, разумеется, только в том случае, когда он не представляет общественной опасности.

Еще существует мнение, что судебная психиатрия — это такая странная система, попав в которую человек, чьи деяния то же американское правосудие оценило бы в три пожизненных срока, получает шанс выйти на свободу лет через десять-пятнадцать, просто потому что врачи внезапно признали его излечившимся.

Это не совсем так устроено. Во-первых, всегда решает суд, и только суд. Во-вторых, раз в полгода по каждому такому больному собирается врачебная комиссия, которая и делает представление для суда. В-третьих, это многоступенчатая система. Никто не распахивает перед вчерашним убийцей двери стационара. У нас есть четыре прописанных в законе уровня НММХ, такой пациент проходит их все в обратном порядке. Сперва его переводят из специализированного стационара с интенсивным наблюдением в стационар без интенсивного наблюдения. Потом опять собирается комиссия, которая переводит его уже в обычный стационар, и только после этого он выписывается, но на амбулаторный режим. Каждый из этих этапов может занять огромный промежуток времени, до десяти лет и даже больше. И на каждом этапе требуется решение суда, который может решение врачебной комиссии запросто отклонить, скажем, по причине особой общественной опасности пациента.

Какого рода контингент чаще всего поступает на экспертизу в Сербского?

В полном соответствии с общей уголовной статистикой. Большинство там никакие не маньяки. Мелкие разбои, грабежи, кражи, нанесение тяжких телесных, распространение запрещенных веществ — вот подавляющее большинство. Человек подрался или угнал машину, но в его деле есть справка о том, что он находился на лечении с тем или иным диагнозом или просто обращался к психиатру — и его отправляют на экспертизу. Из такой рутины на 90% и состоит жизнь судебного психиатра.

Но и маньяки тоже встречаются. Как устроена голова у такого человека?

Это сложный вопрос. Не существует же такого диагноза «маньяк». Чаще всего мы можем говорить о специфическом расстройстве личности, при котором человек получает сексуальное удовлетворение от насилия над другим человеком. Сам по себе садизм дает удовлетворение не от акта насилия как такового, а от ощущения власти, что было точно подмечено маркизом де Садом: «Придумать бы такую пытку, чтобы она длилась вечно».

Кстати, народная молва в данном случае права — «маньячество», как правило, манифестируется еще в позднем детском или раннеподростковом возрасте, когда ребенок начинает проявлять какую-то специфическую вычурную жестокость по отношению к беззащитным существам. В первую очередь к животным. Подрастая, такой ребенок может начать переносить свои акты жестокости на бомжей и других социально неустроенных людей, ну и далее по нарастающей. Нормальному здоровому человеку вообще достаточно сложно идти на любое, даже незначительное насилие. С появлением камер видеонаблюдения социологам таки удалось подтвердить, что бравурные рассказы в жанре «я дрался один против троих» не более чем выдумка, так как человеку практически невозможно удерживать внимание более чем на двух людях. По этой же причине в большой компании за столом люди неизбежно разделяются на группки поменьше.

Когда читаешь де Сада, то только первые 30 страниц идут у тебя с каким-то «перцем», а потом становится скучно, потому что ты понимаешь, что там будет дальше и чем все закончится. Так вот, жизнь садиста и маньяка — это непрерывная холодная машина смерти. Это борьба с чрезвычайно сильным влечением к насилию. В серийном убийце борются мотивы «или-или», и он понимает, что хочет сделать. Взять обычного человека: мы на самом деле часто не понимаем, чего мы хотим и что стоит за нашим желанием. Мы выбираем себе дело жизни или партнера, но где-то в глубине все равно сомневаемся: «А правильно ли я поступаю? Нужно ли мне это?» Серийный убийца прекрасно понимает, чего он желает, и сомнения там лежат в иной плоскости. И тут возникает другой вопрос, сформулированный психиатром Жаком Лаканом: если ему все понятно, зачем же он это постоянно повторяет? Почему так — на эту тему есть множество гипотез. Скажем, органические особенности развития мозга, на которые могут накладываться специфические условия воспитания в семье, излишне жесткого или социально неблагополучного, или же, наоборот, атмосферы вседозволенности.

Чуть ли не единственное место, где у нас пытаются заниматься профилактикой — это центр «Феникс» в Ростове-на-Дону, который возглавляет Ольга Бухановская. Они прицельно работают по детям с такими девиациями, которых приводят родители, и в дальнейшем следят за их судьбой. Все это, разумеется, делается конфиденциально с очень строгим соблюдением врачебной тайны.

Вообще я не могу понять, почему true crime и в особенности истории о серийных убийцах в последнее время стали таким популярным жанром. По-моему, это свидетельствует о каком-то нездоровом состоянии общества. Журналистам нужен элемент художественности и эстетизации, но надо понимать, что такая картинка получается весьма отличной от реальности. Жизнь такого человека подчинена одному и тому же монотонно воспроизводящемуся механизму создания смерти и последующей сексуальной разрядки. Все остальное — броская обертка, созданная писателями, а иногда и самими преступниками. Вспомним «харизму» Тэда Банди, который быстро понял, что от него нужно, и очень ловко крутил своим образом в общественном мнении.

Я вот читал книжку про Чикатило, вышедшую в нулевые и написанную врачом, который с ним работал, в соавторстве с известным юристом. Там цитировались выдержки из подлинной экспертизы — так вот, там весьма мало общего с тем, что писали СМИ или показывали в кино. Как хотите, но есть в этом нездоровом внимании к маньякам какая-то эстетика всеобщего распада и разложения.

Фото: Александр Королев; кадр из фильма «Пролетая над гнездом кукушки», 1975