Разговоры о музее Иосифа Бродского в Петербурге велись 20 лет и, возможно, так и остались бы разговорами, если бы в дело не вмешался Максим Левченко — бизнесмен, миллиардер, управляющий партнер инвестиционной компании Fort Group, специализирующейся на строительстве коммерческой и торговой недвижимости. Именно он в 2018-м выкупил соседнюю с коммуналкой поэта квартиру в доме Мурузи на Пестеля, а спустя два года открыл там частный музей «Полторы комнаты».

Как вы думаете, почему у москвичей такой повышенный интерес к вашему музею «Полторы комнаты»? Даже больше, чем у петербуржцев.

Конечно, важно, что куратор музея — Анна Наринская, она лидер общественного мнения, у нее есть своя аудитория, срабатывает сарафанное радио. И архитектор музея тоже из Москвы — Александр Бродский. Это два известных человека, с чьим мнением считаются. Музеи сейчас рождаются очень редко, а хорошие и частные — еще реже, ну и музей все же не кого-нибудь, а Иосифа Бродского — это огромное событие. Было очень много задач перед открытием, нужно было придумать нарратив, путеводитель, библиотеку, выставки. Анна очень опытный человек, поэтому мы попросили ее сопровождать нас в качестве арт-куратора. Нужно было придумать концепцию музея, и вокруг этого было очень много споров. Есть же еще совет фонда музея. И с приходом Анны все эти споры поутихли. И все сейчас работает как нужно.

А как вы договариваетесь в спорных ситуациях с учредителями Фонда создания музея Иосифа Бродского — реставратором, искусствоведом Михаилом Исаевичем Мильчиком и писателем, соредактором журнала «Звезда» Яковом Аркадьевичем Гординым?

Есть частное учреждение культуры — музей «Полторы комнаты» Иосифа Бродского, это музейная институция, которая занимается операционной деятельностью. Вся недвижимость, которая нужна для работы музея, передана частному учреждению культуры в безвозмездное пользование. Что касается идеологии, то все обсуждается с фондом, потому что он является наблюдательным советом. Бывают жаркие обсуждения, но это творческая сторона нашей деятельности, это нормально. Самый важный вопрос у нас был, каким должно быть мемориальное пространство, именно сами «полторы комнаты». Была точка зрения, что нужно все сделать, как было при Бродском, как в классическом мемориальном музее, где если вещи не сохранились, то устанавливаются вещи того времени. Чтобы все сохранилось в изначальном виде — это крайне редкий случай, я знаю одно такое уникальное место — это дом Мельникова в Москве, там открываешь шкаф, и плащ его висит, как висел при жизни, потому что там после смерти Мельникова жила его семья. А, например, музей Достоевского — там все восстановлено «как было в то время». У нас сохранилось подлинное пространство, оно было не тронуто — сохранились окна, лепнина, элементы декора, двери и даже обои и стены. Главное решение было принято в ходе реставрации — мы не привносим никакие вещи того времени и не создаем съемочный павильон. Идея о том, что не нужно пытаться восстановить утраченное и что «Полторы комнаты» должны быть пустыми, это коллегиальное решение. Сам Бродский метафорично об этом говорит в эссе «Полторы комнаты»: что там ничего не сохранилось, родители умерли, вещи вывезли, как будто временная бомба попала и уничтожила все, и поэтому комнаты пусты. Так что тут все рифмуется с его творчеством. Когда мы позвали реставраторов, они потихоньку убирали слои, более позднюю покраску, и оказалось, что там внутри как будто все законсервировано. Удалось восстановить пол ХIХ века, который был в середине 1980-х забит паркетом. Когда отковыривали этот паркет, прибитый гвоздями, то увидели там дубовый пол, правда, в плохом состоянии. Это Нина Васильевна, соседка, которая жила тут и которая и сейчас живет за стенкой, но мы ей сделали отдельный вход, нам подсказала, что пол был другой. В процессе чистки мы дошли до состояния руины — как в римских раскопках, когда находят руинированные памятники архитектуры и не достраивают их, а оставляют. Александр Бродский больше занимался созданием интерьера новой части — соседней квартиры, которую мы выкупили и присоединили к полутора комнатам, а в мемориальной части мы не создавали интерьер, мы занимались научной реставрацией, и в этой работе огромная роль принадлежит архитектору Анастасии Демидовой-Рындиной и Михаилу Мильчику, конечно. Поскольку я ничего не понимал в создании музея, то я хотел поговорить с максимальным количеством разных людей, которые бы сделали свои предложения. Мы провели закрытый конкурс разных концепций. Изначально было около пяти-шести проектов.

Я читала, что идея создать музей у вас появилась после прогулки у дома Мурузи. Историк Павел Котляр тогда рассказал вам, что музей пытаются открыть с 1999 года, но никак не откроют.

Да, я что-то читал Бродского, но никогда не был им увлечен. Это чистая случайность. Всегда хотелось сделать хороший некоммерческий проект в социальной и культурной сфере. Архитекторы, которые строят «человейники», всегда мечтают сделать что-то маленькое и выдающееся. Строительство ТЦ — это в чистом виде бизнес. А музей для меня — это культурный проект, направленный в том числе и на собственное саморазвитие.

Ваши бизнес-партнеры из инвестиционной компании Fort Group не участвуют в этом проекте?

Нет, это мой личный проект.

В музее Бродского вы уже все очень хорошо сделали — все спланировано, красиво, модно, осмысленно и правильно, экскурсии, кофе, чай, библиотека, книги отличные, программа насыщенная — Дмитрий Быков на одной неделе, Данила Козловский на другой, билеты раскуплены. Может такое быть, что раз все более или менее сделано, то вы пойдете куда-то дальше, придумаете новый культурный проект?

Нет, мыслей о других проектах нет. На самом деле у нас еще очень многое тут не сделано, пока заложен фундамент, но планов громадье, и мы знаем, как развиваться дальше. Музею как минимум нужен отдельный вход, и мы этим занимаемся. Сейчас путь наших гостей через общую парадную рождает разного рода конфликты, и соседи наши недовольны. Мы договорились с ними, что они нас будут терпеть, но с условием, что мы будем убирать лестницу, поставим сопровождающего, который будет встречать и провожать гостей, чтобы они не шастали по лестнице. Я активно занимаюсь организацией отдельного входа. На первом этаже была кальянная, мы взяли помещение в аренду, и оттуда будет отдельный вход. Там у нас будут дополнительные туалеты, гардероб, хороший книжный магазин, лекторий, бар. И сделаем оттуда лестницу на второй этаж. Все эти шаги, конечно же, согласовываются с КГИОП (Комитет по государственному контролю, использованию и охране памятников истории и культуры Санкт-Петербурга. — «Москвич Mag»).

Тогда вы сможете быть уже юридически музеем?

Мы и сейчас по сути уже музей. У нас есть экспонаты, литературовед Константин Маркович Азадовский передал нам свою коллекцию с условием, что она будет храниться в музее Бродского. Мы постоянно пополняем коллекцию рукописями Бродского и другими предметами. Мы сделали выставку «Стол поэта» — нам передали большое количество вещей из музея Ахматовой, из государственных фондов. Это проект в проекте. И это целый процесс — добиться, чтобы из государственного музея передали в новый частный музей предметы. Мы совместно с музейщиками из Фонтанного дома сумели это сделать, и это закрепило за нами статус музея. Раньше нам говорили: музей без мемориальных вещей — это не музей. Теперь у нас есть инсталляция «Стол поэта», сделанная Александром Бродским. Это стол Иосифа Александровича, за которым он проработал в Нью-Йорке долгие годы, и его личные вещи на этом столе — лампы, машинки, игрушечный танчик, напечатанное им стихотворение с посвящением Марии Басмановой. Мы постоянно делаем новые экспозиции, у нас сейчас идет выставка «Селфи» — серия автопортретов юного Бродского, сделанных на фотоаппарат отца. Также мы планируем расширение лектория и мемориального пространства.

А за счет чего вы хотите расширить мемориальное пространство?

За счет коммуналки. Это тоже отдельный проект на будущее.

Речь о том месте, где сейчас живет соседка Нина Васильевна, которой вы сделали отдельный вход, потому что она категорически отказалась продавать свою комнату?

Да.

И какие у вас с ней отношения?

Личные. Мы иногда встречаемся, разговариваем. Мы стараемся с ней договариваться обо всем. Ее можно понять. Бродский испортил ее жизнь на старости лет. До того как мы сделали отдельный вход, выкупив соседнюю квартиру с входом из другого подъезда, почитатели Бродского фактически заходили к ней в дом, на ее кухню и в ее сортир. Кому бы понравилось? Приходит к вам в дом человек и говорит: «Муся, а переезжай-ка ты отсюда». Ей до нас предлагали какие-то варианты по выкупу ее доли, но она не хочет никуда ехать. Человеку 84 года, ей особо не нужны деньги, ей хватает на жизнь. Она живет в хорошей квартире всю жизнь.

Вы ведь улучшили ей условия в итоге, и ее коммунальная комната стала отдельной квартирой со своей кухней и прочим?

И замечательно. Мне кажется, она вполне рада тому, что мы выполнили минимум ее требований.

А сколько у вас человек в штате?

Пять.

Хватает? У вас же столько всего — выставки, лекции, библиотека, экскурсии, магазин, постоянное расширение музея и его коллекции.

Конечно, хватает. У нас маленький музей. Четыре экскурсовода, администратор, директор, куратор. Но постоянно в штате пять человек, куратору же не обязательно прямо быть в штате на постоянной основе. Мы работаем по записи, мы не хотим, чтобы люди могли просто прийти к нам с улицы посмотреть. Нам важно рассказывать про это пространство. Это элемент шоу, поэтому к нам можно попасть только с экскурсией или на какое-то событие, лекцию.

Когда мы сейчас заходили в музей, к вам подошел молодой человек с улицы, который специально приехал с друзьями из Москвы, чтобы увидеть «Полторы комнаты», и столкнулся с закрытой дверью. Но вы их в итоге пустили и попросили администратора показать им пространство.

Это мой комплекс, который связан с опытом, когда ты пришел в музей без записи или в нерабочее время, а тебе говорят: «Прости, парень, заходи в другой раз». Ну раз он уже здесь, то почему не пустить? Если человек зашел, то мы стараемся никого не обламывать.

Вы любите Бродского?

Мне нравится его творчество, я считаю, что он гений, великий русский поэт второй половины ХХ века. Но я не фанат Бродского и всем сотрудникам говорю, что мы обязаны не быть его фанатами. Я думаю, что для того, чтобы такие музейные проекты реализовывать, не нужно быть поклонником автора. Даже нельзя прямо. Должен быть нормальный, правильный подход — прагматичный и менеджерский. Я членам команды объясняю, что мы должны воспринимать его как хороший проект. Как Бродский говорил, что его главная задача — писать хорошие стихи, так и наша задача — делать хороший проект о нем, без придыхания. Если ты фанат, то все сразу скатывается в нечто маргинальное. Нельзя превращать все в культ. Ты можешь обслуживать фанатов, а быть самому им не надо. Но если ты занимаешься чем-то, то должен досконально знать тему. И я не просто спонсор, я руковожу этим проектом и погружаюсь в весь материал.

А какие музеи вы смотрели, прежде чем приступить к проекту, и что понравилось как ориентир?

Много чего смотрели. Мне нравятся московские проекты, Музей толерантности и другие, музей Мельникова мне очень нравится. Главное — не делать лажу, алтари, фанатские центры. Лажи много. Иногда освоен огромный бюджет, и все сделано очень плохо.

Музей Высоцкого с его голограммой в Москве видели?

Нет. Сейчас тенденция использовать как можно больше современных медиаподходов, но этим тоже уже все наелись, не надо переигрывать с голограммами. Мы решили этим сильно не пользоваться — только используем проекции в пустой комнате: проецируем фотографии интерьеров, сделанные Михаилом Мильчиком перед отъездом Иосифа Александровича. Дополненную реальность делать не планируем, ходить с айпадом — это все же отчасти разрушать эмоциональный опыт.

Фото: levchenko.online